http://www.dramaturgiya.narod.ru/o.html

АЛЕКСАНДР НИКОЛАЕВИЧ ОСТРОВСКИЙ

ЗАЧЕМ ПОЙДЕШЬ,

ТО И НАЙДЕШЬ…

Картины московской жизни

 

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

 1.              ПАВЛА ПЕТРОВНА БАЛЬЗАМИНОВА, вдова

2.             МИХАИЛ ДМИТРИЕВИЧ БАЛЬЗАМИНОВ, сын ее

3.             АКУЛИНА ГАВРИЛОВНА КРАСАВИНА, сваха

4.             МАТРЕНА, кухарка Бальзаминовых

5.             ЛУКЬЯН ЛУКЬЯНЫЧ ЧЕБАКОВ, офицер в отставке

6.             ДОМНА ЕВСТИГНЕЕВНА БЕЛОТЕЛОВА, вдова

7.             АНФИСА ПАНФИЛОВНА ПЕЖЕНОВА

8.             РАИСА ПАНФИЛОВНА ПЕЖЕНОВА, сестра ее

9.             ХИМКА, горничная Пеженовых

 КАРТИНА ПЕРВАЯ

Бедная комната у Бальзаминовых.

Бальзаминова пьет чай, а Матрена стоит у двери.

 

БАЛЬЗАМИНОВА - Хорошо теперь, Матрена, чайку-то, после бани-то!

МАТРЕНА - Уж это на что лучше! По всем жилкам, по всем суставам пройдет.

БАЛЬЗАМИНОВА - А где же Миша? Что-то не видать его.

МАТРЕНА - Спит, умаялся.

БАЛЬЗАМИНОВА - Ну, пускай спит.

МАТРЕНА - Что ж! пущай спит. Никаких важных дел за ним нет; остановки не будет. А я соследила, куда он ходит.

БАЛЬЗАМИНОВА - Куда же?

МАТРЕНА - Тут близехонько. Только он не прямо ходит, а круг большой делает, чтобы соседям виду не показать. Таково далеко уйдет, да потом и воротится переулками: глаза отводит.

БАЛЬЗАМИНОВА - Да будет ли толк-то какой-нибудь?

МАТРЕНА - Кто ж его знает? Уж это его дело. Надо полагать, что и тут ничего себе не выиграет.

БАЛЬЗАМИНОВА - Отчего же ты так, Матрена, думаешь?

МАТРЕНА - Мало виду из себя имеет, польститься-то не на что! Ну и чином еще не вышел.

БАЛЬЗАМИНАВА - (встает). Пей, Матрена, чай-то! А я пойду посмотрю, Миша не проснулся ли. (Уходит.)

 

Матрена садится к столу и пьет. Бальзаминова возвращается. Матрена встает.

 

Сиди!

 

Матрена садится, только оборотившись к Бальзаминовой задом.

 

Спит еще. (Садится.) А как их по фамилии-то, где он ходит?

МАТРЕНА - (оборотив голову). Пеженовых.

БАЛЬЗАМИНОВА - Кто ж они такие?

МАТРЕНА - Сами по себе.

БАЛЬЗАМИНОВА - Как же таки сами по себе?

МАТРЕНА - По своей части.

БАЛЬЗАМИНОВА - Экая ты бестолковая. Что же они, служащие или купцы?

МАТРЕНА - Должно, торгуют.

БАЛЬЗАМИНОВА - Кто ж у них из женского-то полу?

МАТРЕНА - Две сестры - обе девки, уж в летах. Только выходу им никакого нет; сидят наверху у себя взаперти, все одно под замком.

БАЛЬЗАМИНОВА - Отчего же?

МАТРЕНА - Такой приказ от братьев.

БАЛЬЗАМИНОВА - Зачем же такой приказ?

МАТРЕНА (дуя в блюдечко и оборачиваясь). Потому страм.

БАЛЬЗАМИНОВА - Какой же страм?

МАТРЕНА - Очень на мужчин бесстыжи. Такие, говорят, завистливые, что беда. (Накрывает чашку.) Покорно благодарствуйте! (Встает и уносит самовар.)

БАЛЬЗАМИНОВА - Говорят: за чем пойдешь, то и найдешь! Видно, не всегда так бывает. Вот Миша ходит-ходит, а все не находит ничего. Другой бы бросил давно, а мой все не унимается. Да коли правду сказать, так Миша очень справедливо рассуждает: "Ведь мне, говорит, убытку нет, что я хожу, а прибыль может быть большая; следовательно, я должен ходить. Ходить понапрасну, говорит, скучно, а бедность-то еще скучней". Что правда, то правда. Нечего с ним и спорить.

 

Шум за сценой.

 

Что там у вас?

 

Входит Бальзаминов.

 

БАЛЬЗАМИНОВ - Что же это такое, маменька! Помилуйте! На самом интересном месте...

БАЛЬЗАМИНОВА - Что такое?

БАЛЬЗАМИНОВ - Да Матрена меня разбудила на самом интересном месте. И очень нужно ей было там чашки убирать.

БАЛЬЗАМИНОВ - Разве ты что-нибудь во сне видел?

БАЛЬЗАМИНОВ - Да помилуйте! На самом интересном месте! Вдруг вижу я, маменька, будто иду я по саду; навстречу мне идет дама красоты необыкновенной и говорит: "Господин Бальзаминов, я вас люблю и обожаю!" Тут, как на смех, Матрена меня и разбудила. Как обидно! Что бы ей хоть немного погодить? Уж очень мне интересно, что бы у нас дальше-то было. Вы не поверите, маменька, как мне хочется доглядеть этот сон. Разве уснуть опять? Пойду усну. Да ведь, пожалуй, не приснится.

БАЛЬЗАМИНОВА - Разумеется, не приснится.

БАЛЬЗАМИНОВ - Экая досада! Мне бы теперь, по моим делам, очень нужно такой сон видеть; может быть, он мне что-нибудь и напророчил бы. Что, маменька, меня никто не спрашивал?

БАЛЬЗАМИНОВА - Это что еще за новости! Кому тебя спрашивать?

БАЛЬЗАМИНОВ - Я, маменька, новое знакомство завел. Лукьян Лукьяныч Чебаков, отличнейший человек. Он капитан в отставке.

БАЛЬЗАМИНОВА - К чему это?

БАЛЬЗАМИНОВ - Как к чему? Что вы говорите! Вы знаете, маменька, какая у нас сторона! Я уж теперь далеко не хожу, а хожу тут поблизости.

БАЛЬЗАМИНОВА - Так что же?

БАЛЬЗАМИНОВ - Как что же? Какое необразование свирепствует в нашей стороне, страсть! Обращения не понимают, человечества нет никакого! Пройду по рынку мимо лавок лишний раз - сейчас тебе прозвище дадут, кличку какую-нибудь. Почти у всяких ворот кучера сидят, толстые, как мясники какие, только и дела что собак гладят да играют с ними; а собаки-то, маменька, как львы. Ведь по нашему делу иногда нужно раз десять мимо окон-то пройти, чтобы заметили тебя, а они разве дадут? Сейчас засвищут, да и давай собаками травить.

БАЛЬЗАМИНОВА - Как же это можно живого человека собаками травить?

БАЛЬЗАМИНОВ - Как можно? Что вы, маменька! Разве они знают учтивость? Ему бы только хохотать, дураку, благо горло широко, а там хоть человека до смерти загрызи, ему все равно.

БАЛЬЗАМИНОВА - Какое необразование!

БАЛЬЗАМИНОВ - Меня раза три травили. Во-первых, перепугают до смерти, да еще бежишь с версту, духу потом не переведешь. Да и страм! какой страм-то, маменька! Ты тут ухаживаешь, стараешься понравиться - и вдруг видят тебя из окна, что ты летишь во все лопатки. Что за вид, со стороны-то посмотреть! Невежество в высшей степени... что уж тут! А вот теперь, как мы с Лукьян Лукьянычем вместе ходим, так меня никто не смеет тронуть. А знаете, маменька, что я задумал?

БАЛЬЗАМИНОВА - А что?

БАЛЬЗАМИНОВ - Я хочу в военную службу поступить.

БАЛЬЗАМИНОВА - Да ты проснулся ли совсем-то, или еще все бредишь?

БАЛЬЗАМИНОВ - Нет, позвольте, маменька: это дело рассудить надо.

БАЛЬЗАМИНОВА - Да что тут рассуждать-то! Много ли ты лет до офицерства-то прослужишь?

БАЛЬЗАМИНОВ - Сколько бы я ни прослужил: ведь у меня так же время-то идет, зато офицер. А теперь что я? Чин у меня маленький, притом же я человек робкий, живем мы в стороне необразованной, шутки здесь всё такие неприличные, да и насмешки... А вы только представьте, маменька: вдруг я офицер, иду по улице смело; уж тогда смело буду ходить; вдруг вижу - сидит барышня у окна, я поправляю усы...

БАЛЬЗАМИОВА. Все вздор какой говоришь! А чем жить-то мы будем, пока ты в офицеры-то произойдешь?

БАЛЬЗАМИНОВ. Ах, боже мой! Я и забыл про это, совсем из головы вон! Вот видите, маменька, какой я несчастный человек! Уж от военной службы для меня видимая польза, а поступить нельзя. Другому можно, а мне нельзя. Я вам, маменька, говорил, что я самый несчастный человек в мире: вот так оно и есть. В каком я месяце, маменька, родился?

БАЛЬЗАМИНОВА. В мае.

БАЛЬЗАМИНОВ - Ну вот всю жизнь и маяться. Потому, маменька, вы рассудите сами, в нашем деле без счастья ничего не сделаешь. Ничего не нужно, только будь счастье. Вот уж правду-то русская пословица говорит: "Не родись умен, не родись пригож, а родись счастлив". А все-таки я, маменька, не унываю. Этот сон... хоть я его и не весь видел, - черт бы побрал эту Матрену! - а все-таки я от него могу ожидать много пользы для себя. Этот сон, если рассудить, маменька, много значит, ох как много!

БАЛЬЗАМИНОВА - Да ты помнишь ли в лицо ту даму, которую видел во сне-то?

БАЛЬЗАМИНОВ - Помню, маменька; как сейчас гляжу: лицо такое, знаете, снисходительное...

БАЛЬЗАМИНОВА - Это хорошо.

БАЛЬЗАМИНОВ - Это, маменька, для нас первое дело. У кого в лице строгость, я ведь с тем человеком разговаривать не могу, маменька.

БАЛЬЗАМИНОВА - Да и я не люблю.

БАЛЬЗАМИНОВ - Другой на тебя смотрит - точно допрос тебе делает. Ну, что ж тут хорошего! Конечно, если строго разобрать, так мы имеем недостатки в себе, в образовании, ну и в платье тоже. Когда на тебя смотрят строго, что ж тут делать? Конфузиться да обдергиваться.

БАЛЬЗАМИНОВА - Разумеется. А вот ты коли ждешь кого, так оделся бы пошел; что в халате-то сидишь!

БАЛЬЗАМИНОВ - Да, маменька, я сейчас оденусь. Лукьян Лукьяныч ведь человек светский; какие у него трубки, с какими янтарями, маменька! (Уходит.)

БАЛЬЗАМИНОВА - Какой странный сон! Уж очень прямо; так что-то даже неловко: "Я вас люблю и обожаю"... Хорошо, как так и наяву выйдет, а то ведь сны-то больше всё наоборот выходят. Если бы она ему сказала: "Господин Бальзаминов, я вас не люблю и вашего знакомства не желаю", - это было бы гораздо лучше.

 

Красавина входит.

 

КРАСАВИНА - С повинной, матушка! Не вели казнить, вели речь говорить.

БАЛЬЗАМИНОВА - Есть же люди на свете, которые стыда не имеют!

КРАСАВИНА - Есть, матушка, есть всякого народа.

БАЛЬЗАМИНОВА - Конечно, мы люди бедные, маленькие, но, однако же, ведь надобно, Гавриловна, немножко и совесть знать.

КРАСАВИНА - Нешто я, матушка, не понимаю? У меня совесть-то чище золота, одно слово - хрусталь, да что ж ты прикажешь делать, коли такие оказии выходят? Ты рассуди, какая мне радость, что всякое дело все врозь да врозь. Первое дело - хлопоты даром пропадают, а второе дело - всему нашему званию мараль. А просто сказать: "Знать, не судьба!" Вот и все тут. Ну да уж я вам за всю свою провинность теперь заслужу.

БАЛЬЗАМИНОВА - Ну, признаться сказать, я от тебя, кроме насмешки, ничего ожидать не могу.

КРАСАВИНА - Не такая душа у меня. Ежели я против кого виновата, так уж я пополам разорвусь, а за свою вину вдвое заслужу. Вот у меня какая душа! Хоша оно в нынешнем свете с такой добродетелью жить трудно, милая...

БАЛЬЗАМИНОВА - Ты лучше, Гавриловна, и не говори! я тебе в этом верить не могу. Мы люди бедные, какой тебе интерес?

КРАСАВИНА - А не веришь, так я тебе вот что скажу: хороший-то который жених, ловкий, и без свахи невесту найдет, а хоть и со свахой, так с него много не возьмешь; ну а твой-то плох: ему без меня этого дела не состряпать; значит, я с него возьму что мне захочется. Знаешь русскую пословицу: "У всякого плута свой расчет"? Без расчету тоже в нынешнем свете жить нельзя.

БАЛЬЗАМИНОВА - Ты не взыщи, Гавриловна, что я тебя так приняла. Мне обидно, что моим сыном как дураком помыкают.

КРАСАВИНА - Ничего, матушка; брань на вороту не виснет. Нам не привыкать стать к брани-то: наше звание такое. А сынка твоего мы обеспечим, ты не беспокойся.

БАЛЬЗАМИНОВА - Чайку не хочешь ли?

КРАСАВИНА - Ну его! И без него жарко. Что такое чай? Вода! А вода, ведь она вред делает, мельницы ломает. Уж ты меня лучше ужо как следует попотчуй, я к тебе вечерком зайду. А теперь вот что я тебе скажу. Такая у меня на примете есть краля, что, признаться сказать, согрешила - подумала про твоего сына, что, мол, не жирно ли ему это будет?

БАЛЬЗАМИНОВА - Кто ж такая?

КРАСАВИНА - Ну, об этом речь впереди. Вот, видишь ты, дело какого роду: она вдова и с большим капиталом, от этого самого и скучает.

БАЛЬЗАМИНОВА - Скажите пожалуйста!

КРАСАВИНА - Так точно. И как, матушка моя, овдовела, так никуда не выезжает, все и сидит дома. Ну, а дома что ж делать? известно - покушает да почивать ляжет. Богатая женщина, что ж ей делать-то больше!

БАЛЬЗАМИНОВА - Отчего же это она при таком капитале никуда не ездит и знакомства не имеет?

КРАСАВИНА - Ленива. Уж сколько раз я ей говорила: "Что, мол, ты никуда не съездишь али к себе гостей не позовешь?" В гости ехать, говорит, одеваться надобно; а приедешь - разговаривать нужно.

БАЛЬЗАМИОВА - Разве она и разговаривать не любит?

КРАСАВИНА - Как не любить! Только чтобы не торопясь, с прохладой. Ну, таким-то родом, сударыня ты моя, от этакой-то жизни стала она толстеть и тоску чувствовать. И даже так, я тебе скажу, тяжесть такая на нее напала, вроде как болезнь. Ну сейчас с докторами советоваться. Я была при одном докторе. Вот доктор ей и говорит: "Вам, говорит, лекарства никакого не нужно; только чтоб, говорит, развлечение и беспременно чтоб замуж шли".

БАЛЬЗАМИНОВА - А она что ж?

КРАСАВИНА - Она ему сейчас в руку три целковых бумажку. Порядок этот знает.

БАЛЬЗАМИНОВА - Нет, я не про то! Я насчет того, что замуж-то идти?

КРАСАВИНА - "Я, говорит, замуж не прочь; только где его найдешь, дома-то сидя?" - "А я-то, говорю, на что?" - "Ну, говорит, хлопочи!" Так вот какие дела и какие оказии бывают.

БАЛЬЗАМИНОВА - Ну, а как насчет состояния?

КРАСАВИНА - Сверх границ. Одних только денег и билетов мы две считали-считали, счесть не могли, так и бросили. Да я так думаю, что не то что нам, бабам, а и мужчинам, если двух хороших взять, и то не счесть!

БАЛЬЗАМИНОВА - Как же это не счесть?

КРАСАВИНА - Так вот и не счесть. Посчитают-посчитают, да и бросят. Ты думаешь, считать-то легко? Это, матушка, всем вам кажется, у кого денег нет. А поди-ка попробуй! Нет, матушка, счет мудреное дело. И чиновники-то, которые при этом приставлены, и те, кто до сколька умеет, до столька и считает: потому у них и чины разные. Твой Михайло до сколька умеет?

БАЛЬЗАМИНОВА - Да я думаю, сколько ни дай, всё сочтет.

КРАСАВИНА - Ну где ему! Тысяч до десяти сочтет, а больше не сумеет. А то вот еще какие оказии бывают, ты знаешь ли? Что-то строили, уж я не припомню, так артитехторы считали, считали, цифирю не хватило.

БАЛЬЗАМИНОВА - Может ли это быть?

КРАСАВИНА - Верно тебе говорю. Так что же придумали: до которых пор сочтут, это запишут, да опять цифирь-то сначала и оборотят. Вот как! Так что ж тут мудреного, что мы денег не сочли? Ну деньги деньгами - это само по себе, а еще дом.

БАЛЬЗАМИНОВА - Большой?

КРАСАВИНА - А вот какой: заведи тебя в середку, да оставь одну, так ты и заблудишься, все равно что в лесу, и выходу не найдешь, хоть караул кричи. Я один раз кричала. Мало тебе этого, так у нас еще лавки есть.

БАЛЬЗАМИНОВА - Ты уж что-то много насказала! Я боюсь, понравится ли мой Миша такой невесте-то.

КРАСАВИНА - Это уж его дело. Да что это его не видать?

БАЛЬЗАМИНОВА - Не знаю, он дома был. Миша!

 

Бальзаминов входит.

 

КРАСАВИНА - Красота ты моя писаная, разрисованная! Всё ли ты здоров? А у нас все здоровы: быки и коровы, столбы и заборы.

БАЛЬЗАМИНОВ - Я еще и говорить-то с тобой не хочу. Вот что!

БАЛЬЗАМИНОВА - Нет, Миша, ты с ней не должен таким манером обращаться; ты еще не знаешь, какую она пользу может тебе сделать.

КРСАВИНА - Не тронь его, пущай! Что это ты такой гордый стал? Аль нашел на дороге сумму какую значительную?

БАЛЬЗАМИНОВ - Она-то пользу сделает? Что вы, маменька, ей верите? Она все обманывает.

КРАСАВИНА - Я обманываю? Значит, ты души моей не знаешь. Ты слыхал ли когда песню:

 

Никто души моей не знает

И чувств моих не могут описать…

 

БАЛЬЗАМИНОВ - За что она меня, маменька, обманывает? Что я ей сделал? Она сваха - она и должна сватать, а не обманывать.

КРАСАВИНА - А ты ищи себе под пару, так тебя никто и не будет обманывать; а то ты всё не под масть выбираешь-то. Глаза-то у тебя больно завистливы.

БАЛЬЗАМИНОВ - А тебе какое дело? Да и совсем не от зависти я хочу жениться на богатой, а оттого что у меня благородные чувства. Разве можно с облагороженными понятиями в бедности жить? А коли я не могу никакими средствами достать себе денег, значит я должен жениться на богатой. (Садится.) Ах, маменька, какая это обида, что все на свете так нехорошо заведено! Богатый женится на богатой, бедный - на бедной. Есть ли в этом какая справедливость? Одно только притеснение для бедных людей. Если б я был царь, я бы издал такой закон, чтоб богатый женился на бедной, а бедный - на богатой; а кто не послушается, тому смертная казнь.

КРАСАВИНА - Ну вот когда такой закон от тебя выйдет, тогда мы и будем жить по-твоему; а до тех пор, уж ты не взыщи, все будет по старому русскому заведению: "По Сеньке шапка, по Ерёмке кафтан". А то вот тебе еще другая пословица: "Видит собака молоко, да рыло коротко".

БАЛЬЗАМИНОВ - Вот видите, маменька, вот она опять все на смех. Зачем она пришла? Кто ее просил?

КРАСАВИНА - Мне ведь как хотите! Я из-за своего добра кланяться не стану. Какая мне оказия?

БАЛЬЗАМИНОВА - Что это ты, Гавриловна? Ты видишь, он не в своем уме. Как тебе, Миша, не стыдно!

КРАСВИНА - Что ж он важность-то на себя напустил? Навязывать ему, что ли? Уж это много чести будет! Москва-то не клином сошлась: найду не хуже его.

БАЛЬЗАМИНОВА - Нет, ты этого, Гавриловна, не делай. Это тебе грех будет! Ты, Миша, еще не знаешь, какие она нам благодеяния оказывает. Вот ты поговори с ней, а я пойду: признаться сказать, после бани-то отдохнуть хочется. Я полчасика, не больше.

КРАСАВИНА - Да хоть и больше, так кто ж тебе запретит?

 

Бальзаминова уходит.

 

БАЛЬЗАМИНОВ - Вот ты сердиться-то умеешь, а каково мне было тогда, как меня из дому выгнали? Вот так асаже!

КРАСАВИНА - А ты еще все не забыл? Видишь, какой ты злопамятный! Ну вот за этот-то самый афронт я и хочу тебе заслужить.

БАЛЬЗАМИНОВА - Чем же ты заслужишь?

КРАСАВИНА - Невесту нашла.

БАЛЬЗАМИНОВ - Ну уж не надо. Опять то же будет. Я сам нашел.

КРАСАВИНА - Мудрено что-то! Где ж это?

БАЛЬЗАМИНОВ - Как же! Так я и сказал тебе!

КРАСАВИНА - Ничего у тебя не выйдет.

БАЛЬЗАМИНОВ - А вот посмотрим.

КРАСАВИНА - И смотреть нечего.

 

Входит Матрена и становится у двери, приложив руку к щеке.

 

Ты сам рассуди! Какую тебе невесту нужно?

БАЛЬЗАМИНОВ - Известно какую, обыкновенную.

КРАСАВИА Нет, не обнаковенную. Ты человек глупый, значит...

БАЛЬЗАМИНОВА - Как же, глупый! Ишь ты, дурака нашла!

МАТРЕНА - А что, умен?

БАЛЬЗАМИНОВ - Ты молчи, не твое дело!

КРАСАВИНА - Ты послушай! Ты человек глупый, значит тебе...

БАЛЬЗАМИНОВ - Да что ты все: глупый да глупый! Это для тебя я, может быть, глуп, а для других совсем нет. Давай спросим у кого-нибудь.

КРАСАВИНА - Давай спросим! Да нечего и спрашивать. Ты поверь мне: я человек старый, обманывать тебя не стану.

МАТРЕНА - Какой ты, Михайло Митрич, как погляжу я на тебя, спорить здоровый! Где ж тебе с ней спорить?

БАЛЬЗАМИНОВ - Как же не спорить, когда она меня дураком называет?

МАТРЕНА - Она лучше тебя знает. Коли называет, значит правда.

БАЛЬЗАМИНОВ - Да что вы ко мне пристали! Что вам от меня надо?

КРАСАВИНА - Постой, погоди! Ты не шуми! Ты возьми терпение, выслушай! Ты глупый человек, значит тебе умней себя искать невесту нельзя.

МАТРЕНА - Само собой.

КРАСАВИНА - Значит, тебе нужно искать глупей себя. Вот такую-то я тебе теперь...

БАЛЬЗАМИНОВ - (встает). Что ты ко мне пристаешь! Что ты ко мне пристаешь! Я тебе сказал, что я слушать тебя не хочу. А ты все с насмешками да с ругательством! Ты думаешь, я вам на смех дался? Нет, погоди еще у меня!

КРАСАВИНА - Что же ты сделаешь?

БАЛЬЗАМИНОВ - Я знаю, что сделать! Ты меня не тронь! Я служащий, обидеть меня не смеешь! Я на тебя и суд найду!

КРАСАВИНА - Суд? Что ты, в уме ли? А судиться так судиться! Ты думаешь, я испугалась! Давай судиться! Подавай на меня просьбу! Я ответ найду. В какой суд на меня жаловаться пойдешь?

БАЛЬЗАМИНОВА - Это уж мое дело.

КРАСАВИНА - Да ты все ли суды знаешь-то? Чай, только магистрат и знаешь? Нам с тобой будет суд особенный! Позовут на глаза - и сейчас решение.

БАЛЬЗАМИНОВ - Для меня все равно.

КРАСАВИНА - Что же станешь на суде говорить? Какие во мне пороки станешь доказывать? Ты и слов-то не найдешь; а и найдешь, так складу не подберешь! А я и то скажу, и другое скажу; да слова-то наперед подберу одно к другому. Вот нас с тобой сейчас и решат: мне превелегию на листе напишут...

БАЛЬЗАМИНОВ - Какую привилегию?

КРАСАВИНА - Против тебя превелегию, что я завсегда могу быть лучше тебя и во всем превозвышена; а тебя в лабет поставят.

БАЛЬЗАМИНОВ - В какой лабет? Что ты врешь!

КРАСАВИНА - А еще мужчина, еще служащий, а не знаешь, что такое лабет! Где ж тебе со мной судиться!

МАТРЕНА - У! Бесстыдник!

БАЛЬЗАМИНОВ - Так что ж это вы меня со свету сжить, что ли, хотите? Сил моих не хватит! Батюшки! Ну вас к черту! (Быстро берет фуражку.) От вас за сто верст убежишь. (Бросается в дверь и сталкивается с Чебаковым.)

ЧЕБАКОВ - Что это вы? Что это вы, господин Бальзаминов?

МАТРЕНА - Батюшки! Он в уме повихнулся.

БАЛЬЗАМИНОВ - Ах, извините-с! Такое невежество! Вы не можете себе представить! Это ужас что такое!

ЧЕБАКОВ - Послушайте, Бальзаминов, что с вами такое?

БАЛЬЗАМИНОВ - Ничего-с! Очень вам благодарен! Конечно, с моей стороны неучтивость... Извините! Покорнейше прошу садиться!

ЧЕБАКОВ - (садясь). Послушайте, Бальзаминов, вы что-то не в своей тарелке.

БАЛЬЗАМИНОВ - Да помилуйте-с, Лукьян Лукьяныч, никак невозможно! Необразование, насмешки...

ЧЕБАКОВ - Ну, да это в сторону! Послушайте, что же, вы исполните, что обещали или нет?

БАЛЬЗАМИНОВ - Как же можно! Непременно-с.

ЧЕБАКОВ - То-то же! А то ведь вы, пожалуй...

БАЛЬЗАМИНОВ - Уж ежели я что, Лукьян Лукьяныч, обещал-с...

ЧЕБАКОВ - Ну да, разговаривайте! Знаем мы вас. Только послушайте, Бальзаминов, вам надо башмачником одеться.

МАТРЕНА - Батюшки!

БАЛЬЗАМИНОВ - Зачем же это-с?

ЧЕБАКОВ - А вот я вам сейчас объясню.

КРАСАВИНА - Ну прощай, башмачник! Уж я к тебе больше не пойду; потому, мой друг, что хлеб за брюхом не ходит. (Уходит, и Матрена за ней.)

ЧЕБАКОВ - Послушайте, это сваха, должно быть?

БАЛЬЗАМИНОВ - Так точно-с. Конечно, невежество...

ЧЕБАКОВ - Так вот что, Бальзаминов: нельзя иначе, надо непременно башмачником. А то как же вы к ним в дом войдете? А вы наденьте сертук похуже, да фуражку, вот хоть эту, которая у вас в руках, волосы растреплите, запачкайте лицо чем-нибудь и ступайте. Позвоните у ворот, вам отопрут, вы и скажите, что, мол, башмачник, барышням мерку снимать. Там уж знают, вас сейчас и проведут к барышням.

БАЛЬЗАМИНОВ - А потом что же-с?

ЧЕБАКОВ - Послушайте, Бальзаминов! Вы чудак. Как же вы спрашиваете, что делать! Вы влюблены или нет?

БАЛЬЗАМИНОВ - Влюблен-с.

ЧЕБАКОВ - Так ведь надо же вам объясниться. И кстати письмо отдадите. Моей отдайте вот это письмо (отдает письмо), а своей откройтесь в любви, скажите, что хотите ее увезти, станьте на колени. Да вы, послушайте, не перемешайте: моя старшая, а ваша младшая; моя Анфиса, а ваша Раиса.

БАЛЬЗАМИНОВ - Помилуйте! Как можно! А вы, Лукьян Лукьяиыч, уж открылись-с?

ЧЕБАКОВ - Давно уж...

БАЛЬЗАМИНОВ - Мы их, Лукьян Лукьяныч, скоро увезем-с?

ЧЕБАКОВ - Как будут согласны, так и увезем.

БАЛЬЗАМИНОВ - Моя будет согласна-с, потому что она на меня так смотрит, когда мы мимо проходим, что даже уму непостижимо-с.

ЧЕБАКОВ - Послушайте, ну вот и прекрасно.

БАЛЬЗАМИНОВ - Только, Лукьян Лукьяныч, как бы нам не ошибиться насчет...

ЧЕБАКОВ - Насчет денег? Нет, господин Бальзаминов, я в этом никогда не ошибаюсь.

БАЛЬЗАМИНОВ - То вы, а то я-с.

ЧЕБАКОВ - Они сестры, у них поровну капитал от отца. Братья оттого не отдают их замуж, что денег жаль.

БАЛЬЗАМИНОВ - Ну, так я сейчас-с, только сертук надену-с. (Уходит.)

ЧЕБАКОВ - (один). Экой дурачина! Вот олух-то! Воображает, что в него влюбятся. А впрочем, если смотреть на жизнь с философской точки зрения, так и такие люди полезны. Кого нынче заставишь башмачником одеться! А эта штука мне может стоить полтораста тысяч. Из-за этого куша я здесь другой год живу, нарочно поблизости квартиру нанял. Только, черт их возьми, живут очень крепко! Не то что видеться, а и письмо-то передать больших трудов и издержек стоит. Если мне этот дурак поможет ее увезти, я его, голубчика, в поминанье запишу.

 

Входит Бальзаминов в сюртуке.

 

ЧЕБАКОВ - Послушайте, вы настоящий сапожник.

БАЛЬЗАМИНОВ - Башмачник-с.

ЧЕБАКОВ - Только послушайте, ну, как ваше начальство узнает, что вы башмачным мастерством занимаетесь?

БАЛЬЗАМИНОВ - Да, нехорошо-с, да и от товарищей тоже-с...

ЧЕБАКОВ - Нет, я шучу. Помилуйте, кто же это узнает! Послушайте, я вам даже завидую. Вы будете разговаривать с любимой женщиной, а я должен страдать в одиночестве.

БАЛЬЗАМИНОВ - Да-с. А уж как я рад-с, я хоть плясать-с готов-с.

ЧЕБАКОВ - Именно на вашем месте плясать надобно. Послушайте, Бальзаминов, а ну как вас там высекут?

БАЛЬЗАМИНОВ - Что же это, Лукьян Лукьяныч! Я не пойду-с! Как же вы сами посылаете, а потом говорите, что высекут? На что же это похоже-с.

ЧЕБАКОВ - Как вы, Бальзаминов, шуток не понимаете!

БАЛЬЗАМИНОВ - Хорошо, как шутки, а ежели в самом деле-с?

ЧЕБАКОВ - Уж будьте покойны! Я бы вас не послал.

БАЛЬЗАМИНОВ - Покоен-то я покоен, а все-таки...

ЧЕБАКОВ - Послушайте, ну полноте! Пойдемте! Я за вами буду сзади следить.

БАЛЬЗАМИНОВ - Пойдемте-с. (Подходит к двери.) Матрена! Скажи маменьке, что я ушел.

МАТРЕНА - (за дверью). Сама увидит.

 

Уходят.

 

 

КАРТИНА ВТОРАЯ

Сцена представляет два сада, разделенные посередине забором: направо от зрителей сад Пеженовых, а налево - Белотеловой; в садах скамейки, столики и проч.; в саду Белотеловой налево две ступеньки и дверь в беседку; у забора с обеих сторон кусты.

 

В саду на левой стороне.

Белотелова и Красавина сидят на лавочке.

 

БЕЛОТЕЛОВА - Вот мы тут посидим, потом пойдем в беседку, там закусим, посидим. Там закуска приготовлена. Да потом опять сюда придем посидим.

КРАСАВИНА - Еще бы! Своя воля, что хотим, то и творим.

БЕЛОТЕЛОВА - Что ж ты мне жениха, скоро?

КРАСАВИНА - Скоро, красавица моя, скоро. Нельзя же вдруг! Ведь женихов у меня много, да всё не тот сорт. Для тебя я уж особенно займусь, хорошего тебе сыщу.

БЕЛОТЕЛОВА - Сыщи хорошего.

КРАСАВИНА - Уж ты будь покойна, это наших рук дело. Есть у меня один на примете, а рекомендовать боюсь.

БЕЛОТЕЛОВА - А что же?

КРАСАВИНА - Он бы и ничего, да дурашен, бог с ним.

БЕЛОТЕЛОВА - Очень дурашен?

КРАСАВИНА - Да таки порядочно. Да ты об этом деле не печалься; без мужа не останешься.

БЕЛОТЕЛОВА - Ну хорошо.

КРАСАВИНА - Веришь ты, я для тебя всей душой! Коли есть женихи на дне моря, я и со дна моря для твоего удовольствия достану. Да уж и ты меня не обидь.

БЕЛОТЕЛОВА - Я не обижу, я добрая.

КРАСАВИНА - Кто ж этого не знает! Весь свет знает. А это я к тому говорю, красавица ты моя писаная, что от кого же нам и жить-то, бедным сиротам, как не от вас, богатых людей? Вам жить да нежиться, а нам для вас служить. Ты сиди только да придумывай, а я уж для тебя все, окромя разве птичьего молока.

БЕЛОТЕЛОВА - Ничего не придумаешь.

КРАСАВИНА - Лень тебе, красавица моя, а то как бы не придумать. Я бы на твоем месте, да с твоими деньгами, такое веселье завела, таких чудес бы натворила, что ни об чем бы, кроме меня, и не разговаривали.

БЕЛОТЕЛОВА - А что ж бы ты сделала?

КРАСАВИНА - Да вот тебе первое. Коли не хочешь ты никуда ездить, так у себя дома сделай: позови баб побольше, вели приготовить отличный обед, чтобы вина побольше разного, хорошего; позови музыку полковую: мы будем пить, а она чтоб играла. Потом все в сад, а музыка чтоб впереди, да так по всем дорожкам маршем; потом опять домой да песни, а там опять маршем. Да так чтобы три дня кряду, а начинать с утра. А вороты вели запереть, чтобы не ушел никто. Вот тебе и будет весело.

БЕЛОТЕЛОВА - Весело, только хлопот много.

КРАСАВИНА - А ты мне прикажи, я все хлопоты на себя возьму. Я орел на эти дела.

БЕЛОТЕЛОВА - Ну хорошо, как-нибудь сделаем.

КРАСАВИНА - Да скорей бы! Хорошего дела никогда откладывать не должно!

БЕЛОТЕЛОВА - Не пойти ли нам в беседку?

КРАСАВИНА - Погоди! Посидим здесь; хорошо на воздухе-то. Поговорим об чем-нибудь для времяпровождения.

БЕЛОТЕЛОВА - Я уж не знаю, об чем говорить. Нет ли по Москве разговору какого?

КРАСАВИНА - Мало ли разговору, да всему верить-то нельзя. Иногда колокол льют, так нарочно пустую молву пускают, чтоб звончее был.

БЕЛОТЕЛОВА - Войны не слыхать ли?

КРАСАВИНА - Войны не слыхать. Тихо везде; по всей земле замирение вышло. Земля трясется местами, об этом слух есть; местах в трех трясение было.

БЕЛОТЕЛОВА - Нехорошо.

КРАСАВИНА - Что хорошего! Сама знаешь, писано есть об этом. Да вот еще, для всякой осторожности, надобно тебе сказать: шайка разбойников объявилась.

БЕЛОТЕЛОВА - Откуда ж они?

КРАСАВИНА - Из диких лесов, говорят. Днем под Каменным мостом живут, а ночью ходят по Москве, железные когти у них надеты на руки и все на ходулях; по семи аршин ходули, а атаман в турецком платье.

БЕЛОТЕЛОВА - Зачем на ходулях?

КРААВИНА - Для скорости, ну и для страху.

БЕЛОТЕЛОВА - Пойдем в беседку, посидим, закусим!

КРАСАВИНА - Пойдем! Какой у тебя аппетит, дай тебе бог здоровья, меня ижно завидки берут. Уж чего лучше на свете, коли аппетит хорош! Значит, весь человек здоров и душой покоен.

 

Уходят.

 

На правой стороне.

Выходят Анфиса Панфиловна и Раиса Панфиловна.

РАИСА - Тоска, Анфиса.

АНФИСА - Тоска.

РАИСА - Ой, батюшки, как скучно!

 

Молчание.

 

АНФИСА - И нейдет и не шлет никого!

РАИСА - Да кого же прислать! Ты знаешь, к нам ходу нет.

АФИСА - Он в прошлом письме писал, что придумает что-нибудь. Не послать ли Химку в лавочку: не дожидается ли он там с письмом?

РАИСА - За Химкой-то уж подсматривать стали. Бабушка все ворчит на нее, должно быть, что-нибудь заметила; да старуха нянька все братцам пересказывает. Выходи, Анфиса, поскорей замуж, и я бы к тебе переехала жить: тогда своя воля; а то ведь это тоска.

АНФИСА - Еще какая тоска-то! А за кого я пойду? Я лучше умру, а уж не пойду за тех женихов, что братцы сватают. Невежество-то мне и дома надоело. А мы сами немножко виноваты: тогда, как тятенька умер, уж мы много себе вольности дали.

РАИСА - Вот золотое-то было времечко! Есть чем вспомнить!

АНФИСА - Вот братцы-то нас и присадили. Такая тоска в этом положении.

РАИСА - Хоть волком вой! Ах, тоска, Анфиса! Ах, тоска!

АНФИСА - Я думала-думала, да придумала одну штуку.

РАИСА - Что же ты придумала?

АНФИСА - (оглядываясь). Бежать с Лукьян Лукьянычем.

РАИСА - Что ты, сестрица! Как это можно!

АНФИСА - А что ж такое! Жалко, что ль, мне кого здесь? Взяла да и ушла. Конечно, пока мы здесь живем, так братья над нами власть имеют; а как из ворот, так и кончено. И деньги свои потребую, какие мне следовают.

РАИСА - Это, я думаю, страшно, сестрица, когда увозят.

АНФИСА - Ничего, Раиса, не страшно. Ведь уж меня увозили, ты помнишь?

РАИСА - Помню. Только ты тогда скоро воротилась.

АНФИСА - Ну, что старое вспоминать! Вот я теперь и жду от Лукьяна Лукьяныча письма об этом об самом. Только как он его передаст?

РАИСА - Уж как-нибудь придумает.

АНФИСА - Тогда тебя к себе жить возьму.

РАИСА - Вот мы, Анфиса, заживем-то! По всем гуляньям, по всем дачам будем ездить. Я себе тоже военного выберу.

АНФИСА - А что же этот, твой-то?

РАИС - Белобрысый-то? Ну, что за крайность! Кабы ничего лучше в предмете не было, так уж так бы и быть - от скуки.

АНФИСА - Разве он тебе не нравится?

РАИСА - Он мне что-то, Анфиса, гнусненок кажется.

АНФИСА - Зачем же ты с ним кокетничаешь?

РАИСА - От тоски. Все-таки развлечение. Ах, тоска! Ах, тоска!

АНФИСА - А он, пожалуй, подумает, что ты в него влюблена.

РАИСА - Пускай его думает, убытку-то мне немного.

АНФИСА - Знаешь, Раиса, что я тебе говорила-то, что бежать-то с Лукьян Лукьянычем? Ведь это, может быть, очень скоро будет. Я уж, что нужно на первый раз, приготовила; хоть сейчас собраться, да и была такова.

РАИСА - Вот я посмотрю, как ты убежишь, да и я, может, то же сделаю. Не умирать же тут с тоски в самом деле!

 

Химка вбегает, дрожа от страха и запыхавшись.

 

АНФИСА - Что ты, Химка?

ХИМКА - Пришел... пришел...

АНФИСА - Кто пришел?

ХИМКА - Башмачник пришел, башмачник пришел.

АНФИСА - Какой башмачник?

ХИМКА - Не знаю какой, не знаю. Батюшки, страсти! Говорит, знакомые послали, барышням мерку снимать, мерку снимать.

РАИСА - Это от Лукьян Лукьяныча, должно быть?

АНФИСА - Непременно. Кто ж его пустил?

ХИМКА - Я пустила; все спят, я пустила. Ах, страсти!

АНФИСА - Где же он?

ХИМКА - У садовой калитки дожидается. Он у калитки...

АНФИСА - Веди его сюда скорей, да смотри, чтоб не увидали.

ХИМКА - Сейчас, сейчас! Батюшки! Сейчас! (Убегает.)

РАИСА - Ишь ты какой придумщик! Башмачника прислал.

АНФИСА - Благородного человека сейчас видно: у него все и поступки благородные. Ну кто придумает башмачника прислать, кроме благородного человека? Никто на свете.

РАИСА - Мы этого башмачника на весь дом шить башмаки заставим, он нам и будет письма переносить.

 

Входят Бальзаминов и Химка.

 

АНФИСА - (тихо). Да ведь это твой белобрысый.

РАИСА - Вот суприз!

АНФИСА - Беги, Химка, постереги у калитки: коли в доме проснутся, так ты дай знак какой-нибудь.

ХИМКА - Сейчас! Сейчас! Вот страсти-то! (Убегает.)

АНФИСА - Однако как вы смелы!

БАЛЬЗАМИНОВ - Любовь все преодолевает-с.

АНФИСА - Лукьяна Лукьяныча давно ли видели?

БАЛЬЗАМИНОВ - Даже только сейчас-с. Я от них к вам письмо имею.

АНФИСА - Так давайте!

БАЛЬЗАМИНОВ - (подает письмо). Извольте-с, они ответ просили-с.

 

Анфиса отходит, распечатывает и читает.

 

РАИСА - Вас зовут Михайло Дмитрич?

БАЛЬЗАМИНОВ - Точно так-с. Это я собственно для вас-с.

РАИСА - Что для меня?

БАЛЬЗАМИНОВ - В таком виде-с.

РАИСА - Покорно вас благодарю.

АНФИСА - Раиса, поди сюда! Вы, господин Бальзаминов, извините, нам нужно поговорить. Вы посидите на лавочке, подождите.

 

Раиса подходит к Анфисе.

 

БАЛЬЗАМИНОВ - (садится на лавочку у забора). Очень хорошо-с.

АНФИСА (читает). "У меня все готово. Докажите, что вы меня любите не на словах только, а на самом деле. Доказательств моей любви вы видели много. Для вас я бросил свет, бросил знакомство, оставил все удовольствия и развлечения и живу более года в этой дикой стороне, в которой могут жить только медведи да Бальзаминовы..."

РАИСА - Ах, это правда.

АНФИСА - Правда! (Читает.) "Кажется, этого довольно. Больше я ждать не могу. Из любви к вам я решаюсь избавить вас от неволи; теперь все зависит от вас. Если хотите, чтоб мы оба были счастливы, сегодня, когда стемнеет и ваши улягутся спать, что произойдет, вероятно, не позже девятого часа, выходите в сад. В переулке, сзади вашего сада, я буду ожидать вас с коляской. Забор вашего сада, который выходит в переулок, в одном месте плох..."

РАИСА - Да, братец давно говорил об этом. На этой неделе хотят починить.

АНФИСА - (читает). "Мы разберем несколько досок, и вы будете на свободе. Мы с вами поедем верст за пятнадцать, где меня ждут мои приятели и уже все готово, даже и музыка..."

РАИСА - И музыка! Ах, как это весело! А здесь-то какая тоска!

АНФИСА - Ах, Раиса! Вот что значит благородный человек! Увозит девушку, все устроил отличным манером и потом даже с музыкой! Кто, кроме благородного человека, это сделает? Никто решительно.

РАИСА - Что же, Анфиса, ты поедешь?

АНФИСА - Еще бы после этого да я не поехала! Это даже было бы неучтиво с моей стороны. (Читает.) "Впрочем, может быть, вам ваша жизнь нравится и вся ваша любовь заключается в том, чтобы писать письма и заставлять обожателей во всякую погоду ходить по пятнадцати раз мимо ваших окон? В таком случае извините, что я предложил вам бежать со мной..."

РАИСА - Отчего же он об нас так низко думает?

АНФИСА - Я ему докажу, что я совсем не таких понятий об жизни. (Читает.) "Конечно, очень похвально слушаться братцев, бабушек и тетушек..."

РАИСА - Анфиса, это он в насмешку!

АНФИСА - Разумеется. (Читает.) "Но зачем же губить свою молодость и отказывать себе в удовольствиях? С нетерпением жду вашего ответа. Если вы сегодня не решитесь, я завтра уезжаю на Кавказ. Целую ваши ручки. Весь ваш..."

РАИСА - (заглядывая в письмо). А это что?

АНФИСА - А это Люди, Червь, значит: Лукьян Чебаков. Ну, Раиса, я пойду напишу ему ответ, а ты тут посиди с Бальзаминовым. Ты мне после скажи, что он тебе будет говорить.

РАИСА - А как же Бальзаминов выйдет отсюда? Ведь его никто не видал, как он вошел!

АНФИСА - Вот еще беда-то!

РАИСА - Знаешь что, Анфиса: я его как-нибудь спроважу через забор.

АНФИСА - Ну хорошо. Ответ я с Химкой пришлю. Прощайте, господин Бальзаминов! (Уходит.)

РАИСА - (Бальзаминову). Я сейчас к вам приду. (Провожает Анфису.)

БАЛЬЗАМИНОВ - Ведь вот теперь надо в любви открываться, а я ничего не придумал, никаких слов не прибрал. Эка голова! Что ты будешь делать! Будь тут столб или дерево покрепче, так бы взял да и разбил ее вдребезги. Сваха-то давеча правду говорила, что я дурак. Что ж в самом деле? не стоять же столбом! На счастье буду говорить, что в голову придет: может быть, и хорошо выйдет. Вот каковы приятели! Сколько раз просил, чтобы показали, как в любви объясняться - ни один не показал. Всё из зависти, всякий для себя бережет.

 

Раиса возвращается.

 

Вот идет! Вот, что мы будем делать?

РАИСА - Извините, что мы вас заставили дожидаться!

БАЛЬЗАМИНОВ - Ничего-с! Очень приятно-с!

 

Молчание.

 

Они куда же пошли-с?

РАИСА - Она пошла ответ писать.

БАЛЬЗАМИНОВ - Они скоро-с?

РАИСА - Нет, она очень долго пишет. Мы скоро не умеем; для этого привычка нужна, а мы, кроме писем, ничего не пишем.

БАЛЬЗАМИНОВ - Я теперича все скучаю-с.

РАИСА - И мы тоже скучаем. Такая тоска, вы не поверите!

БАЛЬЗАМИНОВ - Да вы, может быть, не оттого-с.

РАИСА - Оттого, что всё сидим взаперти, не видим никаких развлечений.

БАЛЬЗАМИНОВ - А я от другого-с.

РАИСА - Отчего же вы?

БАЛЬЗАМИНОВ - Я даже по ночам не сплю-с.

РАИСА - Может быть, днем спите?

БАЛЬЗАМИНОВ - Нет, совсем не оттого-с.

РАИСА - А отчего же?

БАЛЬЗАМИНОВ - От чувств-с.

РАИСА - От каких же это чувств?

БАЛЬЗАМИНОВ - Я так чувствую себя, что я самый несчастный человек в жизни.

РАИСА - Довольно странно это слышать от вас. Мужчины вообще счастливей женщин.

БАЛЬЗАМИНОВ - Но не все-с.

РАИСА - У женщины несчастие заключается оттого, что она завсегда подо что-нибудь подвластна.

БАЛЬЗАМИНОВ - А у мужчины несчастие заключается от любви-с.

РАИСА - Значит, надобно так полагать, что вы влюблены?

БАЛЬЗАМИНОВ - Так точно-с.

РАИСА - Кто же эта женщина, которая могла вас прельстить собою?

БАЛЬЗАМИНОВ - Я не смею вам этого открыть-с.

РАИСА - Отчего же?

БАЛЬЗАМИНОВ - Вам, может быть, будет противно меня слушать-с.

РАИСА - Нисколько не противно: даже совсем напротив.

БАЛЬЗАМИНОВ - В таком случае-с позвольте вам выразить, что эта женщина - вы самые-с и есть-с.

РАИСА - Ах, скажите! Я этого никак не ожидала.

БАЛЬЗАМИНОВ - Могу я сколько-нибудь надежду иметь-с или нет-с?

РАИСА - Я еще ничего не слыхала от вас.

БАЛЬЗАМИНОВ - Для моей любви нет слов-с. Я бы и желал выразить-с, но никак не могу-с.

РАИСА - Говорите хотя то, что можете сказать!

БАЛЬЗАМИНОВ - Одно только я могу сказать-с, что сам себе тиран.

РАИСА - Какое же в этом тиранство?

БАЛЬЗАМИНОВ - Самое жестокое тиранство-с. Ежели человек влюблен-с, и даже не спит ночи, и не знает слов-с...

РАИСА - Вы давно в меня влюблены?

БАЛЬЗАМИНОВ - В четверг после обеда, на прошлой неделе.

РАИСА - Так это недавно! Лукьян Лукьяныч любит Анфису полтора года.

БАЛЬЗАМИНОВ - И я могу-с... даже больше.

РАИСА - Ну, это еще неизвестно. Может быть, вы непостоянный кавалер?

БАЛЬЗАМИНОВ - Я считаю это в мужчинах за низкость-с.

РАИСА - Коли вы влюблены, отчего же вы мне письма не написали? Влюбленные всегда пишут письма.

БАЛЬЗАМИНОВ - Я не смел-с. А ежели вы так снисходительны, то я первым долгом почту написать вам даже нынче. А вы мне напишете на ответ-с?

РАИСА - Отчего же не написать.

БАЛЬЗАМИНОВ - А ежели бежать-с, вы согласны будете?

РАИСА - Уж это очень скоро.

БАЛЬЗАМИНОВ - (становится на колени). Сделайте такое одолжение-с! Лукьян Лукьяныч тоже хотят увезти вашу сестрицу, так уж и я-с, чтобы вместе-с...

РАИСА - Ну хорошо, я подумаю. Встаньте! Ну, увидит кто-нибудь? Вон Химка бежит.

 

Бальзаминов встает. Вбегает Химка.

 

ХИМКА - (подает Бальзаминову письмо). Вот письмо, вот письмо! Батюшки, страсти! Проснулись, все проснулись! (Убегает.)

РАИСА - Ах, как же быть! Куда же мне вас деть? Через двор теперь нельзя.

БАЛЬЗАМИНОВ - (оглядывается по сторонам и подпрыгивает). Что же я-с? Как же я-с? А-я-яй! А-я-яй!

РАИСА - Разве через забор? Вы умеете?

БАЛЬЗАМИНОВ - Раз, два, три-с... раз, два, три - и там-с.

РАИСА - Так ступайте скорей!

БАЛЬЗАМИНОВ - Сейчас-с! (Бежит за куст и лезет на забор налево.)

РАИСА - Не туда, не туда! Это в чужой сад.

 

Бальзаминов не слушает.

 

На левой стороне.

Белотелова и Красавина выходят из беседки и останавливаются на ступенях.

 

БЕЛОТЕЛОВА - Ты говоришь, что разбойники на ходулях ходят? Может быть, это колокол льют.

КРАСАВИНА - Уж это так точно, поверь моему слову! Вот видишь - забор. Так выше этого забора у них ходули.

 

Бальзаминов показывается на заборе.

 

БЕЛОТЕЛОВА - Ах! Вот они. (Убегает в беседку.)

 

Сваха от испуга садится на ступеньке.

 

БАЛЬЗАМИНОВ - (спрыгнув с забора). А-я-яй! Ой-ой-ой!

РАИСА - (за забором). Что с вами?

БАЛЬЗАМИНОВ - В крапиву-с.

РАИСА - Ну, прощайте! (Уходит.)

КРАСАВИНА - Ах ты, батюшки мои, как перепугал, окаянный! Все сердце оторвалось. Чтоб тебе пусто было!

 

Бальзаминов выходит из-за куста.

 

Ишь тебя где луканька-то носит!

БАЛЬЗАМИНОВ - Где же это я? Вот и ты здесь!

КРАСАВИНА - Я-то здесь; ты-то как попал?

БАЛЬЗАМИНОВ - Я оттуда...

КРАСАВИНА - Видно, хорошо приняли, да, может, и угостили чем-нибудь? Шенпанским, что ли, чем ворота запирают? Аль собаками травили?

БАЛЬЗАМИНОВ - Ты меня выведи как-нибудь отсюда.

КРАСАВИНА - Тебя-то? Скажи ты мне, варвар, что ты с нами сделал? Мы дамы тучные, долго ли до греха! Оборвется сердце - и конец. Нет, мы тебе руки свяжем да в часть теперича.

БАЛЬЗАМИНОВ - Да за что же?

КРАСАВИНА - А за то, что не лазий по заборам! Разве показано по заборам: ворам дорогу указывать? Ты у меня как хозяйку-то испугал, а? Как? Так что теперь неизвестно, жива ли она там в беседке-то! Вот что, друг ты мой!

БАЛЬЗАМИНОВ - Что же это такое? Боже мой! Несчастный я человек!

КРАСАВИНА - Ты полно сиротой-то прикидываться! Ты скажи, как тебя счесть? За вора?

БАЛЬЗАМИНОВ - Да какой же я вор?

КРАСАВИНА - А за что за другое, так тебе же хуже будет. Она честным манером вдовеет пятый год, теперь замуж идти хочет, и вдруг через тебя такая мараль пойдет. Она по всем правам на тебя прошение за свое бесчестье подаст. Что тебе за это будет? Знаешь ли ты? А уж ты лучше, для облегчения себя, скажи, что воровать пришел. Я тебе по дружбе советую.

БАЛЬЗАМИНОВ - Ах, боже мой! Да как же это, страм какой! Акулина Гавриловна, сделай милость, выпусти как-нибудь!

КРАСАВИНА - Теперь "сделай милостью, а давеча так из дому гнать! Ты теперь весь в моей власти, понимаешь ты это? Что хочу, то с тобой и сделаю. Захочу - прощу, захочу - под уголовную подведу. Засудят тебя и зашлют, куда Макар телят не гонял.

БАЛЬЗАМИНОВ - Долго ль меня напугать? я человек робкий. Уж я тебе все, что ты хочешь, только ты не пугай меня.

КРАСАВИНА - (встает). Ну вот что: две тысячи целковых.

БАЛЬЗАМИНОВ - Где же я возьму?

КРАСАВИНА - Уж это не твое дело. Будут. Только уж ты из-под моей власти ни на шаг. Что прикажу, то и делай! Как только хозяйка выйдет, говори, что влюблен. (Показывая на забор.) Там тебе нечего взять, я ведь знаю; а здесь дело-то скорей выгорит, да и денег-то впятеро против тех.

БАЛЬЗАМИНОВ - Что же это такое? Я умру. В один день столько перемен со мной! Это с ума сойдешь! Я тебя золотом осыплю.

КРАСАВИНА - Завтра приду к тебе, условие напишем; а теперь говори одно, что влюблен. (Заглядывает в беседку.) Домна Евстигневна! Выходи, ничего!

 

Белотелова выходит.

 

БЕЛОТЕЛОВА - Как я испугалась, думала, умру.

КРАСАВИНА - Ты б выпила чего-нибудь покрепче! От испугу это хорошо.

БЕЛОТЕЛОВА - Я выпила.

КРАСАВИНА - Ну и ничего, и пройдет. Ты не бойся, это знакомый, он по ошибке. (Берет Балъзаминова за руку и хочет подвести к Белотеловой.)

БАЛЬЗАМИНОВ - (тихо). Уж оченно они полны.

КРАСАВИНА - Ты еще разговаривать стал! (Подводит.) Вот тебе Михайло Дмитрич Бальзаминов. (Бальзаминову.) Целуй ручку!

 

Бальзаминов целует.

 

БАЛЬЗАМИНОВ - Зачем же вы?

БАЛЬЗАМИНОВ - Влюблен-с.

КРАСАВИНА - Ну да, влюблен. Так точно. Это он верно говорит. Вот и потолкуйте, а я по саду погуляю. (Уходит за кусты.)

БЕЛОТЕЛОВА - Лучше сядем.

 

Садятся на скамейку.

 

Как же это вы?

БАЛЬЗАМИНОВ - Через забор-с.

БЕЛОТЕЛОВА - Отчего через забор?

БАЛЬЗАМИНОВ - От любви-с. Вы не сердитесь на меня-с?

БЕЛОТЕЛОВА - Нет, я никогда не сержусь. Я добрая. Вы что делаете?

БАЛЬЗАМИНОВ - Я? Ничего-с.

БЕЛОТЕЛОВА - И я тоже ничего. Скучно одной-то ничего не делать, а вместе веселее.

БАЛЬЗАМИНОВ - Как же можно-с, гораздо веселее!

БЕЛОТЕЛОВА - (кладет руку на плечо Бальзаминову). Вы хотите вместе?

БАЛЬЗАМИНОВ - Даже за счастие почту-с.

БЕЛОТЕЛОВА - Я очень добрая, я всему верю; так уж вы меня не обманите.

БАЛЬЗАМИНОВ - Как же это можно-с! Я за низкость считаю обманывать.

БЕЛОТЕЛОВА - Ну хорошо! Вы меня любите, и я вас буду...

БАЛЬЗАМИНОВ - Покорнейше благодарю-с. Пожалуйте ручку поцеловать!

БЕЛОТЕЛОВА - Нате! (Дает руку.) А то подвиньтесь поближе: я вас так... (Бальзаминов подвигается, она его целует.)

 

Сваха выходит из-за кустов.

 

КРАСАВИНА - Ну вот и прекрасно! Значит, делу конец!

БЕЛОТЕЛОВА - (встает). Пойдемте в беседку.

БАЛЬЗАМИНОВ - (Красавиной). Мне бы домой-с.

КРАСАВИНА - Мы лучше его отпустим. Ты ступай! Поцелуй ручку и ступай! Так прямо, из калитки в ворота, никто тебя не тронет.

БАЛЬЗАМИНОВ - (целует руку у Белотеловой). Прощайте-с.

БЕЛОТЕЛОВА - До свидания.

КРАСАВИНА - До завтра, до завтра.

 

Бальзаминов уходит.

 

А мы вот с тобой потолкуем. Ну, как тебе?

БЕЛОТЕЛОВА - Он мне понравился. Ты мне его!

КРАСАВИНА - Ну, его так его. Все это в наших руках. Вот у нас теперь и пированье пойдет, дым коромыслом. А там и вовсе свадьба.

БЕЛОТЕЛОВА - Свадьба долго; а он чтоб и прежде каждый день... ко мне...

КРАСАВИНА - Стоит об этом толковать. Что ж ему делать-то! Так же бегает. А уж теперь пущай тут с утра до ночи.

БЕЛОТЕЛОВА - (смеется). Вот мне теперь гораздо веселей.

КРАСАВИНА - (смеется). Ах ты, красавица моя писаная! Ишь ты, развеселилась! Вот я тебя чем утешила. Еще ты погоди, какое у нас веселье будет!

 

Смеются обе.

 

Пойдем в беседку, я тебя проздравлю как следует.

 

Уходят.

 

 

КАРТИНА ТРЕТЬЯ

Комната у Бальзаминовых та же, что и в первой картине.

 

БАЛЬЗАМИНОВА - (одна). Ах, как я долго проспала! Уж смеркается. В голове так тяжело, и сны всё такие снились страшные. Все Мишу во сне видела. Уж разумеется, о чем думаешь, то и во сне видишь. Где-то он теперь? А что-нибудь либо делается с ним, либо сделается необыкновенное. Сна-то никак не распутаю; уж очень много видела-то я. Чего-чего не было! Я отроду таких снов не видала. Вот кабы умного человека найти, сейчас бы и посоветовалась, а одной не разобрать. Вот разве как вдвоем с Матреной не разберем ли. Ум хорошо, говорят, а два лучше. Простая она женщина-то, необразованная совсем; пожалуй что в снах-то понятия-то большого не имеет. Ведь простой человек спит крепко, а если что и видит, так ему все равно, у него на это понятия нет. Матрена!

 

Входит Матрена.

 

БАЛЬЗАМИНОВА - Ты, Матрена, умеешь сны разбирать?

МАТРЕНА - Да что их разбирать-то! Мало ли что снится!

БАЛЬЗАМИНОВА - Конечно, не всякий сон к чему-нибудь; бывают сны и пустые, так, к погоде. А вот ты заметь, коли чему быть, так непременно прежде сон увидишь.

МАТРЕНА - Да чему быть-то! Быть-то нечему!

БАЛЬЗАМИНОВА - Разные перевороты могут быть с человеком: один из богатства в бедность приходит, а другой из бедности в богатство.

МАТРЕНА - Не видать что-то этих переворотов-то: богатый богатым так и живет, а бедный, как ни переворачивай его, все бедный.

БАЛЬЗАМИНОВА - Как ты глупо рассуждаешь! Разве не бывает, что на дороге находят значительные суммы? Ну вот Миша жениться может на богатой: вот богат и будет.

МАТРЕНА - Оно точно, что говорить! Чем черт не шутит! Только уж на редкость это дело будет, как наш да на богатой женится!

БАЛЬЗАМИНОВА - Разумеется, на редкость. А все-таки может случиться; такие ли еще дела бывают.

МАТРЕНА - Что говорить! Всяко случается. На грех-то, говорят, и из палки выстрелишь.

БАЛЬЗАМИНОВА - Ну вот видишь ли! Значит, что ж мудреного, что Миша женится на богатой? Вот в этаком-то случае сон-то и много значит, когда ждешь-то чего-нибудь. Такой уж я, Матрена, сон видела, такой странный, что и не знаю, чему приписать! Вижу: будто я на гулянье, что ли, только народу, народу видимо-невидимо.

МАТРЕНА - Это к снегу, говорят.

БАЛЬЗАМИНОВА - К какому же снегу! Что ты, в уме ли! В августе-то месяце!

МАТРЕНА - Ну, так к дождю.

БАЛЬЗАМИНОВА - Да и не к дождю.

МАТРЕНА - Ну, а коли не к дождю, уж я больше не умею сказать, к чему это.

БАЛЬЗАМИНОВА - Не умеешь, так и молчи, а то ты только перебиваешь. Я уж и так половину перезабыла; уж очень много со мной во сне приключениев-то было. Только тут ли, после ли, вдруг я вижу корабль. Или нет, корабль после.

МАТРЕНА - Уплывет что-нибудь.

БАЛЬЗАМИНОВА - Погоди! Сначала я вижу мост, и на мосту сидят всё бабы с грибами и с ягодами...

МАТРЕНА - Мост - это с квартиры съезжать на другую.

БАЛЬЗАМИНОВА - Постой, не перебивай ты меня! Только за мостом - вот чудеса-то! - будто Китай. И Китай этот не земля, не город, а будто дом такой хороший, и написано на нем: "Китай". Только из этого Китая выходят не китайцы и не китайки, а выходит Миша и говорит: "Маменька, подите сюда, в Китай!" Вот будто я сбираюсь к нему идти, а народ сзади меня кричит: "Не ходи к нему, он обманывает: Китай не там, Китай на нашей стороне". Я обернулась назад, вижу, что Китай на нашей стороне, точно такой же, да еще не один. А Миша будто такой веселый, пляшет и поет: "Я поеду во Китай-город гулять!"

МАТРЕНА - Ну уж это, вот режь ты меня сейчас на части, ни за что не пойму, к чему приписать!

БАЛЬЗАМИНОВА - Где тут понять! Да это что! Много я еще чудес-то видела, и все-то Миша в глазах, все-то Миша.

МАТРЕНА - Все сокрушаешься об нем, об его малом разуме, вот и видишь.

БАЛЬЗАМИНОВА - То он пляшет, то догоняет кого-то, то за ним кто-то гонится. То пропадет куда-то, то вдруг явится.

МАТРЕНА - Да это и наяву все так же: то пропадет, то явится. Вот давеча пропал, а теперь, гляди, явится. Хоть бы его в суде за дело за какое присадили: поменьше бы слонялся, слоны-то продавал.

БАЛЬЗАМИНОВА - Какое уж ему дело давать, по его ли разуму?

МАТРЕНА - Да вот он, на помине-то легок.

 

Входит Бальзаминов.

 

БАЛЬЗАМИНОВ - (садится). Ну, маменька, кончено.

БАЛЬЗАМИНОВА - Значит, благополучно?

БАЛЬЗАМИНОВ - Еще как благополучно-то! Так, маменька, что я думаю, что не переживу от радости. Теперь, маменька, и дрожки беговые, и лошадь серая, и все... Ух, устал!

БАЛЬЗАМИНОВА - А какой я без тебя сон видела!

БАЛЬЗАМИНОВА - Что сон! Со мной наяву то было, что никому ни в жизнь не приснится. У своей был... и у той был, что сваха-то говорила, у Белотеловой, я фамилию на воротах прочел, как выходил оттуда; а туда через забор...

МАТРЕНА - Ишь ты, нелегкая-то тебя носит!

БАЛЬЗАМИНОВ - Молчи ты! Ты еще не знаешь, с кем ты теперь говоришь! Маменька, вот они, мечты-то мои! Ан вот правда выходит. Ух, дух не переведу!

БАЛЬЗАМИНОВА - Что, богато она живет?

БАЛЬЗАМИНОВ - Богато. Дом, лошади, сад, деньги, все...

БАЛЬЗАМИНОВА - Значит, правду сваха-то говорила, что денег счету нет?

БАЛЬЗАМИНОВ - Правду.

БАЛЬЗАМИНОВА - Ну что ж ты?

БАЛЬЗАМИНОВ - Женюсь.

БАЛЬЗАМИНОВА - На ком?

БАЛЬЗАМИНОВ - На обеих.

МАТРЕНА - Что ты татарин, что ли! Очувствуйся хоть малость!

БАЛЬЗАМИНОВА - Что это ты, Миша, право! Обрадуешься, так уж себя не помнишь! Говоришь такие слова, что ни на что не похоже.

БАЛЬЗАМИНОВ - Погодите, постойте! А то я помешаюсь в мыслях. Этакое счастье и вдруг, в один день...

МАТРЕНА - Не было ни гроша, да вдруг алтын!

БАЛЬЗАМИНОВ - Да замолчи ты! Я, маменька, себе человека найму, камердинера; а Матрену прочь... за грубость.

МАТРЕНА - И давно бы ты нанял. (Уходит.)

БАЬЗАМИНОВА - Ну, а эта, как ее, Пеженова, что ли? У нее сколько?

БАЛЬЗАМИНОВ - Полтораста тысяч.

БАЛЬЗАМИНОВА - У этой много поменьше, чем у той.

БАЛЬЗАМИНОВ - Зато эта, маменька, помоложе, а та постарше, ну, так у ней побольше.

БАЛЬЗАМИНОВА - И согласна она за тебя замуж идти, Пеженова-то?

БАЛЬЗАМИНОВ - Обе согласны. Только одна, чтоб увезти; а другая так дома. Не отдохну никак.

БАЛЬЗАМИНОВА - Ну как же ты?

БАЛЬЗАМИНОВ - Погодите, маменька, погодите! Вот он сад-то я нынче во сне-то видел! Я в двух садах был.

БАЛЬЗАМИНОВА - А я, Миша, Китай видела. Уж не знаю, к чему?

БАЛЬЗАМИНОВ - У Белотеловой лавка в Китай-городе, вот и весь ваш сон.

БАЛЬЗАМИНОВА - И то правда.

БАЛЬЗАМИНОВ - (быстро встает). Что же это такое! Боже мой! Представьте, маменька...

БАЛЬЗАМИНОВА - Да ты посиди, отдохни.

БАЛЬЗАМИНОВ - Ах, маменька, не мешайте! Представьте, маменька, я, бедный молодой человек, хожу себе по улице, и вдруг что же? И вдруг теперь поеду в коляске! И знаете, что мне в голову пришло? Может быть, за Пеженовой сад отдадут в приданое: тогда можно будет забор-то разгородить, сады-то у них рядом, и сделать один сад. Разных беседок и аллей...

БАЛЬЗАМИНОВ - Да ты, никак, в самом деле на обеих хочешь жениться?

БАЛЬЗАМИНОВ - Вот вы меня, маменька, всегда останавливаете! Никогда не дадите помечтать. Что ж такое! Я этим никому вреда не делаю. Коли нельзя жениться на обеих, я бы хоть помечтал по крайней мере, а вы меня расстроили.

БАЛЬЗАМИНОВА - Ну мечтай, бог с тобой!

БАЛЬЗАМИНОВ - (задумывается. Молчание). Нет, маменька, сам чувствую, что начинает все путаться в голове, так даже страшно делается. Планов-то много, а обдумать не могу. Сейчас я думал об доме, ну и представился мне в уме дом, большой, каменный, и львы на воротах; только лев будто и разевает рот, каменный-то, да и залаял, а я об этом и думать не хотел, обо льве-то. Хочу его из головы-то выкинуть, никак нейдет. А отчего это? Оттого, что я не привык думать, как богатые люди думают; все думал так, как бедные думают; вот оно теперь богатство-то в голове и не помещается. А вот привыкну, так ничего.

БАЛЬЗАМИНОВА - Что мудреного, что не помещается! Этакая пропасть! Иной раз и о пустяках думаешь, да ум за разум заходит; а тут, с такими деньгами - просто беда!

БАЛЬАМИНОВ - (задумавшись). Если башню выстроить, большую, чтобы всю Москву видно было! Можно будет там и голубей держать...

БАЛЬЗАМИНОВА - Оставь, Миша! Не думай, хуже будет!

БАЛЬЗАМИНОВ - Само думается, маменька. Правду говорят, маменька, что с состоянием-то много заботы бывает.

БАЛЬЗАМИНОВА - А ты давай-ка лучше поговорим об чем-нибудь другом! А то, сохрани господи, долго ли до греха, пожалуй совсем свихнешься.

БАЛЬЗАМИНОВ - Извольте, маменька! Другой бы сын, получивши такое богатство-то, с матерью и говорить не захотел; а я, маменька, с вами об чем угодно, я гордости не имею против вас. Нужды нет, что я богат, а я к вам с почтением. И пусть все это знают. С другими я разговаривать не стану, а с вами завсегда. Вот я какой! (Садится.)

БАЛЬЗАМИНОВА - Еще бы! А которая лучше лицом-то из них?

БАЛЬЗАМИНОВ - Мне, маменька, все богатые невесты красавицами кажутся; я уж тут лица никак не разберу.

БАЛЬЗАМИНОВА - Что же ты мне не расскажешь, как у вас дело-то было?

БАЛЬЗАМИНОВ - До того ли мне, маменька, помилуйте! Вот Красавина придет, расскажет. (Задумывается.) У меня теперь в голове, маменька, лошади, экипажи, а главное - одежда чтобы к лицу.

БАЛЬЗАМИОВА - Брось, Миша, брось, не думай! Право, я боюсь, что ты с ума сойдешь. Да что же это мы в потемках-то сидим! Ишь как смерклось. Пойду велю огня зажечь.

БАЛЬЗАМИОВА - Погодите, маменька! Не нужно огня, в потемках лучше.

БАЛЬЗАМИНОВА - Ну что хорошего впотьмах сидеть?

БАЛЬЗАМИНОВА - Впотьмах, маменька, мечтать лучше. Оно можно и при огне, только надобно зажмуриться, а в потемках можно и так, с открытыми глазами. Я теперь могу себя представить как угодно. И в зале могу себя представить в отличной, и в карете, и в саду; а принесите вы свечку, я сейчас увижу, что я в самой бедной комнате, мебель скверная, ну и все пропало. Да и на себя-то взгляну - совсем не тот, какой я в мечтах-то.

БАЛЬЗАМИНОВА - Какой же ты?

БАЛЬЗАМИНОВ - В мечтах я себя представляю, маменька, что я высокого роста, полный и брюнет.

БАЛЬЗАМИНОВА - Разумеется, лучше.

БАЛЬЗАМИНОВ - Вот смотрите, маменька; вот я вам буду сказывать, что мне представляется. Вот будто я сижу в зале у окошка, в бархатном халате; вдруг подходит жена...

БАЛЬЗАМИНОВА - Ну, а потом что ж?

БАЛЬЗАМИНОВ - "Поедем, говорит, душенька, на гулянье!"

БАЛЬЗАМИНОВ - Отчего ж не ехать, коли погода хорошая?

БАЛЬЗАМИНОВ - Отличная, маменька, погода. Я говорю: "Поди, душенька, одеваться, и я сейчас оденусь".- "Человек!" Приходит человек. "Одеваться, говорю, давай, и приготовь голубой плащ на бархатной подкладке!" Вот не нравится мне, маменька, у него улыбка-то какая противная. Как точно он смеется надо мной.

БАЛЬЗАМИНОВА - Уж с этим народом беда!

БАЛЬЗАМИНОВ - Вот и грубит. Ну, я этого прогоню, я себе другого возьму. (Что-то шепчет про себя.)

БАЛЬЗАМИНОВА - Что ж ты замолчал?

БАЛЬЗАМИНОВА - Это мы, маменька, с женой разговариваем и целуемся. Вот, маменька, садимся мы с женой в коляску, я взял с собой денег пятьдесят тысяч.

БАЛЬЗАМИНОВА - Зачем так много?

БАЛЬЗАМИНОВ - Как знать, может быть, понадобятся!

БАЛЬЗАМИНОВА - Ты бы лучше дома оставил.

БАЛЬЗАМИНОВ - Еще украдут, пожалуй. Вот едем мы дорогой, все нам кланяются. Приезжаем в Эрмитаж, и там все кланяются; я держу себя гордо. (В испуге вскакивает и ходит в волнении.) Вот гадость-то! Ведь деньги-то у меня, пятьдесят-то тысяч, которые я взял, пропали.

БАЛЬЗАМИНОВА - Как пропали?

БАЛЬЗАМИНОВ - Так и пропали. Должно быть, вытащил кто-нибудь.

БАЛЬЗАМИНОВА - А ты не бери с собой!

БАЛЬЗАМИНОВ - В самом деле не возьму. Все равно и дома украдут. Куда ж бы их деть? В саду спрятать, в беседке под диван? Найдут. Отдать кому-нибудь на сбережение, пока мы на гулянье-то ездим? Пожалуй, зажилит, не отдаст после. Нет, лучше об деньгах не думать, а то беспокойно очень; об чем ни задумаешь, всё они мешают. Так я без денег будто гуляю.

БАЛЬЗАМИНОВА - Гораздо покойнее.

БАЛЬЗАМИНОВ - Вот, маменька, выхожу я из саду, жандарм кричит: "Коляску Бальзаминову!"

 

Входит Чебаков.

 

А я будто, маменька, генерал...

ЧЕБАКОВ - Послушайте, Бальзаминов, это вы-то генерал?

БАЛЬЗАМИНОВА - Ах, батюшка, извините! Мы и не видали, как вы вошли.

БАЛЬЗАМИНОВ - Ах, я и не знал, что вы здесь-с. Я так, по-домашнему, с маменькой-с... а то я при вас бы не стал таких глупостей говоритъ-с! Впрочем, что ж такое, в сумерках отчего ж и не заняться иногда, не помечтать-с?

ЧЕБАКОВ - Уж вы бы лучше об чем-нибудь другом, а не об генеральстве.

БАЛЬЗАМИНОВ - Нет, отчего же, в сумерках-с...

ЧЕБАКОВ - Да и в сумерках нельзя. Нет, вы бросьте это занятие!

БАЛЬЗАМИНОВА - Что же это мы в потемках-то сидим! Извините, батюшка! я сейчас пойду огня принесу.

ЧЕБАКОВ - Послушайте, не беспокойтесь, мы и так друг друга знаем.

БАЛЬЗАМИНОВА - Все-таки лучше, пристойнее. (Уходит.)

ЧЕБАКОВ - Послушайте, ваше превосходительство, нам надо будет отправиться.

БАЛЬЗАМИНОВ - Куда же-с?

ЧЕБАКОВ - Всё туда же, нас там ждут.

БАЛЬЗАМИНОВ - Зачем же это они нас ждут-с? Ведь я вам письмо принес; а завтра можно опять-с.

ЧЕБАКОВ - Вот в письме-то и написано, чтоб мы приходили сегодня.

БАЛЬЗАМИНОВ - И я-с?

ЧЕБАКОВ - И вы.

БАЛЬЗАМИНОВ - Что же мы там делать будем-с?

ЧЕБАКОВ - Вам хочется знать? Ну уж этого я вам не скажу. Вот пойдемте, так сами увидите.

БАЛЬЗАМИНОВ - А я-то что ж буду делать-с? Ведь уж я теперь в любви объяснился; уж после этого что мне делать, я не знаю-с.

ЧЕБАКОВ - Я вас научу.

БАЛЬЗАМИНОВ - Вот вы давеча говорили - увезти, а я вас, Лукьян Лукьяныч, и забыл спросить: куда же это их увозят-с?

ЧЕБАКОВ - Куда хотите.

БАЛЬЗАМИНОВ - А на чем же я увезу-с?

ЧЕБАКОВ - Послушайте, я вас этому всему научу, только пойдемте.

БАЛЬЗАМИНОВ - Я сейчас-с. (Берет фуражку.)

 

Входит Бальзаминова.

 

БАЛЬЗАМИНОВА - Куда же это ты, Миша?

БАЛЬЗАМИНОВ - К Пеженовым-с.

БАЛЬЗАМИНОВА - Разве уж ты решился?

БАЛЬЗАМИНОВ - Нет, маменька, как можно решиться! Да вот Лукьян Лукьяныч говорит, что надо идти.

ЧЕБАКОВ - Послушайте, разумеется, надо.

БАЛЬЗАМИНОВ - Вот видите, маменька! А решиться я не решился-с. Потому, извольте рассудить, маменька, дело-то какое выходит: ежели я решусь жениться на одной-с, ведь я другую должен упустить. На которой ни решись - все другую должен упустить. А ведь это какая жалость-то! Отказаться от невесты с таким состоянием! Да еще самому отказаться-то.

ЧЕБАКОВ - Послушайте, вы скоро?

БАЛЬЗАМИНОВ - Сейчас-с.

БАЛЬЗАМИНОВА - Так зачем же ты идешь?

БАЛЬЗАМИНОВА - Ну уж, маменька, что будет то будет, а мне от своего счастья бегать нельзя. Все сделано отлично, так чтоб теперь не испортить. Прощайте.

 

Уходят.

 

БАЛЬЗАМИНОВА - Такие мудреные дела делаются, что и не разберешь ничего! Теперь одно только и нужно: хорошую ворожею найти. Так нужно, так нужно, что, кажется, готова последнее отдать, только бы поговорить с ней. Что без ворожеи сделаешь? И будешь ходить как впотьмах. Почем мы знаем с Мишей, которую теперь невесту выбрать? Почем мы знаем, где Мишу счастье ожидает в будущем? С одной может быть счастье, а с другой - несчастье; опять же и дом: иной счастлив, а другой нет; в одном всё ко двору, а в другом ничего не держится. А какой - нам неизвестно. Как же это так наобум решиться! Солидные-то люди, которые себе добра-то желают, за всякой малостью ездят к Ивану Яковличу, в сумасшедший дом, спрашиваться; а мы такое важное дело да без совета сделаем! Уж что не порядок, так не порядок. Нет ли тут поблизости хоть какой-нибудь дешевенькой? Она хоть и не так явственно скажет, как дорогая ворожея, а все-таки что-нибудь понять можно будет. Матрена!

 

Входит Матрена.

 

Нет ли у нас тут где недалеко ворожеи какой-нибудь?

МАТРЕНА - Какой ворожеи?

БАЛЬЗАМИНОВА - Гадалки какой-нибудь.

МАТРЕНА - Вам про что спрашивать-то?

БАЛЬЗАМИНОВА - Об жизни, об счастье, обо всем.

МАТРЕНА - Таких нет здесь.

БАЛЬЗАМИНОВА - А какие же есть?

МАТРЕНА - Вот тут есть одна: об пропаже гадает. Коли что пропадет у кого, так сказывает. Да и то по именам не называет, а больше всё обиняком. Спросят у нее: "Кто, мол, украл ?" А она поворожит, да и скажет: "Думай, говорит, на черного или на рябого". Больше от нее и слов нет. Да и то, говорят, от старости, что ли, все врет больше.

БАЛЬЗАМИНОВА - Ну, мне такой не надо.

МАТРЕНА - А другой негде взять.

БАЛЬЗАМИНОВА - Вот какая у нас сторона! Уж самого необходимого, и то не скоро найдешь! На картах кто не гадает ли, не слыхала ль ты?

МАТРЕНА - Есть тут одна, гадает, да ее теперича увезли.

БАЛЬЗАМИНОВА - Куда увезли?

МАТРЕНА - Гадать увезли, далеко, верст за шестьдесят, говорят. Барыня какая-то нарочно за ней лошадей присылала. Лакей сказывал, который приезжал-то, что барыня эта расстроилась с барином.

БАЛЬЗАМИНОВА - С мужем?

МАТРЕНА - Нет, оно выходит, что не с мужем, а так у ней, посторонний. Так повезли гадать, когда помирятся. А больше тут никаких нет.

БАЛЬЗАМИНОВА - Ты не знаешь, а то, чай, как не быть. Такая ты незанимательная женщина: ни к чему у тебя любопытства нет.

МАТРЕНА - А на что мне? Мне ворожить не об чем: гор золотых я ниоткуда не ожидаю. И без ворожбы как-нибудь век-то проживу.

БАЛЬЗАМИНОВА - Загадаю сама, как умею. (Достает карты и гадает.) Вот что, Матрена: теперь, гляди, сваха зайдет, так поставь-ка закусочки какой-нибудь в шкап.

 

Матрена приносит закуску и уходит. Входит Бальзаминов.

 

БАЛЬЗАМИНОВА - Что ты так скоро?

БАЛЬЗАМИНОВ - (садится). Кончено, маменька! Таким дураком меня поставили, что легче бы, кажется, сквозь землю провалиться.

БАЛЬЗАМИНОВА - Да каким же это манером? Расскажи ты мне.

БАЛЬЗАМИНОВ - Очень просто. Приходим мы с Лукьян Лукьянычем к ихнему саду, гляжу - уж и коляска тут стоит. Только Лукьян Лукьяныч и говорит мне: "Ну, господин Бальзаминов, теперь наше дело к концу подходит". Так у меня мурашки по сердцу и пошли! "Давайте, говорит, теперь за работу, забор разбирать". Так я, маменька, старался, даже вспотел! Вот мы три доски сняли, а те уж тут дожидаются. Вот он старшую, Анфису, берет за руку: "Садитесь, говорит, в коляску". Потом, маменька, начинают все целоваться: то сестры промежду себя поцелуются, то он и ту поцелует, и другую. Что мне тут делать, маменька, сами посудите? Как будто мне и неловко, и точно как завидно, и словно что за сердце сосет... уж я не знаю, как вам сказать. Я сейчас в ревность.

БАЛЬЗАМИНОВА - Ты это нарочно?

БАЛЬЗАМИНОВ - Само собой, что нарочно. Надо же себя поддержать против них. Я, маменька, хотел показать Раисе-то, что я в нее влюблен. Я и говорю Лукьян Лукьянычу: "Какое вы имеете право целовать Раису Панфиловну?" Они как захохочут все. Я, маменька, не обращаю на это внимания и говорю Раисе Панфиловне: "Когда же, говорю, мы с вами бежать будем?" А она, маменька, вообразите, говорит мне: "С чего вы это выдумали?" А сама целуется с сестрой и плачет. Потом Лукьян Лукьяныч сели в коляску с Анфисой и уехали. А Раиса, маменька, прямехонько мне так и отпечатала: "Подите вы от меня прочь, вы мне надоели до смерти", - да, подобравши свой кринолин, бегом домой. Что ж мне делать? Я и воротился.

БАЛЬЗАМИНОВА - Это оттого, Миша, что ты все от меня скрываешь, никогда со мной не посоветуешься. Расскажи ты мне, как у вас это дело было с самого начала.

БАЛЬЗАМИНОВ - Порядок, маменька, обыкновенный. Узнал я, что в доме есть богатые невесты, и начал ходить мимо. Они смотрят да улыбаются, а я из себя влюбленного представляю. Только один раз мы встречаемся с Лукьян Лукьянычем (я еще его не знал тогда), он и говорит: "За кем вы здесь волочитесь?" Я говорю: "Я за старшей". А и сказал-то так, наобум. "Влюбитесь, говорит, в младшую, лучше будет". Что ж, маменька, разве мне не все равно?

БАЛЬЗАМИНОВА - Разумеется!

БАЛЬЗАМИНОВ - Я и влюбился в младшую. "Я, говорит, вам помогать буду, потом мы их вместе увезем". Я на него понадеялся, а вот что вышло! Вот, маменька, какое мое счастье-то!

БАЛЬЗАМИНОВА - Как же ты, Миша, не подумал, куда ты увезешь невесту и на чем? Ведь для этого деньги нужны.

БАЛЬЗАМИНОВ - Я, маменька, на Лукьян Лукьяныча надеялся.

БАЛЬЗАМИНОВА - Очень ему нужно путаться в чужие дела! Всякий сам о себе хлопочет.

БАЛЬЗАМИНОВ - А впрочем, маменька, коли правду сказать, я точно в тумане был; мне все казалось, что коли она меня полюбит и согласится бежать со мной, вдруг сама собой явится коляска; я ее привезу в дом к нам...

БАЛЬЗАМИНОВА - На эту квартиру-то?

БАДЛЬЗАМИНОВ - Вы не поверите, маменька, как, бывало, начну думать, что увожу ее, так мне и представляется, что у нас дом свой, каменный, на Тверской.

БАЛЬЗАМИНОВА - Жаль мне тебя, Миша! Совсем еще ты дитя глупое.

БАЛЬЗАМИНОВ - Уж очень мне, маменька, разбогатеть-то хочется.

БАЛЬЗАМИНОВА - Ничего-то ты в жизни не сделаешь!

БАЛЬЗАМИНОВ - Отчего же, маменька?

БАЛЬЗАМИНОВА - Оттого что не умеешь ты ни за какое дело взяться. Все у тебя выходит не так, как у людей.

БАЛЬЗАМИНОВ - Нет, маменька, не оттого, что уменья нет, а оттого, что счастья нет мне ни в чем. Будь счастье, так все бы было, и коляска, и деньги. И с другой невестой то же будет: вот посмотрите. Придет сваха, да такую весточку скажет, что на ногах не устоишь.

 

Красавина входит.

 

Да вот она! Вот она!

 

Бальзаминов и Бальзаминова встают.

 

БАЛЬЗАМИНОВА - Чем, матушка, обрадуете? Мы тут без вас завяли совсем.

БАЛЬЗАМИНОВ - (Красавиной). Погоди, не говори! Я зажмурюсь, все легче будет.

КРАСАВИНА - Ох, далеко я ехала, насилу доехала. (Садится.)

БАЛЬЗАМИНОВА - Откуда ж это, матушка?

КРАСАВИНА - Отсюда не видать.

БАЛЬЗАМИНОВ - Погодите, маменька, погодите!

КРАСАВИНА - Ехала селами, городами, темными лесами, частыми кустами, быстрыми реками, крутыми берегами; горлышко пересохло, язык призамялся.

БАЛЬЗАМИНОВ - Хлопочите, маменька! Хлопочите скорей!

 

Бальзаминова достает из шкафа водку и закуску и ставит на стол.

 

Вот, пей, да и говори уж что-нибудь одно.

БАЛЬЗАМИНОВА - (наливает рюмку). Кушайте на здоровье!

КРАСАВИНА - Выпью, куда торопиться-то.

БАЛЬЗАМИНОВ - Ну, ну, поскорее! А то я умру сейчас, уж у меня под сердце начинает подступать.

КРСАВИНА - Ишь ты какой скорый! Куда нам торопиться-то! Над нами не каплет.

БАЛЬЗАМИНОВ - Что ж она не говорит! Маменька, что она не говорит? Батюшки, умираю! Чувствую, что умираю! (Садится.)

КРАСАВИНА - Не умрешь! А и умрешь, так и опять встанешь. (Берет рюмку.) Ну, честь имею поздравить! (Пьет.)

БАЛЬЗАМИНОВА - С чем, матушка, с чем?

КРААВИНА - Как с чем! А вот стрелец-то твой подстрелил лебедь белую.

БАЛЬЗАМИНОВА - Неужли, матушка, вправду? Слышишь, Миша?

БАЛЬЗАМИНОВ - Говорите что хотите, я умер,

КРАСАВИНА - Много он маху давал, а теперь попал - под самое под правое крылышко.

БАЛЬЗАМИНОВА - В последнее-то время, знаете ли, много с нами таких несчастных оборотов было, так уж мы стали очень сумнительны.

КРАСАВИНА - Да что тут сумлеваться-то! Хоть завтра же свадьба! Так он ей понравился, что говорит: "Сейчас подавай его сюда!" Ну сейчас, говорю, нехорошо, а завтра я тебе его предоставлю. "А чтоб он не сумлевался, так вот снеси ему, говорит, часы золотые!" Вот они! Отличные, после мужа остались. Ну, что, ожил теперь?

БАЛЬЗАМИНОВ - (вскакивает). Ожил! Ожил! Давай их сюда! (Берет часы.) Что ж это, маменька, я вас спрашиваю?

БАЛЬЗАМИНОВА - Это тебе за долгое твое терпенье счастье выходит.

КРАСАВИНА - А ты помнишь наш уговор? Ты на радостях-то не забудь!

БАЛЬЗАМИНОВ - Ты просила две?

КРАСАВИНА - Две.

БАЛЬЗАМИНОВ - Ну, так вот ты знай же, какой я человек! Маменька, смотрите, какой я человек! Я тебе еще пятьдесят рублей прибавлю.

КРАСАВИНА - Ишь ты, расщедрился! Ну, да уж нечего с тобой делать, и то деньги.

БАЛЬЗАМИНОВ - Маменька, уж вы теперь смотрите за мной, как бы со мной чего не сделалось. Батюшки мои! Батюшки мои! (Прыгает от радости.) Я теперь точно новый человек стал. Маменька, я теперь не Бальзаминов, а кто-нибудь другой!

КРАСАВИНА - Давай пляску сочиним на радости!

БАЛЬЗАМИНОВА - Давай! А вы, маменька, говорили, что я сделать ничего не умею! А ты говорила, что я дурак!

КРАСАВИНА - Я, брат, и теперь от своих слов не отступлюсь.

БАЛЬЗАМИНОВА - А ты, Миша, не обижайся! Пословица-то говорит, что "дуракам счастье". Ну, вот нам счастье и вышло. За умом не гонись, лишь бы счастье было. С деньгами-то мы и без ума проживем.

БАЛЬЗАМИНОВ - Еще бы! На что мне теперь ум? A давеча, маменька, обидно было, как денег-то нет, да и ума-то нет, говорят, А теперь пускай говорят, что дурак: мне все одно.

КРАСАВИНА - А то вот еще есть пословица. Ты долго за невестами ходил?

БАЛЬЗАМИНОВ - Долго.

КРАСАВИНА - А пословица-то говорит: "За чем пойдешь, то и найдешь".

БАЛЬЗАМИНОВА - И то, матушка, правда.

БАЛЬЗАМИНОВ - (Красавиной). Ну, давай плясать! Становись!

 

Сваха становится в позу.

 

КОНЕЦ