На встречу с Тригориным Нина Заречная (Татьяна Кучурина]    

прибежала в нарядном белом платье: плечи выступают  из пышных рукавов-буфф, юбка в обилии оборок,А разговаривать пришлось стоя по щиколотки в воде.        

Подхватила она юбку, чтоб не намокла. Получился силуэт, напоминающий птицу: гибкая шея, длинные ноги, перья-оборки, тревожная пластика готового в момент взлететь и скрыться аистенка, юного фламинго... Или—лебедя. Недаром же монолог о мировой душе Нина произносила под музыку из «Лебединого озера.

Красивая мизансцена. И — точ­но найденная.

И еще: рассуждая о том, какая она «цыпочка», Аркадина (Зульфия Акчурина) в атласном купальнике делает зарядку, показывая при этом завидную гибкость и тренированность. А через некоторое время Нина, тоже в купаль­нике, но, в отличие от Ирины Никола­евны, современного покроя —хоть сей­час в фитнес-клуб, поражает нас совер­шенством модельных параметров юно­го тела. На этом этапе соперничества Нина вырвалась вперед. Надолго ли?

Соперничество двух женщин про­ходит перед глазами мужчин, кото­рые, кто по часовой стрелке, кто про­тив, ходят по кругу: Треплев с ружь­ем, которое трижды выстрелит. Медведенко с книжкой, Тригорин с удоч­ками. Шлепают по воде, покрываю­щей сцену. Вода льется и сверху...

Ну, водой в нынешнем театре никого не удивишь. Даже на челя­бинских сценах: в ТЮЗе по воде хо­дил Поприщин в «Записках сумас­шедшего» — петербургская сы­рость, промозглость окружали бед­ного гоголевского чиновника. А театр драмы соорудил для «Чужого ребенка» целый бассейн... Дело не в приеме, а в том, для чего он.

Петербуржец Алексей Янковс­кий не только постановщик «Чай­ки», но вместе с Ниной Амелиной автор сценографии и костюмов. Он сумел при помощи воды и дощатых настилов создать мир зыбкий, опас­ный, и поэтически загадочный, полный неожиданностей. На неожиданности Янковский щедр. Например, в его «Чайке» на первый план вышли четыре артис­та: это Елена Евлаш, Алина Тягловская, Елена Мальцева, Дмитрий Олейников. Они в этом спектакле и слуги просцениума, и музыканты, всамделишно играющие на инстру­ментах, и певцы, и танцоры... Они прежде всего создают атмосферу спектакля, в котором музыка чуть не главная составляющая часть. Музыки намешано много. Здесь Вагнер, Чайковский, Шопен, Штраус, Гаврилин, и что-то из «шансона», то есть блатное, и что-то настолько «итальянское», что смахивает на знаменитое «Уно-уно-но моменто», и даже песня из «Семнадцати мгновений весны».

То, что Янковский пиетета перед классикой не ощущает, ясно стало после его предыдущего спектакля на сцене Камерного — «Парадоксы преступления, или Одинокие всадники апокалипсиса», где он лихо использовал Достоевского и Честертона для демонстрации своих приемов создания театрального зрелища. К Чехову режиссер отнесся куда бережнее, хотя текст пьесы ему порой явно мешал.

Янковский ищет других спосо-бов передачи сути пьесы, где привычные для психологического театра диалоги и монологи с взятыми у жизни интонациями не отвлекали

бы внимание зрителей от его, Ян­ковского, самовыражения.

Отсюда, возможно, монотон­ный, лишенный интонаций крик, который персонажи его спектаклей обращают не друг к другу и даже не в зал, а куда-то в пространство.

«Чайка» — четвертая постановка Янковского, что довелось мне видеть. Две, кроме «Парадоксов...» и «Чайки», — «Кабаре «Бухенвальд» и «Девочку и спички» — на фестивале «Камерата». И во всех четырех артисты не играют человеческие взаимоотношения, а кричат на одной ноте куда-то поверх голов зрителей. Тенденция, однако.

А если это вызвано тем, что ре­жиссер не верит, что артисты спо­собны сыграть по-настоящему, то

есть передать живые чувства в пол­ной гамме оттенков, и не утружда­ет их такой задачей, чтобы не зву­чали фальшивые интонации?

Или знает про себя, что не смо­жет воплотить на сцене живую жизнь и прикрывает эту свою бес­помощность приемом?

Или мне, с моей зрительской консервативностью, просто трудно воспринять современные театраль­ные формы? И такое не исключено.

Я-то за свою жизнь столько «Чаек» на разных сценах видела — для чер­номорского пляжа, может бьпъ, и не хватит, но для озера этой стаи вполне достаточно. Могу позволитъ себе идти на очередную премьеру, чтобы по­смотреть, как на этот раз пытаются ответить на вопрос «Отчего стрелялся Константин?». Или радостно повспоминать и посравнивать, как играла Ар-кадину Татьяна Доронина в Театре Маяковского, а как Ирина Розанова в Театре Моссовета.

А тому, кто пришел в театр, ни­когда в жизни не читав «Чайку»? Таких, кстати, большинство. В школьной программе как в мое время из чеховских пьес был только «Вишневый сад», так и сейчас... Что они должны думать, услышав блат­ной «шансон», пусть даже в прекрас­ном ироничном исполнении?

Лично мне было интересно на­блюдать за взрывом фантазий Ян­ковского. Отторжения, как в случае с экстраавангардными «Парадокса­ми...», не было. Разве что монотон­ные крики раздражали.

Алексей Янковский знает, как сказать, его арсенал приемов богат, фантазия, кажется, неистощима.

Наверное, ему есть и что сказать.

Теперь бы связать это воедино. Вот тогда!

Если бы знать, если бы знать...