КОЛЯДА Н. "Канотье"

http://www.theatre-studio.ru/library/catalog.php?author=kolyada

НИКОЛАЙ КОЛЯДА

 

КАНОТЬЕ

Пьеса в двух действиях.

Действующие лица:

 ВИКТОР 45 лет

ВИКТОРИЯ, его бывшая жена 45лет

КАТЯ, соседка Виктора 35 лет

АЛЕКСАНДР, сын Виктории 18 лет

СТАРУХА-СОСЕДКА

ПЕРВАЯ ТЕТКА НА СКАМЕЙКЕ

ВТОРАЯ ТЕТКА НА СКАМЕЙКЕ

РОДСТВЕННИКИ

ОРКЕСТР

 Коммунальная квартира на втором этаже трехэтажного дома, подъезд, лавочки у подъезда. Окраина Москвы.                                                                               

                               ПЕРВОЕ ДЕЙСТВИЕ

... Она гуляет по дворам, по грязным подъездам. Скользит в узкие и темные переулки. Иногда выскакивает на широкие проспекты: задавит, убьет, зубами клацнет, пасть разинет, и снова спрячется. Тварь. Тварь.       

Рыскает по чердакам и подвалам, камнем падает с крыш высоких домов, заглядывает в пустые черные окна. Пугает, пугает и - убегает, хрипит: «Я здесь, рядом, помните! Не забывайте!...»

Сука ты, Смерть. Ненавижу тебя. Ты всегда рядом, всегда близко. Ненавижу. Позови, протяни кому-нибудь руку: нет рядом руки, доброй руки любимого человека, а она - тут как тут, мокрой ладонью по твоей ладошке шарит, щекочет.

Ничего нету на свете, ни во что не верю: ни в инопланетян, ни в экстрасенсов, ни в хиромантию, ни в астрологию. Даже Бога, кажется, нету. А вот она есть. Верю. Ходит, бродит, вокруг да около. Живая.

Живая Смерть.

Смерть. Вот у порога подъезда раздавленный машиной голубь: она шла. Мальчишки кошку на дереве повесили: она их за руки толкала. Листья с яблони упали: она дышала. Слышите, слышите? По лестнице старуха идет, пустыми бутылками в сумке гремит. Устала, задыхается, а она ей на ноги, на пятки наступает, торопит старуху, в спину толкает. Хрипит, дышит гнилью, гадина... На стене подъезда мелом написала: «СМЕРТЬ». И на старой яблоне ножиком перочинным вырезала: «ВАСЯ+АСЯ=ЛЮБОВЬ». Смеялась, развлекалась: ах, любовь, любовь!

Смерть. Смерть. Смерть.

В коммунальных квартирах смерть сидит в кнопках дверных звонков. Нажмешь на кнопку - она и вылетает. Правда, правда. Попробуйте.

Тырррррррр! Кто это звонит? Почтальон с телеграммой: приезжайте срочно, все померли? Или это Раскольников с топором? Кто это там идет по лестнице? У кого в руке нож сверкает? Кто спрятался, кто не дышит там, в темноте? Это ты, Смерть?                                       

Ты, ты.

У подъезда старого трехэтажного дома, выбеленного в блекло-синий цвет, на лавочках с облупившейся краской, сидят две тетки: страшные, как Смерть. Одна в старом зеленом пальто-пуговицы на нем лопнули, другая - в черно-бархатном, залоснившимся с боков, воротник из серой облезлой кошки. У обоих в руках черные зонтики, из которых торчат железные спицы.

Осень на дворе. Дождь идет. Листья опали с деревьев, шуршат под окнами, спать не дают.

Сидят две тетки на лавочке у подъезда, мокнут под дождем. Сидят, добычу сторожат...

Д Е Н Ь

... В этом доме на втором этаже коммунальная квартира из трех комнат.

В одной живет КАТЯ, в другой - СТАРУХА и в третьей - ВИКТОР.

У Виктора с желтыми обоями комната: большая, забарахленная, неприбранная -холостяцкая. Много ненужных, бесполезных вещей. Единственное богатство - книги на полках, да еще бюро из красного дерева. А все остальное - будто с помойки принесли: серое продавленное кресло, грубо сколоченные деревянные табуретки - три штуки, на которых груды книг, два маленьких детских стульчика и такой же детский столик на низеньких ножках.

У тахты ножек нет - на книгах стоит. На стене, закрытая пыльной тряпкой косо висит большая картина. На подоконнике старенький проигрыватель с кучей пластинок, на бюро пишущая машинка, рядом с ней небольшой телевизор. По полу разбросаны какие-то бумаги.

Виктор - у окна. Руки засунул под мышки, замерз. Виктор в трусах и майке. На голове у него - желтая соломенная шляпка с узенькой черной ленточкой: канотье.

Виктор смотрит в окно, зевает, тяжко вздыхает, чешет руку.

Катя, соседка Виктора по квартире, пьет чай, сидя на тахте, на постели.

Раздается подземный гул и грохот. Под домом проходит ветка метро. Дом застонал, заныл, закачался. Задребезжала чашка с чаем, стоящая на низеньком столике. Упала книга с полки. Ноль внимания на все на это - молчит ВИКТОР. Молчит и Катя: пьет чай - сосредоточенно и внимательно...

ВИКТОР. (глядя на бегущие по стеклу капельки воды.) Скажи, Катька, почему мне в день рождения всегда так хочется плакать, плакать и плакать? Не знаешь, нет?

КАТЯ. (полощет чаем рот.) Будешь петь сегодня! Петь, петь! Мою любимую: «Возьмемся за руки, друзья!»

ВИКТОР. Я хочу плакать, плакать, плакать.

КАТЯ. Будешь петь, петь! Или поплачь, поной, повой - глядишь, полегчает.

ВИКТОР. (молчит.) Вчера в трамвае меня назвали дедушкой...

КАТЯ. (заливисто хохочет; тонким голосом:) «Дедушка передайте на билетик!» Тебя? Дедушкой?! Угоришь с тобой!

ВИКТОР. Нет. «Дедушка, вы выходите?» Главное, сказал мне это мой ровесник. Вот так сказал: «Дзедушка, вы выходзите?» От него воняло бабскими духами, он был вылизанный, наглаженный и глаза, как два паука. В норковой шапке. Совсем тепло, а он...

КАТЯ. Я знаю такую. «Форма» называется. Из норки, «формовка»! Дорогая, мляха-муха! У меня сроду-роду такой не будет. А надо!

ВИКТОР. Он был разодет, как баба.

КАТЯ. Крутой!

ВИКТОР. Я уже десять лет хожу без шапки зимой... Ему надо ездить на «Вольво» или «Мерседесе», а он раскатывает на трамваях, оскорбляет людей, нарушает им душевный покой... «Дзедушка, вы выходзите?» Дзедушка, дзедушка... Вот тебе и дзедушка...

КАТЯ. Да надо было сказать: «Бабушка, выходят замуж, а я вот - вылазю!», и все! Чего ты не нашелся? Я бы - с ходу! Еще и на ногу бы ему встала, вроде как случайно. Чтоб запомнил.

На третьем этаже кто-то снова и снова ставит одну и ту же пластинку. Эдит Пиаф хрипло, простуженно, устало поет на заезженной пластинке: «... Тарарарам, миле-ерд... Тара-рарам, миле-ерд... миле-оерд...»

ВИКТОР. (молчит, слушает.) Идиот. Из какого мусорного бака он достал эти пластинки. Целыми днями крутит одно и тоже, одно и тоже..

КАТЯ. Студент, молодой совсем. На днях квартиру снял.

ВИКТОР. А ты уже носила ему почту. Уже познакомилась.

КАТЯ. А я уже носила ему почту. А я уже познакомилась. Не надо иронии, Витя.

ВИКТОР. (молчит, барабанит по стеклу пальцами.) Дзедушка, вы выходзите... Опротивело слушать это старье... Не надо иронии, Витя... Начало стихотворения: «Не надо. Иронии. Витя...» Не надо иронии, Катя. Ты меня, иной раз, убиваешь: то матом, то стихами.

КАТЯ. Не надо. Не надо иронии, Витя. Так говорит мне мой Вадик.

ВИКТОР. Что он может понимать в этих песнях. Моя молодость. А для него - так просто... Дзедушка, вы выходите, нет? Идиот...

КАТЯ. Вот говорят: без штанов и в шляпе. Это про тебя. Сними с башки свое кимоно.

ВИКТОР. Дура ты, Катя. Не «кимоно», а ка-но-ть-е. Я надеваю ее по торжественным дням.

КАТЯ. Заколебал. Смех на палочке. Сними!

ВИКТОР. (в окно.) Идиот. Одно и то же каждый день... У меня нет ничего. У меня нет никого. Я один. Могу я себе позволить хотя бы в свой личный праздник сделать то, что хочу, что мне нравится? Могу? Нет?

КАТЯ. Заколебал. Д-зедушка! Сними!

ВИКТОР. Катенька, это символ. Тебе не понять. Символ чистоты, доброты, красоты...

КАТЯ. Мудаты.

ВИКТОР. (не слушая.) Да, да, утраченных. Чистоты, доброты, красоты. Ушедшего очарования, молодости. (Пауза.) Я совсем один. Один-одинешенек. Нет у меня никого. Во всем белом свете один. Один.

КАТЯ. Я сейчас буду драть тебя за уши, чтоб развеселить. Старинный русский обычай! Давай! Снимай шляпу, иди сюда! (Хохочет.)

ВИКТОР. (в окно.) Старинная русская забава. Только русские могли придумать песню: «А мы просо сеяли, сеяли!» и через строчку: «А мы просо вытопчем, вытопчем!» Зачем топтать, раз посеяли, а?

КАТЯ. Бэ. Иди, буду дергать. Ну?

ВИКТОР. (повернулся от окна, кричит.) А мы просо сеяли, сеяли! А мы просо вытопчем, вытопчем! (Идет по комнате: в трусах, майке, босиком, в шляпе). Да, да, я один! У меня нет никого. Не было и не будет. И не надо! (Трагично.) Как страшно звучит: я один...

КАТЯ. Мне уговаривать тебя? Не буду. Поной. Раз хочешь.

ВИКТОР. (пальцем стирает с книжной полки пыль.) И некому руку подать... Я пропустил тот момент, когда меня в трамвае перестали называть мальчиком... «Мальчик, передай на билетик!» «Молодой человек, уступите беременной даме с ребенком место!» «Мужчина, не толкайтесь!» И вот: «Дзедушка, вы выходзице...»

КАТЯ. (снова полощет чаем рот, весело.) А меня, Сухинин, всю жизнь в трамвае называют «девушкой»!

ВИКТОР. Да, да. Прекрасно. Представь себе только: утром однажды тебе в трамвае скажут «девушка», а вечером, тронув легонько за плечико, произнесут: «Бабушка, вы вылазите или так и будете пукать у выхода, а?!» Скачок, ага?

КАТЯ. Хрен тебе. И им всем. Не дождутся. Не дождетесь! Все равно буду ездить на «Мерседесе». Все равно, Сухинин, я найду себе богатенького мужичонку. Не веришь? Посмотришь - найду! Кто ищет, тот добьется. Так нас в школе учили! «Кто ищет, тот добьется, кто плачет, тот смеется, кто хочет, тот всегда найдет!».

ВИКТОР....на свою задницу приключение.

КАТЯ. Дураков много, найду, увидишь! Вот им всем бабушку! Я, Сухинин, еще в отпуск отдыхать буду ездить на Канарские острова! Все бабы на почте у нас сдохнут от зависти! То есть, нет, зачем? Я уже тогда на почте работать не буду. Канарские острова или Париж, понял?

ВИКТОР. Бабушка Екатерина, не смешите меня. У меня минор в душе, а ты мне его разрушаешь...

Виктор ходит по комнате, размахивает руками: то к потолку их поднимет, то к полу опустит...

КАТЯ. Не бзди, не бзди... Поеду туда вот, на острова, тебя - не возьму. Открытки с пальмами буду слать только. (Пауза.) Сухинин, я наберу номер - обматери ее.

ВИКТОР. Кого?

КАТЯ. Жену его. Ну, жену Вадика. Она твой голос не знает, обматери. Я ее уж много раз материла.

ВИКТОР. Не понял? Зачем?

КАТЯ. Просто так, настроение ей испортить. Пусть сидит и думает: «Кто-то меня ненавидит, кто-то мне звонит, матерится, ругается!» Пусть не расслабляется.

ВИКТОР. Какая ты дура, Катя. Отстань. Сама звони, сама порти, сама матери.

КАТЯ. Смех на палочке. Друг называется.

ВИКТОР. Постой, постой... Это который Вадик? Я что-то не припомню...

КАТЯ. Ну, который в субботу был у меня в гостях. Забыл? Ну-у!

ВИКТОР. Я должен помнить всех твоих женихов. Где ты его надыбала?

КАТЯ. Он по вечерам у нас на почте подрабатывает. Телеграммы разносит.

ВИКТОР. У него есть «Мерседес»?

КАТЯ. Пока нету. Но купит. Заработает. Душка! А жена у него - мымра. Я специально письмо ей написала матерное, пошла, в дверь позвонила, отдала, посмотрела на нее - мрак!

ВИКТОР. (ходит по комнате.) Так-так-так-так-так. Значит, это тот самый Вадик, который, когда мы у тебя выпивали, жал мою ногу под столом?

КАТЯ. (молчит.) Не ври, Сухинин. Не ври.

ВИКТОР. Так-так-так-так.

КАТЯ. Не ври. Не жал. Он перепутал с моей.

ВИКТОР. Так-так-так-так. Крутится, вертится шар голубой...

Пауза. Катя поставила чашку на стол.

КАТЯ. Неправда. У него жена есть.

ВИКТОР. Ну-ну-ну-ну-ну. По-научному выражаясь, значит: бисексуал. Катя! Катюша! У него же все на морде написано! Ты не видишь? Я хотел тебе сразу сказать, но напился, забыл...

КАТЯ. Сухинин, ты врешь.

ВИКТОР. Нет, я вообще молчу. Это твое личное дело. Пожалуйста, прошу!

КАТЯ. Ты врешь, Сухинин, издеваешься надо мной. Смеешься.

ВИКТОР. Смеюсь? Я грущу сегодня, не видишь?

КАТЯ. Ты врешь. Ты ничего не можешь знать. Или ты когда-то расширял свой сексуальный опыт? Врешь! Говори, ну?

ВИКТОР. Расширял, дорогая. Я ведь богема. Писатели, художники, они, знаешь ли, люди такие...

КАТЯ. Ты такой же, как все. Гад. Понравилось, подлец?

ВИКТОР. Нет, дорогая. Не понравилось. Мне, впрочем, ничего не надо. И никого. Я один. На всем белом свете - один. У меня нет никого. Не было. Не будет. И не надо. Я один. Один. Как перст! Один. Один. Нет никого...

КАТЯ. Ну ты ведь мужик. Классный мужик. Я помню очень хорошо, хоть и давно было.

ВИКТОР. Лесть не бывает грубой. Тебе не стыдно?

КАТЯ. Зачем он жал тебе ногу под столом?

ВИКТОР. Он голубой, дура. У него зубы сводило, так трахаться хотелось. А ты напилась и лезла к нему на колени целоваться. Ни черта не видишь, не разбираешься в людях. Порой так глупа бываешь - стыдно за тебя.

 Пауза. Катя закурила. Положила ногу на ногу. Молчит.

КАТЯ. (выдохнула.) Ну, блин-зараза. Всю жизнь на них, тварей голубых, накалываюсь. Мля, всю жизнь невезуха...

ВИКТОР. Нет, я не предлагаю тебе с ним расстаться. Зачем? Если он хороший человек, с ним можно... дружить!

КАТЯ. Смех на палочке. Со всеми я дружу, Сухинин. До боли в яйцах дружу я со всеми. Мне мужа надо, понимаешь, идиот?!

ВИКТОР. Ну и прекрасно, Катя. Его можно использовать как мужа. Он просто многостаночник. Пожалуйста, можешь с ним спать...

КАТЯ. На члена он мне нужен? Спать? Пусть провалится. Он сует неизвестно куда, а я потом это дело нюхай...

ВИКТОР. (хохочет, ходит по комнате.) Очень даже известно, куда!

КАТЯ. (молчит.) Все мужики - сволочи. Через мясорубку бы вас всех пропустить и сделать бы одного, какого надо. Гады. Я из-за этого Вадика Женьку бортанула... Нет, ну посмотри, посмотри, сколько вокруг баб, а?! Ну, пожалуйста, к любой подваливай, ведь только рада будет! А они - нет. Пива надуются и друг дружке в животы морковки засовывают... Каждый раз их обхаживаешь, обхаживаешь, угощаешь, расстилаешься перед ними, рассыпаешься, прям ежа рожаешь, а они... Суки мохнорылые, привыкли с пня по-волчьи. Я наберу его номер - обматери его, он твой голос не знает. Ну?!

ВИКТОР. Ты меня - за-ко-ле-ба-ла.

КАТЯ. А-а-а-а-а-а?! Ты врешь? Ты нарочно! (Хохочет.) Я все поняла. Ты меня просто ревнуешь! Так бы и сказал! Да, да! Он - не такой!

ВИКТОР. Да, да, да. Он - пацан-штаны-на-лямке.

КАТЯ. Я сказала - он не такой!

ВИКТОР. Только ссытся и глухой.

КАТЯ. Ревнует, ревнует! Так бы и сказал! Я поняла, поняла!

ВИКТОР. (кричит, что есть силы.) Эй!

КАТЯ. Что?

ВИКТОР. Эй! Встань с кровати! Тебе говорю, ну?!

КАТЯ. Эй, эй. Выпей баночку соплей. Напугал, кричит, бестолочь полоротая. Где мне сидеть? На этих стульчиках? Коленки в подбородок упираются...           

ВИКТОР. Но ведь это же постель, Катя. Я в ней сплю. Раздетый. Это же не-ги-ги-е-ни-чно, понимаешь, дорогая?

КАТЯ. Да она черная от грязи твоя постель. Шматки грязи отваливаются, вон, видишь?

ВИКТОР. Все, все, уходи. Я буду делать зарядку. Начинаю новую жизнь. Да что это такое? Что за наглость? Ты мне - кто? Это моя комната! Уходи к себе! Там сиди, на своей кровати! Мне надо делать зарядку!

КАТЯ. Ты как большевики: сначала разрушим все до основания, а потом эти обломки возьмем под охрану.

ВИКТОР. Да, да! Я хочу обломки своего здоровья взять под охрану! Хватит! Не курить!

КАТЯ. Пристегнуть ремни! Сухинин, ты пошел сегодня на рекорд. Я с почты пришла в три часа, а ты - спишь.

ВИКТОР. (кричит.) Я просил, просил тебя: разбудить в восемь!

КАТЯ. (кричит.) Я тебе не домработница. Не разбудильник! Не ори! Я забыла, забыла, забыла!

 Молчат. Виктор смотрит в окно. Катя сидит на тахте, быстро курит.

ВИКТОР. (тихо.) Ни одна сволочь не позвонила...

КАТЯ. Да поздравят еще, поздравят, заколебал... Тоже мне - горе... Вот у меня горе - это горе. Это мне надо зарядкой по утрам заниматься. Весь вечер впереди - позвонят. Повеселимся вечером. Банкет сделаем. «Возьмемся за руки, друзья» споешь. Организуем быстренько все, по системе профессора Бикицера. Наличман давай, я тебе в момент сделаю.

ВИКТОР. Нет у меня денег. Никаких пьянок. Нечему радоваться. Буду читать книгу. Я один. У меня нет никого...

КАТЯ. Ты жмот, да? Сухинин, магазины закроют - пожалеешь. Давай, звони кому-нибудь, поржем, побалдеем, посидим, как надо...

 Взяла записную книжку Виктора, листает ее, слюнявя палец.

ВИКТОР. (выхватил книжку у нее из рук.) Не лезь.

КАТЯ. Ну, не будем же мы с тобой весь вечер сидеть. Надо же отпраздновать. Давай, давай, звони, приглашай. Сухинин, по себе знаю: никто не вспомнит, никто не поздравит, если сам не напросишься... Давай!

ВИКТОР. Специально для тебя? С «Мерседесом»?

КАТЯ. (молчит.) Я хочу, чтоб тебе весело было. Я вообще могу уйти из дома вечером, пожалуйста, смех на палочке!

ВИКТОР. Рассказывай. Тебя сегодня палкой из дома не выгонишь. (Листает записную книжку.) Если судить по моей записной книжке - я премьер-министр. Какие фамилии - с ума сойти. Весь список. Весь гнилой цвет общества. Могу позвонить любому - будут рады. А поздравить - не поздравил никто. Я нужен всем и никому. Меня ждут все и никто.

КАТЯ. Я один, у меня нет никого. Ну, говори? Завел граммофон, наблатыкался, мляха-муха.

ВИКТОР. Уйди. Я занимаюсь зарядкой.

Лег на пол, начал отжиматься.

КАТЯ. Короче - дело к ночи: будет день рождения или нет? Ну, говори?

ВИКТОР. (Отжимается.) Лишь бы на халяву. Все отменяется. Уйди. И что ты всегда так материшься, так ругаешься? Ты же женщина, итит твою мать! Это что - прическа? Это что - платье? Тебя в трамвае вон девушкой называют. А так ругаться могут только вокзальные опойки. Посмотри на себя, на кого ты похожа? Кто с тобой станет общаться? Только эти голубые, которым надо выпить на дармовщинку? Катя, Катенька! Девушка! О каком « Мерседесе» речь? Стыдно за тебя. А еще артисткой стать хотела. Стыдно.

 МОЛЧАНИЕ.

Катя встала, выпрямилась, откинула волосы со лба, сказала тихо и трагично:

КАТЯ. Господа... Вы - звери... Вы - звери, господа...

Вышла из комнаты, что есть силы хлопнула дверью. Виктор сидит на полу, смеется. Делает зарядку.. Лег на пол, курит, смотрит в потолок. В коридоре телефон. Катя набрала номер, сказала хриплым шепотом:

Готовься к смерти, готовься к смерти, сука... Готовься к смерти, козел!!!!!!!!!!!!

Кинула трубку, ходит по коридору туда-сюда. Проходит поезд метро, снова все в квартире затряслось. Дребезжат тарелки, качаются люстры.

Катя вошла в комнату Виктора, кричит ему с порога:

Клоун! Мудило первостатейное! В кимоно! Разрядился, как казахская невеста! Сухинин, я всегда знала, что ты говно, но я никогда не могла подумать, что ты такое вонючее говно!

ВИКТОР. (лежит на полу.) Спасибо за поздравление, дорогая соседка. Уважила. Век буду помнить. Иди к черту. Ты мне надоела до смерти.

Катя снова бабахнула дверью, ходит по коридору. Постучала в дверь к соседке по квартире. Долго стучит. Наконец, в щелку двери высунулся нос старухи.

КАТЯ. (яростным шепотом.) Баушка?! Не шпишь?! Не спи, баушка, замерзнешь!!!!!!!

 Дверь старухи захлопнулась. Катя сердито ходит по коридору.

 (Тихо.) Клизьма с горчицей...

Виктор смеется, курит и делает зарядку. Катя стукнула дверью, ушла в свою комнату. К дому подъехал черный «Мерседес». Брызгнула из-под колес машины вода.

За мокрыми стеклами видны лица двух человек. Они сидят, не двигаются. По крыше машины стучит дождь. Хлопнув дверцами « Мерседеса», вышли двое: ВИКТОРИЯ и АЛЕКСАНДР. Виктория - роскошно одетая женщина, в длинном красном плаще. У нее аккуратная прическа, очки с затемненными стеклами. В руках - огромный букет цветов. Виктория раскрыла зонтик, смотрит по сторонам. Александр - весь в черном: ботинки, длинный плащ, широкополая шляпа. Беленький шарфик горлышко укутывает. Молчат. Виктория к одной дверце машины прислонилась, Александр - к другой.

Тетки на скамейке будто ожили:

ПЕРВАЯ ТЕТКА. Вот на таких черных и длинных покойников возят...

ВТОРАЯ ТЕТКА. Бывает, что и на белых. На белых, и тоже длинных. И тоже возят... Умер кто?

ПЕРВАЯ ТЕТКА. Я бы услыхала. Я бы знала. Нет, вроде... Может, с утра?

Замолкли, уставились на Викторию и Александра.

ВИКТОРИЯ. Ну, пойдем, сыночек? Кажется, здесь...

АЛЕКСАНДР. Иди, я подышу пока.

ВИКТОРИЯ. Здрасьте.

АЛЕКСАНДР. Я приду позже. Иди.

ВИКТОРИЯ. Только не нервничай. Тебе нельзя нервничать. Хорошо. Пошла я. (Вздохнула.) Сам же просил, а теперь я должна... Зачем оно мне... (Теткам.) Прошу прощения...

ВТОРАЯ ТЕТКА. Ну, попроси, попроси.

ВИКТОРИЯ. Это дом сорок один «бэ»?

ПЕРВАЯ ТЕТКА. Это дом сорок один «бэ». А сорок один «а» вот там, подальше чуток. За угол и прямо.

ВТОРАЯ ТЕТКА. А сорок один «вэ» и «гэ» с другой стороны.

ВИКТОРИЯ. Не поняла. Сорок один «бэ» этот?

ПЕРВАЯ ТЕТКА. А сорок один «бэ» этот.

ВТОРАЯ ТЕТКА. А сорок один « бэ» этот. У нас еще рядом сорок один « жэ» стоял. Так его снесли, когда метро строили. А сорок один» бэ» - этот. Тот самый.

ПЕРВАЯ ТЕТКА. А это тот самый, правильно приехали. В аккурат. Выносите, выносите. Мы поплачем, поголосим, поревем. Все равно без дела сидим. На пенсии мы.

ВИКТОРИЯ. (Александру.) Дуры какие-то... Значит, ты не идешь, сыночек? Нет? Подожди меня, хорошо, я быстро... Или приходи попозже? Ладно? Только не нервничай, сыночек...

Тяжко вздохнула. Пошла в подъезд, брезгливо перепрыгивая через лужи.

ВТОРАЯ ТЕТКА. С цветами. Сервис называется. Сейчас, сейчас понесут... Уважаю я это дело... Грехи наши горькие...

ПЕРВАЯ ТЕТКА. Да, да... Горько и сладко, сладко и горько.

Достали носовые платки, собрались плакать. Дождь стучит по их поломанным зонтикам. Виктория поднимается по лестнице, на второй этаж. Александр все так же стоит            у машины, прислонившись к ней спиной, засунув руки в карманы плаща. Смотрит очками из-под шляпы вокруг. Виктор сделал зарядку, покурил. Глянул в окно, увидел «Мерседес». Подышал на стекло, протер его ладонью. Помолчал. Взял полотенце, пошел в коридор. Катя сразу же вышла из своей комнаты.

КАТЯ. Вот это да! Как ты возмудел после зарядки!

ВИКТОР. (идет на кухню, заглядывает в кастрюли.) Теперь я буду делать зарядку каждый день. Вот такушки.

КАТЯ. (ходит за ним по пятам.) Господа, вы звери, вы звери, господа! Гвоздибы делать из этих людей! Одно плохо: вы тяжко дышите. У вас после зарядки спернутое дыхание. Но это скоро пройдет! Поздравляю с началом новой жизни! Ржа просто! Бессовестный, жадина, жмотина, тундук! Денег на день рождения пожалел!

ВИКТОР. Я миллион раз тебя: не ругайся! Стыдно.

КАТЯ. Не читай мне нотаций, не засирай мне мозги. Я сама знаю, как жить! Иди вон, делай вон зарядку вон! Стыд-позор тебе: день рождения называется!

ВИКТОР. Между прочим, вот ты что-то говорила про «Мерседес»...

КАТЯ. Не надо иронии, Витя! Дедушка, вы выходите? Выходите, в туалет - прямо... Дедушки выходят, девушки остаются. Вас не касается, что я говорила!

ВИКТОР. (достал из кастрюли картофелину, ест.) Нет, пожалуйста. Просто я хотел сказать тебе, что возле дома стоит черный « Мерседес». Это не к тебе?

Катя оттолкнула Виктора, кинулась к окну на кухне.

КАТЯ. Это ко мне! Конечно, ко мне! Я знала! В жизни тоже бывают сказки! Сам приехал! Сам! (Встала коленками на подоконник, смотрит в форточку на улицу.)

ВИКТОР. (в туалете.) По утрам он поет в клозете... Дедушка...

КАТЯ. (шепотом.) Он ко мне приехал... Он войти стесняется... Он войдет, войдет... Если долго мучатся, что-нибудь получится... Кто хочет, тот добъется, кто плачет, тот смеется, кто ищет, тот всегда найдет... (Побежала к входной двери.)

Виктор вышел из туалета, идет в ванную.

ВИКТОР. (себе под нос.) Он поет в клозете... Дедушка в клозете... Я один... У меня нет никого... Никого, никого, никого. Ни-ко-го... Один.

Открыл в ванной краны, умывается.

КАТЯ. Не верит, дурень! Не верь, гад, не верь, паразит...

Толкнула дверь на лестничную площадку, кричит в темноту подъезда:

Эй, кто-нибудь! Идите сюда, дайте руку, ну, скорее! Ну?!

Эхо полетело от стенки к стенке. Из темноты вышла ВИКТОРИЯ.

Катя испуганно отшатнулась, влетела назад в коридор.

ВИКТОРИЯ. Добрый день. Вы кого-то потеряли? Звали?

КАТЯ. Звала. Принца.

ВИКТОРИЯ. Понятно. Принцесса не подойдет?

КАТЯ. Здрасьте.

ВИКТОРИЯ. Мне нужен Виктор Сухинин. Правильно попала? Вы его жена. Подруга? Я разденусь. Да? Зонтик сюда поставлю, сушить. Дверь надо бы... Да? Дует, Сквозняк. Что?

КАТЯ. “Шанель” номер пять.

ВИКТОРИЯ. Познакомимся? Виктория. Мне ваше лицо знакомо. Вы в Чите никогда не были? Странно. Вы похожи на артистку. Да, да, да.

КАТЯ. Все говорят: я - артистка.

ВИКТОРИЯ. Ну то-то я и смотрю. Знакомое лицо. Артистка. Девочка моя, а где Виктор? Сухинин Виктор?

КАТЯ. Я сейчас не артистка. Нет, я была артистка. Я за ширмой была артистка. Два месяца. А сейчас почтальонша.

ВИКТОРИЯ. Опа. Да? За ширмой? В кабинетах, в ресторанах? Да? Весело у вас.

КАТЯ. Нет, вы не поняли. Я в кукольном театре за ширмой артистка была. Народный кукольный театр. Ну и что, что народный? Все равно артистка была...

ВИКТОРИЯ. А-а. Ну-ну. «Спокойной ночи, малыши»... Кажется, там я вас и видела... Девочка моя, я не поняла, а где Виктор? Он жив?

КАТЯ. (смотрит на Викторию во все глаза) Вон его комната. Туда. А он сейчас подмывается. То есть, моется. Я скажу ему сейчас.

Стоят друг против друга, молчат.

ВИКТОРИЯ. Ну, я тогда пройду к нему, пожалуй, да?

Пошла по коридору, брезгливо осматриваясь. Под домом загудело метро, затряслись стены. На голову Виктории с потолка сыплется побелка. Лампочка, висящая в коридоре на длинном проводе, раскачивается, разгоняя по стенам тени.

ВИКТОРИЯ. Это что такое? Что случилось?

КАТЯ. На вулкане живем. То есть, метро под нами. К вечеру успокоятся, спать можно. Я вам банку принесу.

ВИКТОРИЯ. Банку?

КАТЯ. Цветы поставить?

ВИКТОРИЯ. Да, пожалуй...

Вошла в комнату Виктора, отряхнула плечи от мела. Осматривает стены, мебель. Александр поднял воротник плаща, пошел в подъезд. Поднимается на третий этаж. Вернулся, встал у дверей квартиры Виктора. Стоит, курит, не снимая с рук черных перчаток. Катя радостно летает по коридору, по кухне. Нашла большую трехлитровую банку, принялась ее мыть. Бросила. Побежала в ванную, стучит в дверь

ВИКТОР. (кричит). Проснулись. Скажи - пусть перезвонят.

КАТЯ. (быстрым горячим шепотом.) Сухинин, Сухинин, быстрее! (Мокрый Виктор открыл дверь, прикрылся полотенцем.) Да ладно ты, чего там прятать! Сухинин, финиш всему живому! Сухинин, к тебе баба пришла! С цветами. Это она на «Мерседесе» приехала. «Шанель номер пять»! Воняет! Смотрит на меня, как русский царь на еврея! Иди быстрее, проздравься, пьянка, день рождения, бордель, ура!

ВИКТОР. Еще раз. Не понял? А?

КАТЯ. А, а! Компотом уши надо мыть! Иди!

Виктор быстро накинул на себя халат, идет в комнату.

Катя следом: встала у двери, подслушивает.

ВИКТОР. Здравствуйте.

ВИКТОРИЯ. Жена у тебя - глупая какая. Здравствуйте. Просто дура. Таращится. Не видела никогда. (Пауза). Здравствуй, мурчик! (Улыбается, машет букетом на лицо, плачет.)

МОЛЧАНИЕ.

ВИКТОР. Здравствуйте.

ВИКТОРИЯ. (быстро.) Я без звонка. И, в общем-то, по делу. То есть, я... чтобы радостнее было. Без звонка лучше. Я к тебе очень хорошо отношусь. И всегда относилась... Все прошло. Надо забыть. Это было давно. И я без звонка... Чтоб было радостнее, радостнее! Понимаешь?

ВИКТОР. Радостнее...

ВИКТОРИЯ. (смеется сквозь слезы.) Да, да, да!

ВИКТОР. (помолчал, улыбнулся.) А главное - любопытно: с кем он и как. Поймать врасплох. Ты не меняешься.

ВИКТОРИЯ. (вздохнула, смеется.) Я - женщина...

ВИКТОР. Никогда бы не подумал. (Смеется.) Я не могу тебя поцеловать. У меня во рту зубная паста. Это, конечно... Подарок, спасибо. А?

Стоят друг против друга. Смеются.

ВИКТОРИЯ. (весело) Мурчик, мурчик! Я так рада, рада... Видеть! Рада. Лысый?

ВИКТОР. Начинаю.

ВИКТОРИЯ. Прекрасно, прекрасно. Мурчик... Молодость, молодость...

ВИКТОР. Да, да... То есть, нет... Молодость-молодость... (Смеются.)

ВИКТОРИЯ. Ты не говорил своей нынешней жене, что когда-то был и моим мужем? Не все ведь ей, дуре. Не говорил, нет? Это тайна?

ВИКТОР. Это соседка. У меня коммуналка. Мы - дружим. Соседка.

ВИКТОРИЯ. Ну и дебилка. Кретинка. Ее надо сдать в дурдом.

ВИКТОР. А комнату ее занять? (Смеется.) Ты не меняешься... (Пауза.) Мы с ней друзья. Разговариваем. Говорим. Во-от.... Чай вот сидим, пьем иногда вот...

ВИКТОРИЯ. (смеется.) Чай, чай, чай... Да, да, да...

ВИКТОР. Кофе иногда.... тоже пьем...

ВИКТОРИЯ. Кофе, кофе, кофе. Кофе, да. Да. Да. Да. (Смеется.)

ВИКТОР. Кофе, да... Да, да, да, кофе. (Пауза, хохочет.) Кофе ин-дий-ско-е, не-об-жа-рен-ное, зе-ле-ное!

ВИКТОРИЯ. (вертит в руках букет, смеется.) Не ври, не ври... Это ты придумал, я так никогда не говорила... Не ври, не ври... (Хохочут.) Какой старый стал... Какой ты старый стал... Старикашечка... стари-какашечка... Какой ты старый стал... Неужели и я тоже... Да? Господи... (Плачет, закрыв лицо букетом.)

ВИКТОР. (смеется, вытирает слезы.) Старихундия... Старуха накрашенная... Стари-бабенция...

ВИКТОРИЯ. Старый идиот, старая гадина...

ВИКТОР. Тоща тощой... Тощая старая тварь... Старая тварь...

ВИКТОРИЯ. Свинья... Мерзавец...

ВИКТОР. Старуха вокзальная... Гадина...

ВИКТОРИЯ. Дурак... Клинический идиот...

ВИКТОР. Змея... Змеюга... Змеища... (Смеются. Стоят друг против друга.)

ВИКТОРИЯ. Ну, возьми, наконец, цветы, что я с ними, как дура. У меня тушь побежала, я плачу... И иди, наконец, умойся: я хочу поцеловать тебя, мурчик. Мерзавец. (Долго молчат, смотрят друг на друга.)

ВИКТОР. (улыбнулся; грустно.) К сожалению, у меня не «Дом колхозника». Даже раскладушки нету. Извини, но я теперь не люблю, когда в моей комнате кто-то рядом сопит. Даже животное. Не люблю. Прости.

ВИКТОРИЯ. (положила цветы на стол, снимает плащ.) Спокойно, без паники. Кто тебе сказал, что я хочу сопеть возле твоего плеча? Я не собираюсь жить у тебя. Мурчик, посмотри на себя в зеркало. То есть, я зашла поздравить. Я по делам в Москве. По горестным, горестным делам, мурчик...

ВИКТОР. (смеется.) Нет, я просто вспомнил... (Хохочет.) Мурчик! Это надо же придумать: мурчик!

ВИКТОРИЯ. Да, да, мурчик, я по делам в Москве. Я приехала на конгресс экстрасенсов. Ты, наверное, слышал, что у вас тут такой проходит...

ВИКТОР. (хохочет.) Я знал, знал, что как только вдруг начнется паника, хаос, - ты займешься самым выгодным делом: станешь маклером по продаже квартир или начнешь лечить людей! Ты - экстрасенс? Поздравляю! На старости лет в тебе открылись удивительные способности? И хорошо платят? В Чите всегда было много дураков...

ВИКТОРИЯ. (села, закурила, положила ногу на ногу.) Ты не угадал, мурчик. Есть третий вариант. Я не экстрасенс и не маклер. Я вышла замуж за иностранца.

ВИКТОР. Ты всегда умела выкрутиться... Завидую. Молодец.

ВИКТОРИЯ. Да. За иностранца.

ВИКТОР. Негр?

ВИКТОРИЯ. Белый.

ВИКТОР. Негр был бы лучше. Экзотичнее. Это твоя машина у подъезда?

ВИКТОРИЯ. (раздражаясь.) Моя. Моя! Ну и что? Что?! Там у машины стоит мальчик...

ВИКТОР. (смеется). Мальчик? Твой муж негр и к тому же - мальчик?

ВИКТОРИЯ. Это мой сын, дурак. Мой сын. Мой и его. Я же говорю тебе: приехала на конгресс экстрасенсов. Может - помогут. Виктор, он болен. Он чудовищно болен.

ВИКТОР. СПИД?

ВИКТОРИЯ. Хуже. Мурчик, сядь, я тебе все расскажу по порядку. (Плачет.) Помоги мне, Витя! Мурчик, у него есть все. Ему ни о чем не нужно беспокоиться. Он хочет - работает, хочет - не работает. Ну, то есть, он помогает моему мужу, каким-то там бизнесом занимается... Я дала ему прекрасное образование: музыкальная школа, фигурное катание, школа с английским уклоном, - ну все, что есть в Чите, было у его ног. У меня не было этого и я мечтала, что для моего ребенка. Понимаешь? Но вот уже месяца четыре, что ли, он сохнет. Сохнет, понимаешь?

ВИКТОР. Не понимаю.

ВИКТОРИЯ. Ну, была у него какая-то девочка, дурочка. Дружили они с ней год, или два, или три. Дружили и дружили, черт с вами, я все разрешаю... Да сядь же ты, я расскажу тебе все по порядку, что ты стоишь, болван?!

ВИКТОР. (сел.) Мне кажется, мы на расставались с тобой... Будто и не было этих восемнадцати лет...

ВИКТОРИЯ. Меня колотит всю, прости. Слушай дальше. Я тебе рассказываю потому, что бы ты не строил иллюзий...

ВИКТОР. Я не строю иллюзий.

ВИКТОРИЯ. Ну, я опять что-то не так сказала - прости, мурчик, мою необразованность... Ну вот. Дружили они, дружили и потом - все. Вдруг начал пить водку, таскать в дом каких-то женщин, ужасных, ужасных! Потом он целыми днями начал лежать в постели. Лежит бледный, черный, ужасный, он умираети все! Молчит и молчит. Это так ужасно, мурчик! Почему я так часто употребляю это слово ужасное: «ужасно»? (Пауза.) Ну, потом я выяснила: она, эта его девочка взяла и с кем-то там переспала. Ему - не давала, а какому-то там дураку - дала. Понимаешь?! Не давала моему мальчику!!!!!!! Понимаешь?

ВИКТОР. Понимаю.

ВИКТОРИЯ. Ну, дала и дала какому-то дураку, делов-то? Зачем рас- сказывать мальчику? Он впечатлительный, тонкокожий, нельзя ему! Ему волноваться нельзя! Он так все близко к сердцу воспринял! Я уже с ней, с дурой, говорила: «Девочка моя, что ты такое ему сказала?» Она говорит: «Я ему сказала, что я пролетела.» Пролетела, понимаешь? Ну, то есть, на ихнем жаргоне, с кем-то там трахнулась, с каким-то дураком. Я ей говорю: «Ты посмотри на мальчика на моего! На секундочку посмотри! Ты ведь была бы за ним, как за стеной! За Берлинской стеной! А ты летать вздумала!..» (Пауза.) Ну, пролетела. Ну, с кем не бывает. Наше дело женское такое. Молчи. Пожалуйста, молчи и не лыбься.

ВИКТОР. Я - не лыблюсь.

ВИКТОРИЯ. (снова закурила.) Я вижу, как ты не лыбишься. Не лыбится он. Вижу я. Не слепая. Между прочим, он почти сын тебе!

ВИКТОР. (опешил.) Здрасьте. С чего ты взяла?

ВИКТОРИЯ. Ему восемнадцать лет.

ВИКТОР. Что это значит: почти сын тебе?

ВИКТОРИЯ. Это значит, что я параллельно почти что жила с тобой и с тем... Понял?

ВИКТОР. Не понял. (Молчит.) Ах, вот оно что. Да, да. Параллельно-перпендикулярно... Мне нужно умываться...             

Виктория быстро ходит по комнате.

ВИКТОРИЯ. Успокойся, мурчик! Тебя шокируют эти слова? Прости, но сейчас другие времена наступили! Сейчас нет вопросов, которые нельзя было бы обсуждать. Все, что угодно! Да, мы расстались с тобой из-за того, что я тебе изменила...

ВИКТОР. Нет. Не так. Я ушел от тебя, когда ты сказала мне, что ты переспала с другим. Изменила - это одно. Переспать параллельно - это другое.

ВИКТОРИЯ. (встала, ходит по комнате.) Хватит, хватит, хватит! Начинаются разборки. Самое время. Открой любую газету. Сейчас везде пишут объявления: “Желаю спать с двумя, тремя, четырьмя! «Новые времена наступили, мурчик, и давно наступили, все поменялось, все другое! Открой, вон, «Правду»...

ВИКТОР. Что, и в «Правде» пишут?

ВИКТОРИЯ. И в «Правде»! И на каждом заборе! И на каждой афишной тумбе! (Пауза.) Ладно. Пустое это все. Плевать. Виктор, Виктор, Виктор! Мой мальчик болен! Мы приехали в Москву с отцом. Тому - все равно. Он своими какими-то делами занимается: у него тут главная контора в Москве, в Чите - только филиал. А я - с ним, приехала к врачам, а тут узнала про этот конгресс экстрасенсов. Буду вот с ними разговаривать, требовать. Должны же они помочь! Он умирает, понимаешь? Я готова заплатить любые деньги, это вода, ерунда, готова, чтобы спасти его! Он сохнет, чахнет, умирает... Ему весь мир кажется гадким, отвратительным... ну, и все такое прочее. Я никогда бы не могла подумать, что такая ерунда может подействовать так на человека... Ну, делов-то, а? А он - умирает...

ВИКТОР. (негромко.) Он любил ее. Он любит ее. Я понимаю...

ВИКТОРИЯ. Прекрати, мурчик. Что за разговоры? Любовь, душа, сердце - ах-ох! Новые времена наступили, посмотри в окно. Сегодня - не двадцать лет назад. Сегодня все другим измеряется, понимаешь? Смешной, старомодный ты. Ага, ага: любовь! Господи, Боже ты мой! Ну, есть какая-то привязанность друг к другу, привычка друг к другу - это я понимаю, но - любовь! Тихо, мурчик, молчи, не надо лекцию, молчи...

ВИКТОР. Я не понимаю, зачем ты приехала? Мы прекрасно не виделись восемнадцать лет. Я - не экстрасенс. Решила рассказать душещипательную историю? Мне все равно, понимаешь? У тебя своя жизнь, у меня - своя. Я давно все отрезал. Гнилую ветку - отрезал. Я не могу тебе помочь. Зачем ты приехала?

ВИКТОРИЯ. (снова заплакала, достала носовой платок, сморкается.) Из-за него, глупый! Из-за моего ребенка! Я сегодня утром в гостинице - мы остановились в «России» - вдруг вспомнила, что у тебя день рождения, за завтраком. И я сказала моему мальчику, что ты где-то рядом, что надо поздравить, ну, и все такое разное подумала, чисто человеческое... Я просто так сказала, надо было что-то говорить, не молчать ведь. А он к тебе очень хорошо относится. Не знаю, почему. Он, конечно, тебя не видел и не знает, но я ему много-много рассказывала о тебе. У нас дома на кухне висит твоя картинка - я. Ну, я там с цветочками в руках, такая миленькая картинка, синенькие цветочки...

ВИКТОР. «Картина» - надо говорить.

ВИКТОРИЯ. Ну да. Я - с цветочками.

ВИКТОР. Портрет назывался «Любовь и незабудки»...

ВИКТОРИЯ. Наверное. Ему очень нравится этот мой портрет. Ну вот, я сегодня вспомнила о тебе просто так, без задней мысли, и он вдруг уперся, как баран: «Хочу его видеть!», и все! Спрашиваю: «Зачем?» Говорит: «Раз мы в Москве - должны его увидеть!» Скажу тебе честно, я не хотела ворошить прошлое, встречаться с тобой, но он, он, он! Мой мальчик! Я ни в чем ему не отказываю! Я уж на юг его возила, развлекала. На секундочку задумайся, сколько денег это стоит... Нет, бесполезно...

ВИКТОР. Ты живешь экономно?

ВИКТОРИЯ. Нет, но деньги не падают с неба нашему папочке. Он мне не скажет никогда ни слова, но будет дуться, а зачем мне это надо... Короче, мы отыскали твой адрес в «справке» и приехали. Муж дал машину. Ну, приехали, а он - капризничает: мол, иди. Садист. А я, мол, тут постою. Ну, я и явилась к тебе. Я ему ни в чем не отказываю. Он стоит внизу, мокнет под дождям, капризуля чертов...

ВИКТОР. (быстро идет к окну.) Там никого нет.

ВИКТОРИЯ. Ну, залез в машину, наверное. Куда он денется. Господи, твоя воля, мурчик, он все нервы мне вымотал. Если бы ты знал, как я страдаю, как страдаю, Боже мой... (Смотрит на постель Виктора.) А ты по-прежнему - лежебока? Обломов, Обломов... Полежать, посмотреть в потолок, помечтать: «Ах, через триста лет жизнь будет прекрасна!» - святое дело, как же... Кем работаешь?

ВИКТОР. Никем.

ВИКТОРИЯ. Ну, надо же как-то жить? Кругом такая дороговизна...

ВИКТОР. Живу как-то так... Что с неба упадет, тем и живу. Что-то пишу, что-то иногда перевожу... Неважно. Что Бог подаст.

ВИКТОРИЯ. Рисуешь?

ВИКТОР. Разучился. Редко. Когда совсем плохо с деньгами - портреты на улице... Но - теперь редко...

ВИКТОРИЯ. А, моментальные портреты! Ну, это прекрасный доход. Почему редко? Надо каждый день. Ты бы давно стал миллионером.

Виктор смотрит на Викторию, смеется. Повертел в руках канотье, натянул на голову.

На третьем этаже снова поет Эдит Пиаф: «Милеееерд... та-ра-ра-пам, милеееерд.... та-ра-ра-пам... милеерд...»

ВИКТОР. (смеется.) Прости, что я перед тобой в халате.

ВИКТОРИЯ. Что это у тебя на голове?

ВИКТОР. Шляпа. Канотье. Я надеваю ее по торжественным дням. Сегодня у меня - день рождения.

ВИКТОРИЯ. Да, да. Возьми же цветы, наконец! (Виктор взял букет, улыбается.)

ВИКТОР. Ты не помнишь? Мы вместе с тобой покупали эту шляпу у одного старьевщика? Забыла?

ВИКТОРИЯ. Правда? Она - оттуда? Не помню. Впрочем - да. Да, да. Кажется - да. Мурчик, какой у тебя беспорядок. Ты лентяй. Ты ничего, как всегда, не делаешь. Посмотри, что творится на улице. Новые времена! Новое поколение выбирает «Пепси»! Сейчас все зависит от человеческой инициативы! Надо много и хорошо работать и тогда у тебя все будет... Это Пугачева, что ли? Она совсем прокурила голос, невозможно слушать...

ВИКТОР. Это - Эдит Пиаф...

ВИКТОРИЯ. Пиаф? Ах, да, да. Из Франции. «Заграница» - это все. Надо, мурчик, меняться, надо!

ВИКТОР. Поздно.

ВИКТОРИЯ. Да. Я вижу. Поздно. Ну, иди, иди. Умывайся, переодевайся.

Пауза. Молчат.

(Тихо:) И ничегошеньки в душе моей не дрогнуло. А так боялась. Такая дружба была у нас с тобой. Впрочем, у тебя уютно. Лысый! (Смеются.) Иди, чучело гороховое... Мурчик мой... Иди, иди...

Виктор, пошатываясь, вышел в коридор. Катя все слушала. Виктор чуть не ударил ее дверью по лбу.

КАТЯ. (трагично.) Сухинин, ты - блядь.

ВИКТОР. (весело.) Не блядь, а голубчик.

КАТЯ. Скажи, что снилось сегодня? Я хочу проверить, сбывается или нет. Ну?!

ВИКТОР. (идет по коридору на кухню.) Не сбывается... Мурчик. Мурчик...

КАТЯ. (идет за ним.) Снился тебе навоз, деньги или валенки? Ну?!

ВИКТОР. Мне снилась жена твоего Вадика. Стыдно, Катя. Стыдно подслушивать. Очень.

КАТЯ. Ты не выгонишь ее? Ты - заслуженный трус Советского Союза! Она - изменяла тебе!

ВИКТОР. Ну и что?

КАТЯ. Стукни ее лбом об двери!

ВИКТОР. Стукалка, Катя, не работает! Другие времена, Катя! Все сейчас спят со всеми, Катя! Поняла? Она не изменяла мне. Она жила параллельно со мной... и с каким-то негром. Ну и что? Прошло почти двадцать лет. Точить зуб? Все поменялось. Открой любую газету, там везде, везде пишут: “Желаю с тремя, с четырьмя!” В «Правде», вон, пишут!

КАТЯ. Я каждый день людям «Правду» разношу! В «Правде» - не пишут!!!!!!!

ВИКТОР. (идет назад в коридор, трет лоб рукой.) Пишут, пишут, пишут...

КАТЯ. Не ври, Сухинин, ты газет три года не читал, не ври! Откуда она?

ВИКТОР. Из Читы. Раньше я жил в Чите. Мы там с ней жили. Из Читы, из Читы!..

Ходит с цветами в руках то в ванную, то в туалет, то на кухню...

КАТЯ. Из Читы-ы? Ты уехала в дальние степи, я ушел на разведку в тайгу! Обезьяна Чи-чи-чи продавала кирпичи! Обезьяна Чита из Читы! Из-за какой-то Читы -Чи-чи-чи - отменить день рождения? Бессовестный!

ВИКТОР. Почему - отменить? Обязательно - день рождения. Мой праздник. Да. Сегодня у меня - праздник. Да. Мой день рождения...

Поставил цветы в банку, смотрит на них, улыбается.

КАТЯ. Вы воспоминаниями займетесь, прежнюю любовь будете возрождать? Сухинин, неужели ты с ней будешь петь: «Возьмемся за руки, друзья?» Будешь?

ВИКТОР. (закричал.) И буду! И не твое дело! И не лезь! И буду! Возьмемся за руки, друзья, возьмемся за руки, друзья! И буду!

КАТЯ. Розовый мудадуй.

ВИКТОР. Я должен ее выгнать? Так, по-твоему? Нельзя жить в ненависти, нет!

КАТЯ. Все надо прощать? Да?

ВИКТОР. Да, да, да! Все прощается! Все! И не матерись ты, прошу. Мне неудобно перед нею... Завтра будешь, сколько хочешь. Перестань, неудобно!

КАТЯ. Неудобно штаны через голову одевать. Не пробовал? Неудобно на потолке спать, тоже. В почтовый ящик ср... по-большому, то есть, ходить неудобно!

ВИКТОР. Хватит! Иди в свою комнату! (Закрылся в ванной.)

КАТЯ. Господа, вы звери... Вы звери, господа...

Ходит по коридору, кричит:

Люди, львы, орлы и куропатки! Мохнорылые олени! Все жизни умерли! Я одна, как мировая душа! Дятел, идиот! Прощает! Прощайте, прощайте, дураки! (Набрала номер телефона, яростно в трубку:) Вадик, ты? Готовься к смерти, сука-Вадик! Готовься к смерти! (Кинула трубку, ходит по коридору.) Развонялась «шанелью», не продохнуть... Люди, твою мать, орлы, куропатки, блин... Я - мировая душа!!!!!!!..

Александр, стоявший на лестничной площадке, достал из кармана белый тетрадный листочек бумаги, сделал»самолетик» и кинул его в лестничный проем.

«Самолетик» летит долго, легко и медленно, светится белыми крылышками в темноте. И что-то звякнуло в гулкой тишине подъезда, словно колокольчик...

Виктория ходит по комнате Виктора, курит, улыбается.

Катя рыдает. Ушла к себе. Вернулась. Стучит в ванную.

Сухинин! Открой! Ну?! (Пнула ногой входную дверь, вышла на лестничную площадку, кричит:) Эй!!!!!!! Дайте мне руку! Кто-нибудь, ну?! Скорее! Сдохли все на своей работе?! Руку мне, руку!!!!!!!

АЛЕКСАНДР. (негромко.) Пожалуйста. Держите мою. Не подходит? Вы просили?

Катя отшатнулась в коридор. Молчит. Вытерла слезы, улыбнулась.

КАТЯ. Принц? Да? (Пауза.) Ну, соври, а? Трудно тебе соврать?

АЛЕКСАНДР. Принц? Не знаю. Может быть...

КАТЯ. Черный принц...

АЛЕКСАНДР. А где он?

КАТЯ. Он? Кто он? Я - ‡ÚЖ. Екатерина!

АЛЕКСАНДР. Нет. Где тот, кто мог бы быть моим папой?

КАТЯ. (молчит.) Папой Римским, да? Мамы мало, сынок появился. Черный принц. Прямо, потом налево... Это ваша машина у подъезда?

АЛЕКСАНДР. Естественно.

КАТЯ. Черный «Мерседес»?

АЛЕКСАНДР. Черный.

КАТЯ. Это ж моя расцветка. Вы не шибко задаетесь, что на» Мерседесе»? Значит, будем дружить. Вам сколько лет?

АЛЕКСАНДР. Восемнадцать.

КАТЯ. И мне к шестнадцати подходит. Будем дружить?

Довела Александра до двери комнаты Виктора, распахнула ее.

Александр вошел в комнату. Катя - у телефона.

АЛЕКСАНДР. Ты застряла. Пойдем, пора ехать. Я все понял.

ВИКТОРИЯ. (встала с кресла, вытерла слезы.) Ты же хотел познакомиться...

АЛЕКСАНДР. Я? Я не хотел знакомиться. Ты хотела увидеть его. А я давно все понял. Ты не поняла меня.

ВИКТОРИЯ. Прости, сыночек. Сейчас уедем. Он придет скоро, мы попрощаемся и уедем. Болит голова, сыночек?

АЛЕКСАНДР. Отстань.

Виктор вышел из ванной, быстро идет по коридору в свою комнату. Он переоделся в ванной, зачесал волосы назад - будто напомадил их.

КАТЯ. (в трубку.) Мой милый мурчик! Я сейчас приеду! Ты уже купил розы, пару ананасов и шампанское? А?!

ВИКТОР. (энергично.) Не выступай. Сегодня праздник. Будем сидеть у тебя. У тебя стол приличный.

КАТЯ. Меня приглашают из-за моего стола! Дожила я! Я к вам - пришей-пристебай? Спасибо, но я вынуждена вам отказать!

Виктор вошел в свою комнату. Увидел Александра. Не двигается.

АЛЕКСАНДР. Я ничего не вижу...

ВИКТОРИЯ. Сыночек, у тебя очки в дождике... Надо протереть их...

ВИКТОР. Здрасьте...

ВИКТОРИЯ. Ну, вот и он. Это - дядя Витя, сыночек. А это - Саша мой...

ВИКТОР. Очень приятно. Я не заметил, как вы вошли... (Тихо смеется.) Будто - влетели... (Молчит.) Вам... нужно протереть очки...

ВИКТОРИЯ. Видишь, какой красивый у меня сыночек, Виктор. Впрочем, может быть, он и твой сыночек. Не похож на тебя, нет, не похож, ты и в молодости не был красавцем... Только глаза у Сашеньки иногда так сверкают, как у тебя, когда ты злился... (Пауза.) Что с вами, товарищи? Я пошутила! Посмейтесь? (Смеется.) Мама шутит, шу-тит! Ну? (Виктор молчит.) Да успокойся ты, сказала. Шутка это. Глупая очень. Он родился через год после твоего отъезда из Читы. После нашего развода. Да, сыночек? Это - дядя Витя. Он все знает и о тебе, и обо мне, Виктор. Я - без комплексов. Я воспитывала ребенка так, чтобы быть откровенным: и ему передо мной, и мне перед ним. Я умираю хочу чаю или кофе. Сделай, пожалуйста.

ВИКТОР. Кофе нет. Чай. Сделай сама, а то столько гостей, новостей - я растерялся... Руки вон что-то даже дрожат... (Смеется.)

ВИКТОРИЯ. Всегда отговорки. Лентяй. Лишь бы ничего не делать. Ну, поговорите, как мужчина с мужчиной. Скажи ему хоть ты, Витя все, что ты думаешь о том, что я тебе сказала. Понимаешь, что? Горе мне горькое... Этот чайник твой? Чашки где? Какая грязюка... (Пошла на кухню, стуча каблуками сапог по половицам.)

АЛЕКСАНДР. (молчит.) Я ничего не вижу...

ВИКТОР. Вам нужно протереть очки...

АЛЕКСАНДР. Очки? (Пауза.) У меня нет платка...

ВИКТОР. Дайте мне. Я протру. У меня есть...

Александр протянул Виктору очки. Виктор протирает их платком долго и внимательно. Смотрит на Сашу. Молчат.

НА КУХНЕ

 

КАТЯ. (стоит у плиты, мешает в кастрюле ложкой.) Вы тут жить теперь будете?

ВИКТОРИЯ. И буду. А что?

КАТЯ. Ваша комфорка - вот эта.

ВИКТОРИЯ. Эта? А кто живет в третьей комнате, девочка моя?

КАТЯ. Бабушка. А что?

ВИКТОРИЯ. Ничего. Скоро помрет, видимо, да? А может, уже умерла?

КАТЯ. С утра живая была. Я проверяла.

ВИКТОРИЯ. Помрет -это хорошо. Очень хорошо. Потолки у вас высокие.

КАТЯ. В смысле?

ВИКТОРИЯ. Я говорю: помрет - большие перспективы у вас у обоих с Виктором.. Жилплощадь освобождается. Нужно всегда, девочка моя, смотреть в отдаленную перспективу. Ну, как все люди сегодня. Времена такие.

КАТЯ. Жилплощадь?

ВИКТОРИЯ. А что я такого сказала? Мне - все равно. На секундочку задумайтесь. Сами.

КАТЯ. Я сказала: ваша комфорка - вот эта. Эта!

ВИКТОРИЯ. (наливает из-под крана в чайник воду.) Кон-фор-ка, девочка моя. А еще артисткой были. Даже и за ширмой - все равно: кон-фор-ка. Вы видели фильм «Конформист»? Не помню режиссера; кажется - Чезано Педерутти... Так вот, от этого слова «конформист» и слово «кон-фор-ка».

Чиркнула спичкой, прикурила и зажгла газ.

КАТЯ. (громко.) Знаете, почему наша старуха редко на кухню выходит? Она один раз вышла сюда и давай петь «Седьмую симфонию «Бетховена. И во втором такте четвертой части, там, где» аллегро»- помните? - она там сфальшивила, не ту ноту взяла. Я такого издевательства над Бетховеном не вынесла. В рожу ей поллитра соляной кислоты плеснула. Вот и сидит теперь, не высовывается...

ВИКТОРИЯ. (осторожно отодвинулась к стенке.) Я понимаю вас... Понимаю.

КАТЯ. А тоже говорила всегда: девочка моя, да девочка моя! (Пошла в свою комнату, на ходу.) Педерутти! Педерутти! Кругом - одни Педерутти! Поубивала бы всех «педерутти»!.. (Сняла трубку, набрала номер, сказала:) Готовься к смерти, сука! Готовься к смерти!!!!!!!!!!!! (Хлопнула дверью своей комнаты.)

 Виктория стоит на кухне, ждет, когда вскипит вода.

 

В КОМНАТЕ ВИКТОРА

 

Саша взял из рук Виктора очки, осматривает комнату.

АЛЕКСАНДР. (криво усмехаясь.) Страшно подумать... Здесь могло бы пройти мое детство... Если бы вы были моим отцом, конечно. Если бы вы не развелись с мамой... Да? В этом коридоре я бы бегал. На кухне за грязным столом учил бы уроки. Вот там стояла бы моя кровать. Тут - была бы занавеска. Висела бы вот так, на сальной бечевке. Отделяла бы от папы с мамой, от их мира. Мир этот состоял бы из того, что каждую ночь папа с мамой пыхтели бы и пыхтели, очень усердно, развлекаясь, или - как тяжкий труд... А я лежал бы в постели и давился бы от хохота. Вечерами бегал бы вокруг дома, гонялся бы за кошками, вешал бы их с друзьями-мерзавцами на деревьях. И с утра до вечера этот подземный гул - будто черти в аду на огне варят грешников... Какое прекрасное детство! Было бы. Утром рано - за спину ранец и, мимо двух этих вечных теток, по мерзлым лужам - в школу. Страшно подумать. Страшно представить... Неужели так живут? Неужели я мог бы так жить? Неужели я жил бы так? Что вы сказали?

ВИКТОР. Ничего. (Молчат.) Бы-бы-бы, выросли грибы... (Пауза.) Вы жили иначе. Что ж теперь думать о других... Ерунда. Каждому - свое.

АЛЕКСАНДР. Что у вас на голове?

ВИКТОР. Шляпа. Канотье. Простите мою невоспитанность: ни перед кем никогда не снимаю шляпу. Привычка.

Под землей проехал поезд. Упала со стола ложечка.

АЛЕКСАНДР. Ложечка упала... Девочка придет. Ложка падает - женщина придет, нож - мужчина. Вы верите в приметы? Ложечка упала, значит - женщина? Или девочка?

ВИКТОР. Девочка. Девушка.

АЛЕКСАНДР. Девушка... Девочка...

ВИКТОР. Я не верю в приметы.

АЛЕКСАНДР. Маленькая девочка. Смерть. У вас в подъезде на стенке написано большими буквами: «Смерть». (Улыбается.) Очень смешно.

ВИКТОР. А я очень люблю этот дом. Я много-много лет живу здесь и все больше и больше влюбляюсь в него. Утром он - один, вечером - другой. Загадочный, сказочный, необычный. У меня на голове шляпа, канотье. Я достаю ее по праздникам. Простите, но старики все с причудами. А я - уже старик.

АЛЕКСАНДР. Пожалуйста, пожалуйста. Чувствуйте себя свободным...

ВИКТОР. Может быть, вы разденетесь? Неудобно в плаще...

АЛЕКСАНДР. Спасибо. Нет. Мы сейчас уходим.

ВИКТОР. Да, да. Вам пора. (Пауза.) Я люблю, очень люблю этот дом! Тут все - все чуть-чуть разрушено, все какое-то неприглаженное, и потому милое и симпатичное своей необязательностью. Каждая трещинка в кирпиче и каждый окурок на полу подъезда мне дороги. Смешно и странно, да? Но этот дом напоминает мне мое детство. У меня было прекрасное, у меня было изумительное, изумительнейшее детство. Да! Именно такое, как вы рассказывали: с кухней, грязным столом на этой кухне, но какие книги я читал за этим столом, какие бури поднимались от этих великих книг в моем сердце! Да, да, да, да, с лужами и кошками вокруг дома, но как живо мечтал я о дальних, неведомых и прекрасных странах, о пальмах, о звездах, о небе в алмазах! Я не знаю, кто счастливей. Вы - счастливей, наверное. Вы росли иначе. Новое поколение выбирает «Пепси». А нам нечего было выбирать. Мы пили воду из-под крана.

Молчат. Саша улыбается.

АЛЕКСАНДР. (негромко.) Неведомых... Как живо... Изумительнейшее...

Взял с пола листочек бумаги, складывает из него «самолетик».

Виктор нервно трет лоб рукой.

ВИКТОР. Странно. Очень странно. Я смотрю на вас, на ваше лицо и почему-то вижу его в старости. То есть, вижу вас с морщинами на лице. Горбатый нос, впавшие глазницы... Как-то даже жутковато становится. Вы такой молодой, и цвет лица молодой, но почему-то ваше лицо я вижу старым, старым, старческим... Будто вы: старик. Морщины, нос, глаза... Странно. Странно.

АЛЕКСАНДР. Мне все говорят это. Не вы первый. Ничего странного. Я не знаю, что это такое. Мама говорит, что я тяжело болен. Нет. Я абсолютно здоров. Просто я очень-очень устал и мне нужно развлекаться, раз-ве-и-ва-ва-ть-ся...

ВИКТОР. Да?

АЛЕКСАНДР. Что - да? Что - нет? Да - нет? Или да - да?

Хрипловато засмеялся. Кинул самолетик в воздух. Тот полетал-полетал по комнате и упал, завалился на бок...

ВИКТОР. Большой прогресс. Царевна Несмеяна улыбнулась.

АЛЕКСАНДР. Не понимаю?

ВИКТОР. Мама не рассказывала вам сказку о царевне Несмеяне?

АЛЕКСАНДР. Мама не рассказывала мне сказок. В детстве я рассматривал американские комиксы.

ВИКТОР. Я потом расскажу вам эту сказку.

АЛЕКСАНДР. Рассказывайте сейчас. Мы скоро уедем отсюда. Мне тут не нравится. Я все представлял себе другим.

ВИКТОР. Уж простите. Уж какой есть.

АЛЕКСАНДР. Я представлял себе вас другим. Тот мамин портрет, где она с незабудками... Я много лет рассматривал его. И представлял себе вас - другим.

ВИКТОР. Портрет вашей мамы я писал, когда любил ее.

АЛЕКСАНДР. (улыбнулся.) Что это: любил?

ВИКТОР. Любил - это значит: любил. Вы прекрасно понимаете меня.

АЛЕКСАНДР. Вы употребляете какие-то старомодные слова. Это, кажется, пятидесятые, или даже сороковые годы. Я не понимаю вас. Вы несете ахинею. Вы - старик. (Молчат. Смотрят друг на друга.)

ВИКТОР. Вы понимаете меня.

АЛЕКСАНДР. Все ваши слова - на свалку. Они засоряют язык. Ваши слова, стариков, делают трудным восприятие языка, особенно для иностранцев. Нужно идти. На свалку, на свалку...

Александр пошел было к двери.

С каким-то диким грохотом под землей проходит поезд. Как в ознобе трясется дом.

Со стены падает та картина, что была прикрыта серой пыльной тряпкой.

На картине - красивое обнаженное женское тело. Будто распласталось это тело у ног Виктора и Александра...

АЛЕКСАНДР. (молчит, потом - удивленно:) Что это? Это какая-то репродукция? Это Даная? Даная?

ВИКТОР. (кинулся на пол, дрожащими руками прикрывает картину тряпкой, хрипло.) Даная! Даная! Эрмитаж на дому! Эрмитаж! Филиал! У меня тут Эрмитаж! Даная! Даная! Вам пора! Поезжайте! Быстрее! Вам пора!.. (В комнату с чайником в руках входит ВИКТОРИЯ.)

ВИКТОРИЯ. Что за дом у вас... Все рушится, падает... Что такое?

ВИКТОР. (кричит.) Такой у меня дом! Такое у меня детство! Такой я! Никому не нравится! Уж какой есть! Я такой! И не трогать меня! Я один! Один на всем белом свете! У меня нет никого! Не было! И не будет! И все! И хватит! Поезжайте к своим экстрасенсам! До свидания! Хватит! Хватит! Поздравили! И все! И все!

ВИКТОРИЯ. Тихо, мурчик, тихо, тихо... На секундочку замолчи. Что с тобой? Сыночек, что тут случилось?

Виктор поставил картину к шкафу, выскочил в коридор. Встал лицом к стене, размахивается руками со всей силой, но прикасается к стенке ладошками бесшумно. И так - много раз....

 Снова поет Пиаф...

ВИКТОРИЯ. (Александру.) Что ты ему тут такое наговорил, сыночек?

АЛЕКСАНДР. (развернул картину к себе, смотрит на нее, присев на корточки.) Ничего. Что это? Ты?

ВИКТОРИЯ. (отвернулась к окну.) Я. Я. (Молчит.) Не похожа?

 Стоит у окна, курит, вытирает слезы.

 Александр, раскрыв рот, как маленький ребенок, водит пальцем по картине, словно ощупывает тело женщины...

 Виктор на кухне, у окна. Пришла КАТЯ.

КАТЯ. (встала рядом.) Сухинин, слышишь? (Тихо.) Почему я всегда так красиво мечтаю, а? И почему так плохо в жизни выходит, а? Вот я мечтаю ночью, что вдруг я встречаю такого же, как вот этот... Чуть постарше, конечно, только. И чтоб тоже: в черном длинном плаще, в очках, в шляпе. Но чтобы - иностранец. Не потому, что у него деньги, а потому, что он будет по-детски наивно разговаривать. Красивый-красивый! И будто бы нам надо ехать. В Читу, скажем. Я будто бы там живу. Подальше, в Читу ехать, чтоб подольше с ним в поезде находиться. Самое главное, о чем я мечтаю, как мы с ним будем в поезде ехать... Я ему говорю: «Поехали, милый, в Читу!» А он мне сразу, не раздумывая: «С тобой, Катья, хоть на край светья!..» И мы - едем! Сядем в поезд. Его полка будет напротив моей... В купе. Место тридцать «бэ» у него и место тридцать «а» у меня. Сперва он будет удивляться, как маленький нашим порядкам: мокрым простыням, злому проводнику. А глаза, Сухинин, у него будут голубые-голубые, голубые-голубые, чистые-пречистые, в маленьких очках, как у маленького мальчика.... И вот мы поедем, поедем...

ВИКТОР. (в окно.) И тут у паровоза спустят шины и начнется проза жизни.

КАТЯ. Заткнись, молчи, Сухинин, не порти мне масть! И вот, и вот, и вот он скажет мне: «Катья, тебе не холедно?» Я скажу ему: «Нет, милый. Не холодно, милый.» Он засмеется, ляжет на полку, руку под щеку засунет, накроется прос- тынью, высунет смешно нос, посмотрит на меня, и мы с ним так будем хохотать, так хохотать тихонечко, чтобы никто не услышал нас, никто не подслушал... Слышишь, ты? Сухинин?! И между нами будет полметра всего и целая пропасть... И всю неделю до Читы мы будем молчать, молчать, молчать. Молчать и смотреть в глаза друг другу... Молчать и разговаривать. Никто на свете не умеет разгваривать молча. Мы с ним только - умеем. Он молча спросит меня: «Ты любишь меня?» И я молча скажу ему: «Очень, милый. Очень. А ты меня?» Он скажет: «Очень, милая...» Я спрошу: «Тебе хорошо со мной?» Он скажет: «Мне хорошо с тобой... Очень хорошо! Я искал тебя всю мою жизнь, на всей огромной пустой земле, я искал и, наконец, нашел тебя, милая. Как хорошо, что я нашел тебя, милая... Я не знаю, что было бы со мной, если бы я не нашел тебя, милая...» «Ты долго искал меня, милый?» - спрошу его. «Долго, милая, долго, очень долго я искал тебя по всей земле. Так трудно было найти тебя, милая...» «И я искала тебя, милый... Ты потерялся совсем. Я думала не найду уже тебя, милый... Я потеряла надежду найти тебя, милый... Но ты рядом, ты нашелся, ты со мной, милый... Между нами полметра всего и - пропасть... Мы едем в далекую жизнь и будем ехать вместе с тобой долго-долго, до самой нашей смерти...» Милый..... Милая..... Милый..... Милая..... Милый..... Милая..... Милый..... Милая.....

 Катя тихо и хрипло повторяет и повторяет последние два слова. Смотрит в окно, вытирает слезы.

 Трясется дом, идет под землей поезд.

 Чуть-чуть приоткрылась дверь старухи-соседки. Узенькая полоска света из комнаты упала в темный коридор...

ТЕМНОТА.

 

ВЕЧЕР

 

 Та же квартира.

 Две тетки у подъезда как сидели, так и сидят, не двигаются. Тут и ночуют, видно. Караулят.

 В комнате Кати музыка. Там - Катя и Саша.

 Виктор и Виктория сидят за столом на кухне. Между ними тарелки, рюмки с вином, пепельница.

 Виктор в каком-то клетчатом коричневом костюме, в белой рубашке, на шее - черная бабочка и на голове - все та же шляпа, канотье...

ВИКТОРИЯ. (плачет.) Я родила чудовище! Посмотри на него внимательно! Бессердечное, бездушевное, злобное чудовище! Посмотри на него! Я знаю, знаю, за что Бог наказал меня: ничто не прощается, ничто...

ВИКТОР. (в приподнятом настроении, выпил.) Все - прощается!

ВИКТОРИЯ. Нет, Витенька, нет, дорогой.... Ты любил меня, а я предала тебя. Вот и весь мой главный в жизни грех. Да, да, молчи! За это! Мертва моя душа, мертва! С тех самых пор мертва... Вот сегодня, сейчас в ней что-то, может быть, заколотилось, но все равно там - там! - все мертво, все...

ВИКТОР. Тебе сегодня хочется красиво говорить...

ВИКТОРИЯ. Нет! Ты понимаешь все, что я говорю! Я взрастила чудовище! Я ненавижу его, своего сына... Жестокое, злобное, отвратительное чудовище родила я на белый свет... Лучше было бы убить это чудовище, убить в родильном доме, усыпить его!

ВИКТОР. Ну хватит, что ты болтаешь? Постыдись. Вика, ты выпила и несешь околесицу. Хорошо, хоть никто не слышит... Прекрати, сказал, ну?!

ВИКТОРИЯ. Нет, нет, я все соображаю! Я ненавижу его и люблю, да, да! Потому что он мой сын! Я люблю его, но бывают моменты, когда я теряюсь перед этим жестоким, грубым, сильным и злым чудовищем! Ты еще не знаешь, как следует, что у него там внутри, в сердце, не знаешь! Оно, это чудовище, съест меня, сожрет с потрохами... Ты не понимаешь, что значит - любить сына и ненавидеть его... У тебя никого нет, и уже не будет...

ВИКТОР. (молчит.) А может, ты и права: душа умирает...

ВИКТОРИЯ. Прости, вырвалось, я не хотела тебя обидеть...

ВИКТОР. Ерунда. Ты меня прости. Я думаю, Вика, что с мальчиком все в порядке. Ну, какие-то болезни роста, и все. Хочется грубить, хочется быть очень самостоятельным и взрослым. Наверное, он любил ту девочку. И любит...

ВИКТОРИЯ. Да причем тут любит, не любит?! Он чудовище, говорю я тебе! Чудовище съест меня!

ВИКТОР. (вздохнул, помолчал.) Зернышко должно истлеть, чтобы прорасти...

ВИКТОРИЯ. Что?

ВИКТОР. Пусть. Так просто. Выпьем. (Выпили. Курят.) Знаешь, что? Давай, сменим тему, а? Хочу рассказать тебе.. (Весело.) Вспомнил вдруг! Когда-то много лет назад, только приехал я в эту квартиру, так вот, на этой кухне, тут, я жег твои письма.

ВИКТОРИЯ. Мои письма? Письма? Я разве писала тебе?

ВИКТОР. Ну, это были старые письма... «Читинский период», так сказать.. (Смеется.) Давно, когда я служил в армии, ты писала мне, и потом еще писала... Я хранил их, а потом взял банку, большую такую стеклянную банку из-под огурцов, из-под болгарских, и вот в ней сжег все-все твои письма. Открыл окно, дым шел на улицу.... Ужасно плакал, помню! Просто - рыдал! (Хохочет.)

ВИКТОРИЯ. И много было писем?

ВИКТОР. Много. Очень много. В банку не влезали. Ты все забыла...

ВИКТОРИЯ. Почему? Прекрасно помню.

ВИКТОР. Я так жалею, что сжег их. Все-таки, плохо, хорошо ли - но тебя из моей жизни не вычеркнешь, а жизнь уже кончается... Было, было. То этим жизнь связана с тобой, то этим... (Пауза.) А куда ты дела мои письма?

ВИКТОРИЯ. Ты писал мне?

ВИКТОР. Глупый вопрос я задал...

ВИКТОРИЯ. Прости, мурчик. Не знаю, куда дела твои письма. Что-то, припоминаю, при переезде на новую квартиру, кажется, потеряла... Нет. Нет. Я не хранила их. Я вообще сразу выкидываю все письма. Прости, мурчик.

ВИКТОР. (молчит.) Я - глуп. (Весело.) А ты помнишь, помнишь: мы играли в «войну»...

ВИКТОРИЯ. В «войну»? Да, да... (Прислушалась к тому, что делается в комнате Кати.) Слушай, тебе не кажется странным, что он так много говорит с этой дурочкой? Что они там делают?

ВИКТОР. Беседуют, наверное, « за жизнь». Катя - прекрасный человек...

ВИКТОРИЯ. Она? Пьяная. Пробку понюхала - и уже что попало мелет. Кричит, поет. А он смотрит на нее, слушает... Не понимаю.

ВИКТОР. Пусть. А помнишь...

ВИКТОРИЯ. Нет, конечно - пусть. Развеется. Может, и посмеется. (Пауза.) Нет, неправа я. Он - прекрасный человек. Он так любит живопись. Он - тонкий. Да, да. Он понимает живопись, картины, искусство. Я воспитала его. Видел, как он смотрел на твою картинку? Даже решил остаться тут... Он прекрасный, да, да, да...

ВИКТОР. (улыбается.) Ты говорила - он трехголовое чудовище...

ВИКТОРИЯ. Я передумала. Я ошибалась. Выскочило. Разозлилась. Он - тонкокожий мальчик. Мой сыночек. Скажи мне, что - да, он тонкокожий мальчик, подтверди, ну? Скажи!

ВИКТОР. Все. Хватит! Будем петь. Все-о! Душа моя просит песни! У меня сегодня день рождения! Раз в году такое бывает! Будем петь, петь, друзья! Ну? Споем?

ВИКТОРИЯ. (улыбнулась.) Да, да. Ты всегда был запевалой... Давай. Пугачеву я очень люблю.

ВИКТОР. Нет! В следующий раз - обязательно! Но сегодня - мой день рождения и потому... И потому... (Взял Викторию за руку, смотрит ей в глаза, тихо поет)

«По диким степям Забайкалья...

Где золото роют в горах...

Бродяга, судьбу проклиная...

Тащился с сумой на плечах...»

ВИКТОРИЯ. (хохочет.) Я вспомнила! Ты всегда пел эту песню! Мне очень нравилось, потому что это было - про Читу! (Их руки соединены на столе.)

ВИКТОР. Тихо... Тихо... (Продолжает.)

«Бродяга к Байкалу подходит...

Рыбацкую лодку берет...

Тоскливую песню заводит...

О Ро-ди-не... что-то... поет...»

Виктор смотрит Виктории в глаза, улыбаясь светло и легко, а поет тоскливо и горестно. Виктория качается на стуле в такт песни...

Катя и Александр выходят на цыпочках в коридор.

КАТЯ. (радостным шепотом.) Все! Витюха - в кондиции! Поет уже! Ура! Молоток, Витюха! Санек, иди сюда, я тебе нашу квартиру покажу. Вот там - туалет, это для гостей, я его «Интурист» называю, чистый. Вторая рядом дверь - второй туалет, «Общий вагон» называется - это для нас, кто живет тут. Ты в «Интурист» ходи, если тебе понадобится, понял? Там - ванная, там - кладовка, там - старуха живет... Пошли к Витюхе, я тебе его комнату покажу! Сегодня - день открытых дверей! Отворите скорееей! Почтальон у двере-е-ей! (Тащит Сашу в комнату Виктора.) Витька когда поет - я умираю! Лучше всех на свете он поет! Как Зыкина он поет! У нас в доме полтергейст. Читал? Это значит: барабашка живет. Читаешь газеты? Читай газеты, инженером будешь! Все говорят, что дом трясется из-за метро, а я знаю: барабашка! Прочитай «Труд» за 5 июля этого года, там научно обосновано, с подробностями. Маленький человечек где-то в углу тут живет. Понял?

АЛЕКСАНДР. Сколько тебе лет?

КАТЯ. Шурик, день рождения сегодня у Сухинина, а не у меня. Ему сорок пять сегодня, молодой совсем! А когда у меня день рождения будет, я тебя позову на пьянку и скажу на ухо, сколько мне!

АЛЕКСАНДР. Сколько?

КАТЯ. Я же тебе сказала: к шестнадцати подходит! (Хохочет.) Наврала, прости. Двадцать с копейками. Знаешь, как мы с Сухининым дружить начали? Он переехал когда в эту квартиру, мы сначала не дружили. Потом я сварила суп, на кухне оставила его, на плите. Утром выхожу на кухню, а он из моей кастрюли ложкой суп наяривает! Вот мы с ним тогда и подружились! Хохотали потом над этим супом - ужас! Он бедный. Нет. Он - нищий. У него даже тарелок нету. У меня всегда гуляем. У меня тарелок много! Но у меня вот тут - мало. А у него тут - все есть. (Стучит себя по груди.)

АЛЕКСАНДР. Что это значит: тут?

КАТЯ. Тут, милый, это значит - тут. Не понял? (Махнула рукой, смеется.) Ну, какие еще твои годы, поймешь скоро! А вот когда он запоет: «Возьмемся за руки, друзья, возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть по одиночке!» - я вообще умираю! Ты услышишь сегодня - тоже тащиться будешь! Плакать будешь от счастья! Слышишь? Никто на свете так не поет, как наш Сухинин... (Виктор, глядя Виктории в глаза, поет негромко на кухне.) Он спит и спит всегда. И пусть спит. Я одобряю. У него мечта вот есть: купить когда-нибудь эту улицу, приватизировать ее, ага? За- чем? Думаешь, магазинов наоткрывать? Фиг! Купить улицу, чтоб машины не ездили, спать не мешали! Смешной и умный, ага? Умны-ый! Он переводами занимается!

АЛЕКСАНДР. Денежными?

КАТЯ. (хохочет.) С языка на язык, дурило ты! Какой ты глупый бываешь иной раз! Но - красивый. Очень! Красивый ты пацан. Мужиком станешь когда - тебя все-все бабы любить будут, бегать за тобой будут. Жалко, что ты сейчас такой молодой, был бы ты ну хоть чуть-чуть постарше, я бы тобой занялась... (Смеется.) кутка! Я вот смотрю на тебя, на твое лицо, вижу тебя в старости какой ты будешь...

АЛЕКСАНДР. Стариком?

КАТЯ. Не обижайся, ладно, проехали! (Смеется.) А вот это - я.

Встала на пол коленями возле картины, которая прислонена к кровати, сняла с картины тряпку.

АЛЕКСАНДР. Кто?

КАТЯ. Я! Смотри внимательнее! Нет? Не похожа?

 Хохочет. Александр тихо взял ее руки, крепко сжал и держит в своих руках.

АЛЕКСАНДР. (негромко.) Послушай теперь меня, хватит, наболталась ты. Однажды мама напилась. Стала пьяной. Мне было лет десять тогда. Пришла она домой поздно, разбудила, меня вытащила зачем-то из кровати, посадила на кухню, налила чаю и вдруг принялась рассказывать мне, мальчишке, про свою первую брачную ночь. С ним. С этим человеком, который поет сейчас на кухне... У нее был такой метод воспитания: все рассказывать, все обсуждать со мной. Слышишь?

КАТЯ. Мне больно. Пусти руку. Слышу...

АЛЕКСАНДР. Она рассказывала, как он в первую брачную ночь спал с нею. Он был первый у нее, она была первая у него... Они лежали в постели. Он откинул одеяло с ее тела и смотрел на него, на нее долго-долго. Проводил по ее телу рукой, по волосам внизу живота, трогал ее, ощупывал будто, гладил, целовал и плакал... Она говорила ему, что ей стыдно, холодно, но он не разрешал ей закрыться одеялом... Он гладил ее и - плакал. Она рассказала мне это так, что я все это увидел. И я вижу до сих пор то, что увидел тогда: большой красивый человек плачет, прикасаясь к красивому женскому телу... Она рассказывала и я видел все... Мысленно я сам был тем мужчиной, я представлял себя им, я хотел быть похожим на него: красивого, сильного и нежного. Я думал о том, как прекрасны мгновения соединения с женщиной... Потом я спал с женщинами. Ни одну из них мне не хотелось гладить и целовать после того, что мы с ней делали. Мне хотелось убить их, задавить, растоптать, за всю эту грязь... Потому что это - мерзость. Я думал всегда, что только у того чело- века, у него, у этого красивого и нежного, сильного и доброго человека может быть с ними легко, чисто и просто... И вот я вижу эту лысую черепаху. Это ничтожество вижу я, убожество вижу... из тех, что ходили на демонстрации, на собрания, кричали «ура» всему и всем, кланялись до земли, когда их били, подставляли зад и благодарили... Ты врешь. Он не мог рисовать это. Он где-то украл это и выдает за свое. Они всегда все воровали и выдавали за свое. Никакой чистоты не было и быть у них не могло. Только - случка. Кто это рисовал? Говори.

КАТЯ. Дурачок ты... Дурачок какой... Господи, что говорит, дурачок.... Ты с ума сдвинулся, наверное... Что говорит, а?!

АЛЕКСАНДР. Ты знаешь, у кого он это украл...

КАТЯ. Украл?! Украл?! Витька - украл?! Дурачок ты... Мозги у тебя черные, пустые... Старик ты злой! Баба-Яга ты! Украл? Витька кланялся?! Олух ты царя небесного... В людях ты много, гляжу, разбираешься. Посмотри! Это - я! Это он меня рисовал! Он, может, думал про твою мамку, когда меня рисовал, но это - я! Он про нее думал, потому что любил всегда и любит ее! Всю жизнь любит! А ты кого любил-то? Что ты видел-то? Тоже мне, сыночек... Это я, я, я! Посмотри! Украл... Это лет десять назад было, он мне еще сказал тогда: попозируй мне! Я еще разозлилась, сказала: «Попой чего?» Я - дура, а он меня - увидел, понимаешь? Он меня рисовал! Мы даже спали с ним, понял? Потом перестали, потому что я не захотела, потому что он меня ночью другим именем называть стал! Знаешь, каким? Понял? Идиот... Посмотри, глянь, это - я!

АЛЕКСАНДР. Это - не ты... Ты не можешь быть такой...

КАТЯ. Смотри внимательно, старичок! Видишь, изгиб тела какой. (Задрала юбку.) Товарищи, он еще будет спорить! Ты на всех смотришь, ненавидя всех! А ты очки-то сними, посмотри иначе! Думаешь, все черное? Фиг! Когда любишь, все цветное! А Сухинин - любит! А ты... Что с тобой говорить, полудурок...

Встала к окну. Александр трогает картину пальцем, гладит ее, словно ощупывает. Молчит.

Виктор на кухне допел песню, вытер слезы. Вздохнул. Молчит. Виктория опустила глаза, тоже молчит. Виктор встал, машет руками; весело:

ВИКТОР. Виктория, а значит - победа! Вставай! Идем! Где наши дети! Друзья мои, прекрасен наш союз! Хватит сопливиться! Где они! Идем! Я буду произносить речь! Я созрел для речи! (Тащит Викторию за руку в свою комнату.) Катюша, тащи стаканы! Я говорю речь! Друзья мои, как прекрасна жизнь! Как светел день, как черна ночь! Теплый дождь и горячие звезды, женщины, вино, разговоры у костра, гитара, любовь, молодость - это все наша жизнь, наша удивительная жизнь! Я хочу выпить за них, за новое поколение, которое идет нам на смену! За наших детей!

АЛЕКСАНДР. Мы не ваши дети.

ВИКТОР. Прости, Александр, я что-то не так сказал! (Смеется.) Я - пьян, я - весел и счастлив, меня назвали дедушкой вчера, мне сорок пять лет! Итак, я желаю нынешней молодежи, чтобы они не растеряли многого из того, что мы имели! Пони- маете? Мы - все любили, всегда торопились: прочесть новую книгу, посмотреть хороший спектакль, мы строили, куда-то ехали, спешили! Мы были хорошие! Наивные, может быть.... Но искренние! И нам рано жить воспоминаниями!

АЛЕКСАНДР. Вас всех нужно выкинуть на свалку. Изолировать.

ВИКТОР. Правильно, Сашенька! На свалку истории нас! К черту нас! Но, все же, согласись, жизнь наша так прекрасна... и я хотел...

АЛЕКСАНДР. Ворье. Демагоги. Из-за вас дышать невозможно. Вы превратили мир в ад. Ублюдки. Вы отравили воздух. Старье. Всех поставить к стенке и расстрелять. Немедленно!

ВИКТОР. (хохочет.) Правильно! Расстрелять! К стенке!

АЛЕКСАНДР. Безмозглый старый идиот...

ВИКТОР. Споем! Возьмемся за руки, друзья, возьмемся за руки, друзья...

АЛЕКСАНДР. Лысая черепаха...

ВИКТОР. Я буду молчать. Правильно, Александр. Ты - умный мальчик.

АЛЕКСАНДР. Я тебе не мальчик.

ВИКТОРИЯ. Тихо, сыночек, тебе нельзя нервничать...

АЛЕКСАНДР. Ты не клоун. Сними шляпу. Не ломайся, не придуривайся. Мы не в цирке. Сними шляпу, тебе говорю, идиот?! (Сдернул канотье с головы Виктора, топчет шляпу ногами и кричит с каким-то диким озверением:) Ты - пустое место! А требуешь внимания к себе! Требуешь слушать тебя! Это вы сделали мир черным! Ваши речи! Ваши слова! Ваши бредовые идеи! Ничтожество! Что ты сделал в жизни?! Пил и говорил красивые слова?! Воровал чужое, выдавал за свое?! Из-за твоих слов, из-за ваших выдумок, прожектов гибнут люди! Болван, ничтожество, ненавижу тебя, ублюдок, дерьмо, дерьмо!!!!!!...

Все молчат, в испуге отодвинувшись к стенам. Александр кричит и кричит, воет, рыдает - будто сходит с ума...

 На третьем этаже Пиаф поет: «Милерд.... Милерд...» Заело пластинку.

 Саша плачет, лежа на полу. Виктор растерянно поднял с пола его очки. Протирает их.

ВИКТОР. У него очки опять.... очки.... запылились... очки...                                                        

ТЕМНОТА.

Конец первого действия.

                         

ВТОРОЕ ДЕЙСТВИЕ

 

УТРО

 

Та же квартира утром следующего дня. Все носит отпечаток бессонной ночи: полные окурков пепельницы, грязные стаканы и чашки на полу, на подоконниках, мятые бумажные листы, какие-то скляночки с лекарствами - то там, то там, то там...

Часов десять-одиннадцать утра. Дождь кончился, выглянуло на время солнце и солнечные зайчики прыгают по комнате Виктора. Тихо на улице, в подъезде. Тетки как сидели на скамейке, так и сидят. Ждут. Статуи. Изваяния.

На кровати Виктора лежит АЛЕКСАНДР. Он в брюках, рубашке - воротник расстегнут. Черные волосы раскинулись по подушке.

На маленьком детском стульчике у кровати, глядя в пол, сидит ВИКТОР. В руках у него Сашины очки. Он снова и снова протирает их, дышит на стекла. Виктор все в том же мятом нелепом костюме, бабочка на шее. Раздавленная шляпа-канотье лежит у его ног. Лицо у Виктора опухло, красные глаза печальны - видно, плакал всю ночь. Черный, подавленный, испуганный. Руки, как старика трясутся. У его ног стоит заполненная до краев окурками пепельница. Виктор босиком, без носков.

Саша повернул голову от стены, смотрит на Виктора. Тот сразу поднял глаза, встретился взглядом с Сашей.

ВИКТОР. Доброе утро, Сашенька...

АЛЕКСАНДР. Доброе утро...

ВИКТОР. Ну, что? Поспал немножко? Да?

АЛЕКСАНДР. Поспал.

ВИКТОР. Ну и хорошо. Ну и молодец. Ну и славно, что поспал. Правильно.

Молчат. Смотрят друг на друга.

Держи. Это - очки. Я - протер их...

Александр взял очки, держит их в руках, смотрит на Виктора.

Хорошо, что поспал. Отдохнул. Теперь - с новыми силами, как говорится... Да? (Молчит. Улыбается.) Не складывай никогда так руки, когда спишь... Не надо, ладно?

АЛЕКСАНДР. Почему?

ВИКТОР. Страшно.... Очень страшно. Я все время слушал: дышишь ты или нет... Прости меня, но - не надо, не складывай так руки... страшно. Ладно.

АЛЕКСАНДР. Хорошо.

ВИКТОР. Хорошо. Хорошо, что проснулся. Молодец. Как ты... как ты чувствуешь себя? Болит что-нибудь? Что болит, скажи мне, Сашенька?

АЛЕКСАНДР. Ничего не болит. Ничего. (Одел очки.) Это чья квартира?

ВИКТОР. Это моя. Моя квартира! Помнишь? Мы тут вчера были! То есть, вы тут с мамой вчера были. С мамой. С твоей мамой.

Встал, быстро ходит по комнате, трет голову руками. Начал было убирать чашки, стаканы, но бросил, поставил на место, снова сел к кровати.

А! Ты не узнаешь комнату? Да? Ну, конечно, Сашенька! Конечно! Ты ведь уже под вечер приехал, пришел ко мне, а сейчас уже утро. Освещение поменялось, да? Все стало какое-то другое, все приобрело другие очертания, другой цвет... Вечером все было мрачноватым и жутковатым, а сейчас все - иначе... (Молчит. Весело.) А я очень люблю эту свою комнату, эту свою берлогу! Очень в ней утром красиво. Особенно рано-рано утром! Солнце из окна как-то необычно падает. Зайчики прыгают по полу, по стенам. Танцуют будто. Видишь? Ах вы, мои маленькие, целый хоровод.... Я очень люблю утром рано-рано проснуться и долго-долго смотреть на их танец, любоваться... И так тихо бывает, так покойно.... Но я засоня. Всегда поздно просыпаюсь. И этот момент, когда лучи прыгают по стенам, по полу, по люстре, по пыльным книгам - этот момент пропускаю, просыпаю. Засоня, что тут поделаешь. Жалко. Если и вижу, то редко. То погода дурная, без солнца, то - просплю. Вечно что-то.... (Молчит, улыбается. Приблизил лицо к Саше.) Болит у тебя что-нибудь, мальчик мой, Сашенька? Болит, да? Очень болит, да? Что болит? Болит?

АЛЕКСАНДР. Нет.

ВИКТОР. (быстро, шепотом.) Ты можешь сказать мне все честно, честно! Да, да, не стесняйся! Я помогу. По-мужски можешь сказать. Я не скажу никому, слышишь? Мне можно довериться, я - могила, камень. (Пауза.) Сашенька... Сашенька... На тебя страшно смотреть... У тебя внутри что-то болит, да? Скажи мне, дорогой мой Сашенька, скажи, что - болит? Скажи, пожалуйста, не бойся, - о чем ты всегда думаешь, что у тебя болит? Я ведь тебе... почти родственник, ты можешь мне открыться спокойно, Сашенька

АЛЕКСАНДР. Мы с вами чужие люди.

ВИКТОР. (вскочил, как ужаленный, яростно и тихо.) Нет! Нет! Нет! Неправда! Не чужие! Мы - не чужие! Если тебе не нравится это слово - «родственник», то я тебе скажу иначе, тоже самое, но иначе, да, иначе! Саша! Все - люди - братья. Да! Да! Да! Неправда. Не чужие. Это звучит высокопарно, но это правда, Сашенька: все - люди - братья! Родные, кровные братья от одной матери! А ты мне еще дороже и еще ближе потому, что тебя родила та женщина, которую я любил. Я любил один раз в жизни... Если смотреть на Вику сегодня, другими глазами, то она, может быть, не такая и хорошая, и, может быть, трудно понять, почему я любил ее, но я любил ее! А любят не за что-то, а просто так, просто потому, что этот человек есть рядом - и все, и все... Я любил Вику, а она родила тебя! И это значит, в тебе есть и мое, что-то мое есть, да, да! Это глупо звучит, но это так... Любовь - это умение отдать много и умение взять много... Вика была прекрасная, неземная девушка, ты не можешь представить себе, какая она была девушка! Она не виновата, что жизнь так обошлась с нею, ей не повезло на хорошего человека рядом... Это я виноват, я, что она стала такой, другой... Надо было простить ей все еще тогда, а не теперь, когда поздно, тогда надо было простить и мы бы жили иначе, и вся наша жизнь сложилась бы иначе! Нет, милый, нет, дорогой, нет, Сашенька, мы не чужие! Ты не прав! Мы не чужие! Нет!!!!!!!

МОЛЧАНИЕ.

У Виктора трясутся руки. Он трет ладонями колени: то сядет, то встанет.

Я не буду больше болтать, я ужасный болтун... Лучше скажи мне, Сашенька, где у тебя болит, о чем ты думаешь, мальчик мой? Что у тебя болит? Я хочу помочь тебе хоть чем-нибудь? Скажи, что с тобой? Что болит? Ты слышишь, Сашенька? Скажи мне...

АЛЕКСАНДР. (молчит.) А где она?

ВИКТОР. Катя? Вика? Кто?

АЛЕКСАНДР. Ваша картина. Где она?

ВИКТОР. Картина? Моя картина? Я ее спрятал. Я задвинул ее вон туда, за шкаф, подальше от глаз. Она испугала тебя, да? Пусть стоит там, пусть пылится. Отвратительная картина. Я все давно выкинул, а я ее зачем-то оставил. Сегодня же надо отнести ее на помойку...

АЛЕКСАНДР. Вы мне подарите ее?

ВИКТОР. (улыбается.) Правда? Ты хочешь? Тебе она нужна? Тебе она понравилась? Ты ее заберешь! Мне ее совсем не будет жалко!!!!!! Наоборот, я буду радоваться, что она попала в такие хорошие руки! Забирай! Пожалуйста!

Суетливо вытащил картину из-за шкафа, поставил у окна. Накрыл тряпкой. Тяжело вздохнул. Сел на стул. Смотрит в пол.

Прости меня. Я смешон. Я, действительно, вдруг стал старым... У меня сердце вот болит, болит... Как-то так быстро я стал старым. Я и не заметил. Прости.

АЛЕКСАНДР. Вы добрый.

ВИКТОР. Нет, милый, нет. Не добрый. Злой, эгоистичный, себялюбивый... Лежебока. Пустоцвет и ничтожество... На свалку, на свалку...

МОЛЧАНИЕ.

АЛЕКСАНДР. Я вчера растоптал вашу шляпу...

ВИКТОР. (снова засуетился.) Ну и правильно сделал, что растоптал! Туда ей и дорога! Я уже давно подумывал: надо бы ее растоптать к черту! Зачем она мне нужна? (Топнул ногой по шляпе, молчит.) Я даже сам хотел ее растоптать. Вчера. Думал, соберутся гости на день рождения, а я возьму ее и растопчу, растопчу, чтобы все видели, при всех растопчу...

Молчит. Вытер слезы.

Правильно сделал. Ты опередил меня на десять минут. Нечего мне было придуриваться. Клоун! Старый дурень. Íляпу натянул, оригинальничает, выбражает, пионерлагерь будто - стыдно! Как стыдно. Ты молодец, Сашенька. Молодец, милый. Если бы ты не растоптал ее вчера, я бы сам... Если бы ты не наступил на нее, я бы... (Молчит.) Может, ты случайно наступил на нее? Ты нечаянно? Ты не хотел, наверное? Да? Это у тебя случайно вышло? Внезапно? От неосторожности?

АЛЕКСАНДР. Простите.

ВИКТОР. (бегает по комнате, кричит.) Что ты такое говоришь, мальчик мой?! Как ты можешь такое говорить?! Как тебе в голову такое вошло?! Такое говорит, с ума сошел! О чем ты, о чем ты?! Простить тебя! Я должен простить тебя?! Простить?! Как ты можешь так, милый Сашенька?! Как ты можешь говорить такое? За что я должен прощать тебя?! За что?! Простить тебя... Это я, я, я, я, старый дурак, дедушка, должен просить у тебя прощения! Это я виноват перед тобой! Я выжил из ума уже, я - ненормальный, глупый, сумасшедший старикан, который Бог знает что творит, не соображая! Да я до гроба не искуплю вины моей перед тобой, никогда не искуплю, слышишь?! Мучаться до смерти буду, мальчик мой, из-за вины своей перед тобой...

Виктор встал у стены, рыдает, закрыв лицо руками.

АЛЕКСАНДР. Вы не виноваты. Ни в чем.

ВИКТОР. Молчи, молчи! Виноват! Еще как виноват! Перед тобой, перед нею, перед всеми! Видишь, русский человек в волнении - волнение у него планетарное, как говорят... Это про меня.. Я так ужасно волнуюсь, что не могу найти слов! Но я - виноват, да! У меня вообще плохая, неумная голова, я все понимаю только сердцем. Умное сердце... Нет, не то я говорю, Сашенька, не то, не то... Саша! Саша! Послушай. Я... я должен был быть твоим отцом. Понимаешь?! Понимаешь ты меня?! Понимаешь ты мою вину?!

Саша смотрит в стену, водит пальцем по обоям.

АЛЕКСАНДР. Что было бы тогда?

ВИКТОР. Ты не нервничай! Ты только не нервничай! Тебе нельзя! Я неправильно говорю, я как всегда не те слова нашел! Я не могу сказать! Не обращай внимания!..

Встал посреди комнаты, опустил руки. Луч солнца освещает его жалкую фигуру: его нелепый костюм, босые ноги, съехавшую на бок бабочку...

 (Тихо.) Позавчера, перед днем рождения, я подводил итоги жизни, читал свои старые дневники... Когда мне было семнадцать, я записал: «Моей сестре исполнилось двадцать три года. Какая она старуха!».. Горько-горько смеялся я, читая эти строчки... Вчера мне исполнилось сорок пять лет. Сорок пять! Столько не живут, думаешь ты? Живут, милый. Живут. Еще и больше живут... Прозябают, а не живут. Все пролетело, все прокатилось, как один короткий, шумный, суматошный весенний день... (Провел по голове рукой, усмехнулся.) Видишь? Волосы вылезают... Пучками. Целыми пучками... Волосы... Раньше я думал, что как только увижу себя утром в зеркале лысым, то сразу же умру от огорчения... А теперь - ничего. Смотрю на себя и - ничего. Живу!

Молчит. Улыбается.

Что делать, что делать.... Приходится жить. Дышать воздухом. У всех так. Старость подберется к тебе, тоже, быстро-быстро. И смерть. Надо понять это и не бояться этого... Радоваться жизни... Милый мой мальчик, бедный мой мальчик, прости меня... Ты лежи, лежи, не вставай... Я вчера сменил белье, оно чистое. Мы решили вчера после этого... то есть, мы решили тебя вчера положить сюда. Мама утром уехала, но скоро будет. Катя почту разносит. Она почтальонша. Смешная, да? Хорошая...

ТИШИНА. МОЛЧАНИЕ.

Ты так страшно кричал вчера... Так страшно кричал... Так не кричат люди. Так кричат животные, когда их режут... Я думал, что ты умрешь... Я думал, что у тебя лопнет мозг, разорвется сердце... Мне так жалко тебя... (Совсем тихо.) Что у тебя болит, мальчик мой, о чем ты всегда думаешь? Скажи. Скажи. Может быть, я смогу тебе хоть чем-нибудь помочь, хоть как-то? Скажи, прошу тебя...

Саша опустил руку с постели, взял листочек бумаги, складывает «самолетик». Молчит.

АЛЕКСАНДР. Я напугал вас. Простите.

ВИКТОР. Нет, ну что ты! Все было в порядке! Все было очень хорошо! (Пауза.) Мы положили тебя сюда. Пили чай, говорили, курили, вспоминали что-то такое разное с твоей мамой на кухне. Долго. Всю ночь. Прекрасный день рождения! Замечательный был у меня день рождения! Я его очень долго буду помнить. Да, да. Вы с мамой устроили мне прекрасный день рождения! То есть, я хотел сказать... (Пауза.) А Катя выгнала меня, нас, из этой комнаты, отсюда. Сказала, она сама тут распорядится... Нет, не то слово сказал опять. Распоряжаются на похоронах. Нет. Она сказала, что знает, как тебя успокоить. Сидела тут на полу, пела тебе песню, баюкала, баюкала...

АЛЕКСАНДР. Да, я слышал... Кто-то пел.

ВИКТОР. Да, да! Это она. Глупая, конечно. Глупая какая! Она не давала тебе спокойно отдыхать, да? Глупая Катя эта. Но она как с ума сошла, я не мог с ней спорить, она не давала прикоснуться к тебе, выгнала нас... Мы ушли, что с ней спорить. Ей, наверное, спьяну стало казаться, что ты - ее сын. Она всегда что-то выдумывает, фантазирует, мечтает. Вруша. Пусть мечтает, никому нет вреда от этого, верно?

Саша бросил «самолетик» и он долго летел в луче солнца, пока не ударился в оконное стекло и не упал на подоконник...

АЛЕКСАНДР. А что она пела? Я где-то это слышал...

ВИКТОР. (улыбнулся.) Нет, милый. Ты этого не мог слышать. Никогда. Однажды я спел Кате колыбельную. Мне ее пела моя мама. Мне кажется, она сама сочинила ее, эту колыбельную, моя мама. Я спел Кате, она запомнила. Глупая. И песня - глупая. Очень.

АЛЕКСАНДР. Спойте.

ВИКТОР. Нет, что ты! Это смешно. Не надо. Я не умею. Не надо!

АЛЕКСАНДР. Пожалуйста. Спойте.

ВИКТОР. Только ты не волнуйся. Тихо. Не надо. Лежи спокойно. Я спою. Спою, конечно. Сделаю, как ты просишь... Не волнуйся...

Сел возле постели на маленький стульчик. Засунул ладони между коленями, качается и не то поет, не то проговаривает тихо:

«... Баю, баюшки, баю...

Не ложися на краю...

Ложись лучше в середину...

На пуховую перину..

Придет серенький волчок...

Схватит Сашу за бочок..

И утащит в лесок...

Закопает в песок..

Баю, баюшки, баю...

Не ложися на краю...»

МОЛЧАНИЕ.

Мама давно умерла. (Смеется.) Я всегда любил что-то детское. Вот и стулья у меня, видишь, какие? Очень удобно, по-моему. Может, я и не взрослел никогда, так и остался маленьким. С детским умом, да? Ночью сегодня вспомнил, как заставлял твою маму играть со мной в «войну». Она забыла, а я помню хорошо эту игру в»войну», это было так смешно! Знаешь, у нас с ней была комнатка в общежитии, на шестом, последнем этаже. Крохотная комнатулечка. Лифта не было. Утром мы с ней шли на учебу, в институт. Выходили на лестничную полщадку и я говорил ей: «Вика - война!» И это для нее был сигнал! Она уже знала, что нужно делать! (Смеется.) Ужасно смешно! Она прыгала мне на спину, руки замком зажимала на моей шее и я нес ее, как несут в фильмах про войну санитары раненных бойцов! Понимаешь? Нес с шестого этажа до автобусной остановки! Все смотрели на нас квадратными глазами, а мы с ней всегда так хохотали, так смеялись - ты не представляешь себе! Умирали просто от хохота! И так было - каждый день, каждый счастливый день... Вся общага говорила: «Сухинины опять тешутся, милуются, любят дружка-дружку - в войну играют...» Смешно, да?

МОЛЧАНИЕ.

 Саша повернул голову, смотрит долго в глаза Виктора.

АЛЕКСАНДР. (тихо.) Сыграйте со мной в войну.

ВИКТОР. (молчит.) В войну? С тобой? Ты хочешь в туалет? Пи-пи? Тебя туда надо отнести? Да? Да? Скажи - да?

АЛЕКСАНДР. Нет. Сыграйте со мной в войну. Просто возьмите на руки и подержите.

Виктор растерянно стоит у постели. Вытер руки о костюм. Осторожно взял Сашу. Держит его в руках, как держат меленького ребенка. Постоял минуту. Не знает, что делать.

Все. Положите на место.

Виктор положил Сашу на постель. Стоит молча. Трет лоб. Саша отвернулся к стене.

МОЛЧАНИЕ.

ВИКТОР. Я один. Я один. У меня нет никого. Я один. Я должен был быть твоим отцом. Я один. У меня нет никого. Не было. Не будет. Я один.

МОЛЧАНИЕ.

АЛЕКСАНДР. Вы простили ей?

ВИКТОР. Простил. (Быстро.) Все простил! И был счастлив, увидев ее вчера! Да! Все простил! Забыл! Не помню ничего! И правильно, что забыл! Забыл, да, да! Прости и ты свою девочку! Прости ей! Забудь! Потом будет поздно, поздно!!!!!!!

АЛЕКСАНДР. Такое не прощают.

ВИКТОР. Неправда! Неправда! Прощают! Все прощают, мой мальчик! Все! Все нужно простить людям, все их слабости! Понять и простить! Стать выше этого на голову! Милый мой... Вчера мне исполнилось сорок пять лет... Когда-то я думал, что главное: показать себя перед всеми, доказать, что ты не верблюд, уверить всех в своей гениальности и неповторимости... Какой бред! За-блуж-де-ни-е! Я давно перестал рисовать, писать какие-то глупые романы, которые писал всю жизнь, в надежде, что они будут изданы после моей смерти... Зачем?! К чему это? Ведь вот оно, утро, утро: радуйся ему!

Распахнул оконную раму, свежий ветер ворвался в комнату. Виктор стоит у окна, жадно дышит воздухом.

Вот - утро, вот - ночь, радуйся ночи и звездам! И, как бы я ни старался, я не смогу написать картину, на которой ночь и звезды были бы лучше, истиннее, чем они есть на самом деле, нет, не смогу! А зачем тогда, зачем?! Ведь они и только они самое главное в жизни, понимаешь?! Кто-то говорит про меня: разменял талант, устал жить, разленился, опустился - ложь, милый мой, ложь, ложь!..

Закрыл окно. Быстро ходит по комнате, молчит.

 (Тихо.) Придет время и ты тоже задашь себе этот вопрос: что я ищу? Что хочу обрести в жизни? Что? Что? И, может быть, ты найдешь ответ... Шляпа моя раздавлена. И правильно. И туда ей и дорога.... Возьмемся за руки, друзья... Какая глупость, какой бред, как смешно... Не надо... Не беритесь за руки, дети... Не надо... Идите каждый своей дорогой... Дети. Наши дети... Дети. Хватит жить мечтами, болтать благоглупости о звездном небе, о небе в алмазах! Новое поколение выбирает «пепси»! И правильно, что выбирает его... Или» ее» - не знаю, как это сказать, и ладно! А нас - нас надо на свалку! Стройте красивую, новую жизнь! Такую, какую хотите, какая вам нравится! Если вы хотите думать о том, что есть на свете Бог и что Бог наш - это Любовь, то думайте так и живите так! А не хотите так думать, ну и не думайте, и не надо, и выкиньте всех их, идолов наших проклятых - и Бога, и Любовь - выкиньте на свалку, на свалку, на свалку! В мусорный бак и их, и нас, и живите, как вам хочется, чтобы быть счастливыми, живите, как хотите!.. Дай мне твои очки, они, мне кажется, опять запылились...

Трясущимися руками протирает Сашины очки. Отдал их ему.

Главное - не это. Главное, что я хотел сказать - вы: наши дети! Вы все - наши дети... Кого мы вырастили... Нет, главное: вы не болейте! Будьте здоровы, главное, наши дети! Не болейте, не болейте, наши дети... А ты говоришь: простил, не простил! Как можно думать об этом, если каждый день рядом ходит Смерть... Ходит по квартире, вокруг дома - каждый день! Сидит вон на лавочке, рассуждает о чем-то, караулит, ждет! Ходит и стережет нас, а мы - мы, глупцы! -будем в это время держать зло на другого, не будем кому-то что-то прощать - какие-то мелочные, ничтожные обиды, - и так и уйдем, не простив, в другой мир, в другой свет... Нет того Света! Нет того Света! Не будет другой жизни! Есть только эта жизнь и этот Свет, который внутри нас!... И есть Смерть, которая ставит точку в череде длинных и прекрасных дней и ночей... Я потому ничего не делал всю жизнь, лежал, потому, что заглянул во все уголки души своей и спросил: что ты ищешь? И не нашел ответа. Спросил это же у Солнца, Ветра, Дождя, Неба и они ответили мне... Теперь я все знаю! Каждую секунду, каждое мгновение я чувствую ее рядом! Смерть. Ее шаги по коридору, по моей комнате... Слышишь?! Милый мой мальчик... Жизнь прекрасна, а Жизнь - это Любовь... Мы говорим с тобой, а Смерть ходит, ходит вокруг, я слышу ее шаги, слышу, слышу!!!!!!!..

Зажимает уши ладонями, плачет, опустив голову.

МОЛЧАНИЕ.

Открылась дверь старухи-соседки. В коридоре темно. Скрипят половицы. Старуха идет на кухню. В руках у нее чайник и свечка. На старухе длинная белая смертная рубаха, полы которой развеваются от гуляющего по коридору ветра. Íаркая ногами, старуха пошла на кухню. Встала у газовой плиты, зажгла спичку, осветила беззубый улыбающийся рот и пустые глазницы...

Саша приподнялся на постели, испуганно шепчет:

АЛЕКСАНДР. Там какой-то шум... Что там за шум... Что... Что.... Кто там... Кто там.... Там кто-то идет по коридору.... Кто?!!!!!!!...

Виктор кинулся на колени перед постелью, гладит Сашину руку, целует ее, шепчет:

ВИКТОР. Какой я дурак... Я напугал тебя... Я всегда так много, неправильно, непонятно говорю простые вещи... Я дурак... Старый дурак... Я напугал тебя... Не бойся, не надо, мальчик мой... Тише, мальчик, тише, тише...

АЛЕКСАНДР. Кто там... Кто там... Кто там ходит по коридору... Кто, кто?!

ВИКТОР. (машет руками.) Тише, тише, успокойся... Это соседка, старушка. Она очень редко выходит, старенькая, больная... Славная старуха... Чай себе делает на кухне, наверное... Не слушай меня, не нервничай, тебе нельзя, дорогой мой... Лежи спокойно, не надо, не надо, прошу тебя...

АЛЕКСАНДР. Нет, там, там.... В подъезде теперь... Что там... Там какой-то шум, я слышу, слышу.... Что там за шум?! Кто там?!!!!!!!..

С третьего этажа по лестнице, окружив плотным кольцом ящик, спускаются люди. Что-то несут осторожно, бережно, без слов, со ступеньки на ступеньку перешагивая медленно и тихо. Только и слышно в звенящей тишине, как скрипит под подошвами нанесенный обувью в подъезд песок...

 Это - похороны. У дома стоит желтый автобус-катафалк. Люди молча несут гроб. Аккуратно, осторожно разворачивают его на лестничных площадках...

ВИКТОР. Ты полежи немного, один останься... Погоди. Я пойду. Посмотрю. Ты не бойся... Не нервничай... Не надо, мой маленький... Я сейчас, узнаю все...

Кинулся в коридор, к входной двери. Распахнул ее. Гроб - на площадке второго этажа, перед глазами Виктора.

Виктор захлопнул дверь, тяжело дышит, прижался к стене. Схватился рукой за сердце. Побежал на кухню. Будто Христос на кресте, повис на косяках двери, задыхается, ловит ртом воздух, глядит в глаза старухи, которая все так же улыбаясь, стоит со свечкой в руках у газовой плиты. Колышется ее белая рубаха...

Из подъезда вынесли венки, цветы. Черные траурные ленты на венках хлопают от ветра и только это их какое-то хриплое, булькающее, неровное аплодирование слышно в тишине...

 Виктор бежит по коридору в свою комнату.

ВИКТОР. Ну вот... Я же говорил: все в порядке... Тише... Успокойся, лежи спокойно, милый... Не бойся, мой мальчик... Ничего страшного... Просто люди идут... Их много идет и потому такой шум... Но это не страшно... Уже все позади... Они уже прошли все, вышли... Я сказал им, чтобы они не топали ногами! Я накричал на них! Я сказал им, что здесь больной человек! А они - шумят! Я сказал им, что здесь больной мальчик! Ничего, Сашенька, скоро мама приедет, скоро, мальчик мой... больной мой мальчик... бедный мальчик... скоро мама...

АЛЕКСАНДР. (приподнялся на постели, говорит хрипло, задыхаясь.) Там какой-то шум... Там шум... шум.... там что-то...

Оркестр на улице грянул похоронный марш.

Саша вырвался из рук Виктора, бежит к окну. Рванул оконную раму на себя. Ветер. Голуби взлетели с крыши, захлопали крыльями. Гроб выносят из подъезда на улицу.

Саша стоит у окна, смотрит вниз, на похоронную процессию. В гробу лежит старуха: закрыла глаза, сложила руки...

АЛЕКСАНДР. (тихо и хрипло.) Баю, баюшки, баю.... Не ложися на краю... Баю, баюшки, баю... на пуховую пертину... не ложися в середину.... Баюшки.... баю...

Захрипел, упал возле окна на пол, бъется в истерике, корчится в судорогах. Виктор растерянно мечется по комнате.

Схватил Сашу на руки, прижал к себе, как ребенка, как маленького ребенка... Несет его в коридор. Потом назад, в комнату. Виктор босиком, бабочка свалилась на пол, ветер треплет его редкие волосы...

Он стоит посредине комнаты с Сашей на руках, не зная от ужаса, что делать, обнимает Сашу, прижимает к себе...

ВИКТОР. Мальчик мой... Милый мой... Милый мой.... Мальчик.... Сашенька мой... Война?!!!!!!??... Война... Война.... Война.... Война!!!!!!!!!!!!!!!!!...

Грохочет духовой оркестр.

ТЕМНОТА.

 

ВЕЧЕР

Снова у дома стоит «Мерседес».

В комнате Виктора полумрак. Виктор сидит на маленьком стульчике. Кровать заправлена - накрыта какой-то тряпкой. На постели сидит одетый - в плаще, шляпе - Саша. Вика присела на краешек кресла. К вечеру Вика убрала краску с лица, смыла ресницы, сняла бижутерию, волосы в комок на макушке стянула. Старая и потасканная, жалкая и неухоженная баба...

Кати дома нету.

Сидят втроем. Молчат.

ВИКТОРИЯ. Заграница нам поможет. Я знаю. Надо лететь в Париж. Париж - центр земли. Я там не была ни разу, но знаю, что Париж - центр земли, центр цивилизации, всего человечества центр...

ВИКТОР. Цум-бай-шпиль...

ВИКТОРИЯ. Мурчик, повтори, что ты сказал?

ВИКТОР. Я сказал: цум-бай-шпиль. Это немецкое слово. Красиво, ударно очень звучит. Музыкально звучит. Цум-бай-шпиль. Íпиль-бай-цум. Бай-цум-шпиль...

ВИКТОРИЯ. Мурчик, как ты можешь такое говорить?! Конечно, заграница нам поможет. Там лучшие в мире врачи, в Париже, в Европе!

ВИКТОР. Цум-бай-шпиль...

ВИКТОРИЯ. Прекрати! Я за один, даже за несколько часов, можно сказать, проворачиваю такое дело: визу, паспорта, билет на самолет на завтра на утро, а ты тут под руку так говоришь...

ВИКТОР. Я просто сказал: цум-бай-шпиль...

ВИКТОРИЯ. Перестань, я тебе сказала! Не смей так говорить! Как ты можешь! Мне сегодня в голову приходит такая замечательная идея, я решаюсь воплотить ее в жизнь, все делаю очень быстро, а он мне такое говорит! Не раздражай меня, мурчик! К тому же в Париже стоит Эйфелева башня! Это очень многое значит для города! Огромная такая, высокая очень Эйфелева башня! А ты говоришь! Как ты можешь, я не понимаю! На секундочку хоть задумайся, ты видишь, что с ребенком, видишь, что нам надо лететь в Париж?! (Вытирает слезы.) Сыночек, что у тебя болит, скажи маме? Ну? Ты не будешь больше пугать маму? Нет? Сыночек, завтра мы уедем отсюда. Тебе надо сменить климат, страну, общество, строй. Увидеть других людей и другую жизнь. Вот и все. И все пройдет. За что я такая несчастная, за что...

МОЛЧАНИЕ.

ВИКТОР. Я никак не спрошу тебя: а что муж? Где он, как?

ВИКТОРИЯ. Муж, муж. Засранец он, а не муж. Холодный чурбан. Спроси вон у сыночка, он тебе расскажет... Новое поколение. Тоже! Ему только работа и - все! Ну, заработал уже море денег, ну, расслабься, ну, расстегнись на минутку, в доме, в семье хотя бы... Нет. Он не работает, а поет от счастья на работе. А работа, Витенька, как я понимаю должна быть, как тяжелый подневольный труд. Чтобы радостнее было получать денежки. А он... Только какой-то своей там куплей-продажей занимается, его только это волнует и все, все! Бизнес, бизнес - как они сегодня говорят. Чеканулись на своем бизнесе... Машину просит срочно вернуть. Это машина его конторы. А мы с сыночком должны ездить теперь на метро, да?

ВИКТОР. Как ты нашла его?

ВИКТОРИЯ. Приехал в Читу по комсомольской путевке. Строил там какого-то хрена. Поляк, холостой. А я - дура была, в школе плохо училась, думала, что Польша - капиталистическая страна. А спросить-то ни у кого не догадалась, потому что на него все кинулись - и бабы, и мужики его хотели. Первый иностранец в Чите он был. Вот тогда я сдуру и сказала себе: «Вика, этот мурчик, этот зайка должен прыгать на твое огороде. «Я его встретила через месяц, как ты из Читы уехал. В каком загуле я была тогда, так переживала. Со всеми подряд мужиками спала... Прости, сыночек. Впрочем, я тебе это рассказывала... Ну вот, поженились мы с ним. Я же не думала тогда, что он так полюбит эту чертову страну, что не захочет отсюда уезжать, идиот. (Передразнивает.) «Уика, этьи льюдьи - самие лутчие ув мирье!» Два раза свозил меня в Польшу и - все. Курица - не птица, Польша - не заграница, как ты знаешь. Вот и сиди тут, в Чите. Он балдеет от Читы, можешь ты себе представить такого идиота?! Даже в Москву по принуждению едет, только из-за дел, понимаешь? Но я не могу с ним расстаться. Мы с сыночком не можем расстаться с ним. Мы всем обеспечены. Я могу не работать. У нас все есть. Сыночек работал немного, но только потому, что ему хотелось поработать. Но мог бы и отдыхать, правильно, сыночек? Никуда от него не уйдешь. Он - наш папа. Да, сыночек?

ВИКТОР. Как его зовут?

ВИКТОРИЯ. Сидишь? Ну, упадешь сейчас. Леонардо его зовут. Сыночек у меня - Александр Леонардович. Язык сломаешь. Лонардо Недовинченный. Леня по нашему. Суконец. Мурчик. Говнюк.

АЛЕКСАНДР. Мама, мне противно тебя слушать. Замолчи.

ВИКТОРИЯ. Прости, мой маленький, прости. Я рассердилась на папу, но я его очень люблю, ты ведь знаешь, да? Очень, очень. Я бываю иногда сердитой и несправедливой, да, да... Ой, Господи, твоя воля... Успокойся. Завтра будем в Париже. Папа все устроил нам. да? Приедем и сразу же с тобой полезем на Эйфелеву башню. Смотреть Париж. Развлекаться. Милый мой Париж! Я никогда не была в тебе! И завтра исполнится мечта идиотки - побывать в Париже... И этого я хотела?! И это мне было нужно?!

Рыдает.

ВИКТОР. Ну, перестань, хватит. Хорошо. Все так удачно складывается. Цум-бай-шпиль... Поезжайте... Не болей, Саша. Выздоравливай... Будешь в Москве - заходи в гости. Ко мне в гости. Я всегда буду рад.... буду радоваться... рад буду видеть тебя... начну радоваться...

Махнул безнадежно рукой.

Под землей проехал поезд, заколотился в припадке дом.

Снова за окном дождь, ветер, листья.

Виктор смотрит в окно.

Тетки сидят на скамейках. Поет Пиаф на третьем этаже...

 (кричит раздраженно.) Этот мальчишка опять поставил Пиаф... Ну, зачем, зачем она поет, кому, для кого, для чего?! Что он может понимать в ней?! Какие-то старые, заезженные пластинки, подобрал на помойке, дурак...

ВИКТОРИЯ. Вот какая молодежь пошла, мурчик. Дети наши. Ты думаешь, он слушает ее? Как же. Издевается над нами. Над тобой, надо мной, над нашим поколением. Всем показывает: видите, какой я несовременный, какой оригинальный. Мол, не Пугачеву слушаю, а вот эту вот, это вот старье. А о ней он знает только лишь, что она была парижанка, и все, и что у всех парижанок длинные ноги и красивые прически. Кстати, завтра мы это проверим. А он - выпендривается. Они никогда не видели парижанок. Идиотское поколение растет. Им лишь бы башку побрить или покрасить ее в зеленый цвет, в красный цвет, серьгу в нос, чтобы внимание на них обратили! А я плакала над этими песнями! Плакала!

ВИКТОР. Ты?

ВИКТОРИЯ. Да, милый мурчик. Я все-все прекрасно помню. Свою несчастную молодость помню и нашу дружбу с тобой. Все помню.

ВИКТОР. Мы играли с тобой в «войну»...

ВИКТОРИЯ. Ну, конечно, играли. В «войну»? Да, да. В снежки играли, по морозу бегали. Как только снег выпадет, мы и играли с тобой. Ты в меня снежок кинешь, а я в тебя. Очень хорошо помню я эту «войну». Да, да. Нам пора идти.

АЛЕКСАНДР. Я заберу вашу картину. Вы обещали отдать мне ее.

ВИКТОР. Конечно. Забирай. Она твоя.

ВИКТОРИЯ. Миленький мурчик, она не влезет в машину, зачем она нам?

АЛЕКСАНДР. Мне.

ВИКТОРИЯ. Тебе она зачем? Это лишнее, я думаю. Попроси у дяди Вити что-нибудь другое на память. Попроще. Шляпку эту, что ли...

АЛЕКСАНДР. Я хочу взять ее. Картину.

ВИКТОРИЯ. Тихо, не нервничай. На обратном пути из Парижа мы заедем и заберем ее. Витя, у тебя нет железных рублей с Лениным?

ВИКТОР. Зачем тебе железные рубли с Лениным?

ВИКТОРИЯ. Ну, может, кому-нибудь как сувенир придется сунуть. Что ж, если нету больше ничего. Не буду же я швейцару в гостинице давать валюту на чай. Это смешно, когда сами нищие...

ВИКТОР. Я не собираю железные рубли. Я не езжу за границу.

ВИКТОРИЯ. Нам надо сейчас с сыночком куда-нибудь заехать, наменять железных рублей... Нам пора, сыночек...

По лестнице бежит КАТЯ. Ворвалась в коридор, потом в комнату Виктора.

КАТЯ. Все. Порядок в танковых частях. Погнали. Я договорилась. На «Мерседесе» поедем, чтоб с шиком. Чтоб бесплатно сделали.

ВИКТОРИЯ. Что случилось? Пожар? Запалошная...

Саша, опустив глаза, делает на коленях «самолетик» из тетрадного листка...

КАТЯ. Тут старик на окраине живет. Экстра-секс! Он самый главный специалист во всех областях культуры, науки, образования. К нему со всего мира едут. За указаниями. Мне подписчица одна дала его адрес. Она лечилась у него и кошку свою у него лечила. Он все лечит. Не «всех», а - «все»! И я с вами прокачусь заодно, хоть разик в жизни. (Саше.) Ну что ты киснешь, самолетики лепишь, как ребенок? Мужик ведь уже! Поехали!

ВИКТОРИЯ. (копается в сумке.) Девочка моя, экстрасенсы, шаманы, оккультизм и колдуны - пройденный вариант. Это все гады и кровопивцы, вымогатели трудовых доходов. Обман и опиум. Нам поможет только Запад. Завтра утром мы летим в Париж. А то, что ты нам предлагаешь - это семнадцатый век, Иван Грозный. Над нами смеется весь Запад. Мы не в Гвинее-Бисау. Передай это своему колдуну. А в Париже - лучшие в мире врачи, чтоб ты знала. Там Эйфелева башня в конце концов. А ты нам предлагаешь ехать в деревню Кукуевку. Окстись. Поехали, сыночек.

ВИКТОР. Цум-бай-шпиль...

ВИКТОРИЯ. (кричит на Катю.) И вообще, девочка моя! Ты ни слова не произносишь без мата! Едрит твою налево, что это такое, а?!

КАТЯ. Я сегодня с утра еще ни разу не сматерилась...

ВИКТОРИЯ. Да я вижу по твоим глазам, что у тебя на языке вертится слово «блядь»! Вижу я! Не слепая! И что за молодежь растет, что за уроды?! Ну, посмотри, какая грязь в квартире, а? Ну, если эта старая перечница не выходит, ну так хоть ты последи за чистотой! Если она не может тебя и вас обслужить, так хоть ты должна этим заняться! В притоне, поди, чище. Бордель, а ты тут - распорядитель. На секундочку задумайся. Поехали, сыночек. Пора.

Встала, одела плащ. Катя не двигается, молчит.

Виктор смотрит в пол.

Катя подошла к Саше.

КАТЯ. (тихо.) Поехал, да? Поедешь? Бросаешь? Нас бросаешь?

МОЛЧАНИЕ.

Ну и поезжай давай. К черту лысому хоть. Вали! В Читу, в Париж! На самолете, на поезде! Тридцать «бэ» и тридцать «а»! Между нами полметра и пропасть! Мы будем разговаривать молча! Мужчина, я поцелую вас на прощание. Не дергайтесь, я целую вас не как женщина, а как административное лицо: хозяйка этого борделя! Наклонись, вымахал, дубина... (Чмокнула Сашу) Ну и все. А ты, дурак, боялся. Всего-то делов. Чмок-чмок. И забудь про нас. Вали отсюда. (Пошла к двери.) Поезжайте! Мчитеся! Мы поедем, мы помчимся в венерический диспансер и отчаянно ворвемся прямо к главному врачу!!!!!!! Валите!!!!!!!

Убежала в свою комнату. Виктория, Саша и Виктор стоят молча.

ВИКТОРИЯ. Все с ума сошли. Пока, мурчик. Прощай (Чмокнула Виктора.) Пошли, сыночек... Попрощайся с дядей Витей и - до свидания... (Пауза.) Ты только не нервничай, не расстраивайся, не из-за чего. Мы еще приедем, раз тебе тут так понравилось. Хорошо, хорошо, я подожду тебя на улке. Да? Возле машины. В девять вечера ее надо отдать папе. Гадство, как темнеет быстро осенью... (Пошла к дверям.) За что мне такие муки, Господи... Пока, Сухинин. Будь здоров и не кашляй. Хороший ты мужик. Жалко одно - бесполезный. Это я - так. Прости. Не могу уйти, не поставив точки. (Пауза.) Прости меня, Сухинин... Прости.

Ушла. Идет по коридору. Открылась дверь старухи. Старуха на пороге. Вика проходит боком мимо нее.

Добрый вечер... Так и не поболтали с вами... Вы совсем расхворались, не выходите... Приятный ситчик у вас на платьишке... До свидания...

Спускается по лестнице.

Виктор смотрит на Сашу.

ВИКТОР. Ну вот...

МОЛЧАНИЕ.

Счастливо тебе... Да? Вся у тебя будет хорошо, я думаю... Мама знает, что делает... Может, и правда, Париж... Она права: я не могу тебе чем-то помочь. Я бесполезный человек, к несчастью. Грустно и неловко перед тобой. Мы даже и не поговорили, как следует. Ты всегда молчишь. Не спали себя. Там, внутри, смотри... Буду я теперь мучаться: не то говорил, не то делал... Прости меня. За все... Ты... мне кажется, ты... ты очень хороший человек... Прости меня, мальчик... Давай, поцелую на прощание и - все, что ли....

Неловко поцеловал Сашу. Отвернулся к стенке.

Ступай. Ступай смело. Не бойся ничего. Я тебя не забуду. Буду помнить тебя. И не болей, не надо... Главное: не болей. А все остальное... Ступай.

Саша вышел из комнаты. Прошел мимо старухи, остановившись на мгновение. У порога входной двери надел шляпу. Легко и быстро сбежал по лестнице. Сел в машину.

Уехали.

Уехала машина, оставив во дворе синее бензиновое облачко. Оно поднялось к окну Виктора и повисло: легкое, воздушное, красивое...

Виктор вытер слезы, сел на кровать. Катя пришла в его комнату без стука. Села на постель рядом.

Смотрят в пол, молчат.

Старуха-соседка пошла по коридору, вышла на лестницу, поднимается на третий этаж, к крыше, где поет Пиаф...

 Тетки на скамейке зашевелились, словно очнулись от дремы:

ПЕРВАЯ ТЕТКА. Слушайте внимательно и запоминайте. Одна женщина похоронила мужа. Это в газетке было написано. А он перед смертью сунул в карман пиджака лотерейный билет. То есть, она его в костюм сунула, билет этот, когда он еще живой был. А костюм в шифоньере висел. Мужик умер, она его в костюм одела и похоронила. А про билет, дура, с горя - то и забыла.

ВТОРАЯ ТЕТКА. А билет был выигрышный!

ПЕРВАЯ ТЕТКА. А вы про это читали?

ВТОРАЯ ТЕТКА. Догадалась по смыслу. Ну и дальше?

ПЕРВАЯ ТЕТКА. Дальше-больше. Íире-дале дальше. Она к могильщикам, как хватилась, что билета нету, кинулась. Так, мол, и так, мол, помогайте, товарищи. Выройте мне мужа. Заплатила. А им-то что? Вы-ы-рыли! Она хотела по карманам шасть-шасть, а мужика-то в гробу - и нету!

ВТОРАЯ ТЕТКА. Да что вы говорите!

ПЕРВАЯ ТЕТКА. Вот вам и «чтовыговорите». Пусто. Только тараканы по углам гроба бегают. Ну, пошла она в комиссионный магазин, видит: ее мужа костюм висит на вешалке, продается. Тот самый, в котором хоронила. Она по карманам: шасть-шасть. А билета уже и нету. Ну, начали расследование, этого же прощать нельзя. Билет-то выигрышный. И вот нити преступления тянулись от кладбища аж в комиссионный магазин, и потом к тем людям, которые кормили человеческим мясом внутрий.

ВТОРАЯ ТЕТКА. Внутрий?

ПЕРВАЯ ТЕТКА. Внутрий. Еще есть внорки. У них мех красивый.

ВТОРАЯ ТЕТКА. А есть еще ханорики. Смесь хорька с вноркой.

ПЕРВАЯ ТЕТКА. Вот вам и ханурики. Ханурики едят людей, я вам про что и талдычу. Нас с вами похоронят, а потом достанут и ханурики вот эти вот съедят.

ВТОРАЯ ТЕТКА. Да, жизнь... Вот и помирай тут. Для чьего-то удовольствия. Вот молодежь пошла. Людей жрут.

ПЕРВАЯТЕТКА. Да, да. За обе щеки наяривают. Ханурики.

ВТОРАЯ ТЕТКА. А вот теперь я вам расскажу. Тоже в газете написали. Один мужчина шел по штрассе. Какая-то машина вдруг остановилась, ночь уже была. Два мужика в машине сидят: бородатыи-и-и-и! Говорят ему, мужчине-то: «Идите к нашей машине, что-то на ухо вам скажем! «А мужчина наученный был, видно, давай - бежать. Убежал во двор. Там мусорный бак. Он в него залез. Спрятался. Сидит.

ПЕРВАЯ ТЕТКА. А там в баке - ханорики?

ВТОРАЯ ТЕТКА. Нет. Не угадали. Эти двое бегали, бегали по двору, искали того мужчину - нету. Говорят: «Что же нам теперь делать? Наши внутрии, значит, сегодня голодные будут?!» И уехали, несолоно хлебавши. К своим голодным внутриям уехали. Хотели его скормить им. Но - не вышло. А мужчина выскочил из бака, прибежал домой, рассказал жене, а та позвонила и они напечатали в газете вот такой рассказ....

ПЕРВАЯ ТЕТКА. Вот молодежь пошла.... Вот она...

ВТОРАЯ ТЕТКА. Грехи наши.... За грехи наши...

ПЕРВАЯ ТЕТКА. Не дай, Бог, не дай...

Замолкли, прижались друг к другу. Дождь колотится в их зонтички...

Синее облачко летает у Витиного окна.

Катя и Витя сидят, не двигаются.

КАТЯ. (вздохнула.) Ну вот... Ладно. Íляпу твою я отремонтирую. Будет, что надо...

ВИКТОР. (негромко.) Не нужна она мне...

КАТЯ. Тебе отдам, когда отремонтирую? Сильно хорошо про меня думаешь. Фигушки. Не отдам. Я в ней буду летом по улице ходить. Почту разносить. Ленточку пришью. Голубенькую. Чтоб издаля меня, дуру, было видно... «Отворите скорей! Почтальон у дверей! Он вам письма принес! От родных и друзей!...»

МОЛЧАНИЕ.

ВИКТОР. Он никогда не протирает очки. Я забыл ему на прощание протереть очки. Что он увидит... Только об этом и думаю сейчас: я забыл протереть ему очки...

МОЛЧАНИЕ.

КАТЯ. Витька... Сухинин! (Улыбается.) А ты заметил: много лет уже - у тебя горе: я тебя пожалею, у меня горе - ты меня. Сядем, погорюем, потоскуем. Две подружки-по-то-скушки. Да? (Смеется.) Ну, где бы ты еще нашел такую замечательную соседку? Нигде. Цени меня, Сухинин. (Идет по комнате.) Мы с тобой к финишу идем: ноздря в ноздрю... И не слушай никого: хороший ты мужик, Сухинин! Очень. И полезный. И не смей больше говорить, что плохо, неправильно мы живем! Не смей, слышишь?! Я кому сказала: не смей!!!!!!! Возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть...

Задохнулась, умолкла.

Виктор медленно-медленно сложил из тетрадного листочка «самолетик» и кинул его в воздух...

Беленький, тощенький, крохотный «самолетик» долго кружил по комнате, будто даже посвистывал чуть-чуть или колокольчик какой внутри него позванивал... « Самолетик» стукнулся носиком в одну стенку, потом в другую, но полет свой не прекратил, все летал и летал, долго кружился, пока аккуратно и тихо не приземлился на пол...

 (Катя стоит у окна.) Отворите скорей... Почтальон у дверей... Он вам письма принес... от родных и друзей... (Села возле Виктора на пол, смотрит ему в глаза.) Не боись, Витька. Прорвемся.

Положила свою голову Виктору на колени. Плечи Кати вздрагивают. Виктор взял в руки Катино лицо, смотрит ей в глаза. Улыбается - грустно и нежно:

ВИКТОР. Мы вдвоем? Катюха-горюха.... Завтра - новый день... Да?

КАТЯ. Новая жизнь, да? Зарядку будешь делать с утра, обломок?

ВИКТОР. (улыбается.) Не буду я делать зарядку. Поздно. Черт с ней, с заряд- кой. Правильно ты сказала, Катюха: обломок. Мы с тобой два крохотных обломочка... (Улыбается, гладит Катю по голове ладонями, тихо-тихо:) Милая моя Катька! Катенька моя! Катюша! И что это я завел шарманку: один, один, нет никого? А - ты? Разве ты не со мной? Разве я - один? Чушь. Дурак я, Катька... Мы вдвоем с тобой. Я совсем-совсем не один. Потому что мне кажется, что я... люблю тебя... Давно-давно люблю... Слышишь? Я не один. Нет, не один. Совсем не один на белом свете, нет, не один. Не один, Катя! Нет, нет, не один!..

Катя смотрит ему в глаза.

Прижалась к груди Виктора щекой, как-то неловко и нелепо прижалась, и что-то в ее горле, груди и сердце заклекотало, зашипело, засипело и она со всхлипом, рыданием, слезами не сказала, не произнесла, а выдохнула несколько раз одно и тоже трудное слово:

КАТЯ. Мииииииилыыыыыыыый.... Миииииииииилыыыыыыыый..... Миииииииииилыыыыыыыыыыыый..... Мииииилыыыый... Миииииииилыыыый... Мииииииииииииииииииииииииилыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыый.......

Они слились, прижались друг к другу: одно целое...

С остервенением рванул на улице дождь, с какой-то новой и грубой силой. Потоки воды хлещут по крыше, бьются в окна. Ветер рвет одинокие листья на деревьях. Мокрые голуби нахохлились, сидят, прижавшись друг к другу, на балконах.

Старуха-соседка спускается с третьего этажа, идет по подъезду. Бренчит ключами, что-то бормочет.

По дороге к дому бежит Саша. Потерял очки, шляпу. Плащ его выпачкан в грязи. Дождь лупит Сашу по щекам, мокрые волосы прилипли ко лбу.

Тяжело дыша, Саша бежит вверх по лестнице. Подскользнулся, упал. Поднялся, торопится дальше. Хрипит, что-то сказать хочет...

Старуха стоит на лестничной площадке второго этажа, улыбается.

Саша не видит ее.

У двери квартиры Виктора он остановился. Хотел нажать кнопку звонка...

Нет.

Опустил руку.

... И, словно пытаясь обнять кого-то, трогая ладонями стены, он сполз по двери на пол, лег на коврик у порога, свернулся калачиком, как собачонка. Плечи Саши трясутся от холода и слез...

Лежит у дверей - маленький, затравленный волчонок. Натягивает на голову плащ, закрывает лицо руками, колени притянул к лицу: лежит так, как лежит в чреве матери зародыш...

Старуха стоит над ним, смотрит в него.

Виктор и Катя сидят вместе в комнате.

Идет дождь. Лопаются в лужах пузыри.

ТЕМНОТА

 

Конец

февраль 1992 года

г. Штуттгарт

 

© Все авторские права сохраняются.

Постановка пьесы на сцене возможна только с письменного согласия автора.

© 1995 by Nikolaj Koljada

Библиотека
Новости сайта
Получать информацию о театре

454091, Россия, г. Челябинск, ул. Цвиллинга, 15
  Челябинский государственный драматический
"Камерный театр"

kam_theatre@mail.ru
Касса театра: 8 (351) 263-30-35
Приёмная театра: 8 (351) 265-23-97
Начало вечерних спектаклей в 18.00

 Министерства культуры Челябинской области   Год российского киноМеждународный культурный портал Эксперимент  


 

Яндекс.Метрика