Питерский режиссер Алексей Янковский поставил на сцене Камерного театра пьесу Клима «Достоевский – Честертон: Парадоксы преступления, или Одинокие всадники апокалипсиса». В основе спектакля два произведения – «Преступление и наказание» и «Парадоксы мистера Понда».  

 Жанр этого спектакля в программке обозначен как «Странное происшествие в камерном театре». Режиссер в начале репетиций говорил: «Сыграть этот спектакль нельзя – там цели недостижимые». Сыграли, тем не менее, при полном аншлаге.

Государственный чиновник мистер Понд , круглоголовый и положительный человек, при нем капитан Гэхеген - главные герои рассказов Честертона. Они задают исходный парадокс всего происходящего: освобождаются от одежд добропорядочных джентльменов и остаются, для начала, в одних трусах. Потом надевают шотландско-цыганские юбки. Потом капитан Гэхеген, облаченный в одну кобуру и юбку с оборочкой, встает с ног на голову. Не подумайте ничего плохого: герои таким образом пытаются разобраться в невероятном происшествии: зачем Раскольников убил намедни старуху-процентщицу с сестрой ее Лизаветой?

 Клим написал ее уже лет десять тому назад к двойному юбилею: 500-летию рода Достоевских и 140-летию романа про «тварь дрожащую». Получилась история о том, как два англичанина, а вместе с ними Родион Романович, Сонечка, Катерина Ивановна, Свидригайлов и уже покойный Мармеладов обсуждают феномен сознательного убийства.

 На сцене темно и пусто - Янковский мастерски умеет создавать такое многозначительно пустое пространство, что через некоторое время начинает казаться, будто все действие происходит в вашей собственной голове. Сюжета нет. Героев нет. Декораций особых нет: четыре едва видимых тонконогих столика-стойки и вешалка – не в счет. Выходит спокойная девушка, поскрипывая ведром, и деловито моет черный пол. Алексей Янковский отказывается от классического, покрытого пылью столетий, психологического и – не дай бог! – бытового театра. По его словам, Янковский занимается реабилитацией актеров драматических театров – возвращает им утраченную профессию, а зрителям – утраченный театр. Театр в том смысле, в каком его понимает сам режиссер: театр как реликтовая мистерия, разыгрывавшаяся на проскениумах Греции или Рима.

 В этом спектакле актер снова становится главным инструментом художественной выразительности. Актер помещен в условное время-пространство, то есть, в здесь и сейчас. Актер стоит на авансцене, словно на краю орхестры, черный круг которой безграничен. Будь то мистер Понд или Раскольников, или Сонечка - одни, без поддержки удобной декорации и грима психологизма-реализма, за который так удобно было бы спрятаться. Они не произносят текст, в который хотелось бы вслушаться, понять и посочувствовать. Они декламируют – без радостных возгласов и истерических всхлипываний. Без криков и шепота – не по-человечески? На одной ноте, с одной интонацией – то ли защищающейся, то ли обвиняющей - не разобрать. Они бросают слова, скомканные в потоке сознания, в зал. Не отвертишься. Сплошное наказание. Каждый защищает свою истину, свое заблуждение, свое преступление. Не люди, а мысли, слегка прикрытые масками литературных персонажей – как на белое платье Девушки накинут сюртук, означающий, что она (может быть) одновременно и Порфирий Петрович.

 При этом герои, занятые диалогом со зрителем, почти не видят друг друга, идут друг другу параллельно. Выходит сразу несколько миниспектаклей: один про мистера Понда и капитана Гэхегена, другой – про Раскольникова, третий и последующие – про чету Мармеладовых. Они все пытаются друг друга догнать, как те самые всадники Апокалипсиса - отсюда бешеная скорость одноактного спектакля. Полифонический эффект: оказывается, даже здесь истину можно искать «по Бахтину»!