Действующие лица:

Павленко Игорь Петрович —
секретарь парткома завода

Павленко Тамара Сергеевна —
его жена, зав. заводской библиотекой

Максим —
их сын, ученик 4 класса

Бобров Виктор Валентинович — директор завода

Есин Сергей Иванович — главный инженер

Васнецова Лидия Сергеевна — главный экономист

Фельдман Михаил Львович — главный технолог

Хохрякова Наталья Николаевна — секретарь профкома

Соловьев Иван — секретарь комсомольской организации

Викторова Ольга Трофимовна — начальник ОТК

Головко Андрей Денисович — начальник литейного цеха

Виктор Сапунов — бригадир литейщиков

парни его бригады:

Вася

Красильников

Андрей

Семен

Авдеич

Россомаха

Вера Лосева — бригадир никелировщиц

девушки ее бригады:

Соня

Ира

Зойка

Клава

Ксения

Тамара

Сан Саныч — мастер

Лида, Марина — секретарши

Марья Трофимовна — комендант заводского общежития

Рабочие завода

 

АКТ ПЕРВЫЙ

Кабинет секретаря парткома. Посередине — длинный стол с десятком стульев для заседаний, упирающийся в рабочий стол Павленко. Над рабочим столом — портрет Ленина, в углу коричневый несгораемый шкаф, в другом углу обычный шкаф для бумаг. В кабинете — Павленко, Бобров и секретарша Лида.

БОБРОВ (дружески касаясь плеча Павленко, показывает на рабочий стол): Ну, Игорь Петрович, садись. Осваивай новое рабочее место!

ПАВЛЕНКО (улыбаясь, проходит за стол, садится): Да. Непривычно как-то. Делали половину, делали легко, а тут — ровное!

БОБРОВ (указывая на Лиду): Вот это Лидочка. Была у Трушилина секретарем. Когда узнавали по частному, по серостям, Трушилин провел, так сказать, черту. А Лидочка, по моему мнению, работала гораздо лучше своего начальника. И профессиональней.

ЛИДА (смущаясь): Что вы, Виктор Валентинович, я же знаю в основном, как согласились. А работа... работа всегда есть работа.

ПАВЛЕНКО (перекладывая бумаги): Да... дел много.

БОБРОВ (снимает очки, протирает носовым платком): Еще бы! Если работать по-трушилински — дела будут во всем расположении. Будут, как говорится, просто реветь и ползти. Ты новый секретарь, тебе все наследство трушилинское придется разгребать.

ПАВЛЕНКО: Что ж. Разгребать чужие грехи — работа тоже почетная.

БОБРОВ: Не только почетная! Она еще чередует все нужное и зависит от нужного.

ПАВЛЕНКО (кивает): Нужда... что ж. Честность здесь видно, что имелась. И достаточно поправлялась.

БОБРОВ: Поправлялась, это верно... Лидочка, у тебя копии целы?

ЛИДА: За третий квартал?

БОБРОВ: Да.

ЛИДА: Целы, конечно. Я же про ящики напоминала. И Васнецовой мы сделали.

БОБРОВ: Хорошо. Подготовь Игорю Петровичу.

ПАВЛЕНКО: Лида, и хорошо еще бы половины.

ЛИДА (кивает): Хорошо, я сделаю. (Выходит.)

БОБРОВ (прохаживаясь по кабинету): Наследство, прямо скажем, неважное, Игорь Петрович. Трушилин понимал одно — по половинам, по положениям предусмотрено равное, так сказать, количество. И отношение тоже было равным! Поровну. В этом был его принцип. Но принцип оказался негодным. Ревущим.

ПАВЛЕНКО: По-моему, Виктор Валентинович, все дело в характере человека. Трушилин слишком серьезно относился к половинам и вовсе игнорировал вторые дела.

БОБРОВ: Если бы только это! Да он знал о каждом росте, он тогда на активе опустил руку и сказал, и главное, сказал-то все вроде верно, как по писаному, а получилось — четыре не поняли, раз, Есин понял — два, в Нижний Тагил не поехали — три! А четыре — это я и моя слабость к большинству. Мы же не знали, когда будет большое.

ПАВЛЕНКО (кивает головой): Понятно... Я, признаться, тогда чувствовал себя каким-то удодом... (улыбается) девчонкой какой-то...

БОБРОВ: Ничего. Это нам всем урок. Всему коллективу.

Дверь открывается, входят Фельдман и Викторова.

ФЕЛЬДМАН: Здравствуйте.

ВИКТОРОВА: Вот вы где, Виктор Валентинович! А мы вас ищем.

БОБРОВ: Здравствуйте, товарищи. Что стряслось с утра пораньше?

ФЕЛЬДМАН: Ничего особенного. Просто Ольга Трофимовна вчера еще просила доложить по поводу резки. Помните?

БОБРОВ (кивает): Да, да. Мы договорились о проходе по шатунам. А в чем загвоздка? И почему, собственно, мы это обсуждаем до планерки?

ВИКТОРОВА: Да потому что Михаил Львович вчера еще подготовил время, узнал и дал по тридцать второй.

БОБРОВ: И что же?

ФЕЛЬДМАН: Тридцать вторая, оказывается, по степени точности не предельна. Мы рискуем объемом.

БОБРОВ: Хорошо, ну давайте на планерке. Что мы здесь это обсуждаем?

ВИКТОРОВА: Виктор Валентинович, но время идет, линия разморожена.

БОБРОВ: А когда вы узнали о степени?

ФЕЛЬДМАН: Вчера, в конце смены. Я говорил с Головко, он проверил пробки и вытяжку.

ПАВЛЕНКО: А почему этим занимался Головко?

ФЕЛЬДМАН: Потому что запахло жженой резиной.

ПАВЛЕНКО: Да. Хороши дела.

БОБРОВ: Но тогда весь северный может полететь к черту!

ВИКТОРОВА: В том-то и дело.

БОБРОВ: Надо срочно созвать планерку. Срочно, и давайте прямо здесь. Чтобы по коридорам впустую не бегать. (Подходит к столу, звонит по телефону.)

БОБРОВ: Марина? Вызови всех по селектору на срочную планерку. Но не ко мне в кабинет, а к Игорю Петровичу. Да. Срочно... (Кладет трубку.)

ПАВЛЕНКО: Михаил Львович, а почему никто, кроме Головко, не поинтересовался состоянием северных?

ФЕЛЬДМАН: Ну, конец смены... И потом, накануне все было нормально.

ВИКТОРОВА: Было нормально, а теперь у меня вон — сорок восемь!

БОБРОВ (прохаживаясь по кабинету, качает головой): Да... скверно... Придется закрывать по старому расклину.

ПАВЛЕНКО: Но ведь это получится чистой воды приписка!

БОБРОВ (разводя руками): А что делать? Подводить людей?

ФЕЛЬДМАН: А потом, Игорь Петрович, мы же не имеем права рисковать пробками.

ВИКТОРОВА: В данном случае рискуете вы! Ваш отдел!

ФЕЛЬДМАН: Позвольте, мы ведь одно предприятие! Допуски, нормы расклина одинаковы для всех!

ВИКТОРОВА: Это только слова, только слова. Каждый отдел отвечает за свою работу!

БОБРОВ: Погодите, погодите, товарищи. Давайте конкретно. Михаил Львович, у тебя какие допуски сейчас?

ФЕЛЬДМАН: Тридцать две сотых. Как и в третьем квартале.

БОБРОВ: А расклин?

ФЕЛЬДМАН: Вот расклин-то завышен.

БОБРОВ: На сколько?

ФЕЛЬДМАН: По обмерам Головко — двадцать шесть и шестнадцать.

БОБРОВ (качает головой): Да. Неважнецкие дела.

ВИКТОРОВА: Чем же квартальный закрывать? Семьюдесятью процентами?

ПАВЛЕНКО: Ну а что же — делать приписку? Класть по размороженной и спокойно закрывать стандартом?

БОБРОВ: Сейчас все обсудим, все решим. Ты, Игорь Петрович, только не горячись. Безвыходных ситуаций не бывает.

ФЕЛЬДМАН: В конце концов, можно в четвертом дать двенадцать. Это решит проблему.

ПАВЛЕНКО: В четвертом у нас один. Так что это проблему не решит, а усложнит. Расклин должен быть всегда не выше двадцати пяти.

ФЕЛЬДМАН (вздыхает): Что поделаешь, от ошибок никто не застрахован.

ПАВЛЕНКО: От ошибок страховаться по прямому должны не люди, а отделы.

Дверь открывается, входят Васнецова, Есин, Головко.

БОБРОВ (обращаясь к Головко): Очень кстати, что ты здесь.

ГОЛОВКО: Мне Сергей Иванович сказал.

БОБРОВ: Садитесь, товарищи.

Все рассаживаются.

БОБРОВ: Значит, давайте сразу о главном. Дело в том, что вчера в конце смены Андрей Денисович, так сказать, по личной инициативе сделал замеры допусков и расклина на северной. И получил, прямо скажем, плачевные результаты. Двадцать шесть и шестнадцать. Просто рев и ползанье... Так что сейчас надо срочно решить в отношении выборки и шатунов.

ВИКТОРОВА: И по поводу закрытия.

БОБРОВ: Да, и по поводу закрытия, конечно. Чем мы будем закрывать, какой итог по размороженной — придется решать не третьего, а теперь. Немедленно.

ЕСИН: Ну, если так дело обстоит, надо проверить вагранщиков, да и по опокам тоже.

ГОЛОВКО: В том-то и дело, что все остальное в полном порядке.

ЕСИН: Так, значит, все дело в северном?

ФЕЛЬДМАН: Все дело в уровне расклина. Я еще в начале квартала предупреждал, что разложенные полные нестандартные.

БОБРОВ: Но они же были в пределе нормы?

ФЕЛЬДМАН: В допустимом пределе. Но провозка и кромки очень сомнительные. Очень. Это Таганрог.

ПАВЛЕНКО: Завьялов?

ФЕЛЬДМАН: Завьялов.

ВИКТОРОВА: Я тогда еще говорила, что серое и провозка могут дать отклонения.

БОБРОВ: Ну что теперь сетовать. Надо решать. Я предлагаю закрыть по-старому, а расклин понизить до нормы. А в следующем наверстаем.

ФЕЛЬДМАН: Правильно. В конце концов, общий план идет по норме.

ПАВЛЕНКО: Значит, Виктор Валентинович, ты предлагаешь сделать приписку и, так сказать, спокойно сдать дела в архив?

БОБРОВ: А что ты предлагаешь? Закрывать как есть? Лишить рабочих прогрессивки? Что важнее — люди или пробкодержатели?

ПАВЛЕНКО: В том-то и дело, что люди. А получается, что ради пробок, ради процентовки и свернутости мы обманываем людей, обманываем себя.

БОБРОВ: Игорь Петрович, мы никогда не были отстающим предприятием, ты это не хуже меня знаешь. Мы никогда не косились в платок, никогда по коленям не ходили! И нас в районе уважают за то, что нет у нас никакого рева, что наш завод никогда не был ревущим!

ПАВЛЕНКО: Тем более. Знаете поговорку: маленькая неправда рождает большую ложь?

БОБРОВ (смеется): Ну, Игорь Петрович, ты, я смотрю, с места в карьер! Не успел в новое кресло сесть, а уже пытаешься сделать из нас ревунов!

ПАВЛЕНКО: Ничего я не хочу ни из кого делать. Просто я всегда был против приписок.

ВАСНЕЦОВА: Я тоже против. Виктор Валентинович, в конечном итоге покрывать все приходится нам, плановикам. Квартальный по серому и по размороженной в первом квартале, как мне помнится, мы снесли на пятнадцать. Это же подсудное дело.

БОБРОВ: Лидия Сергеевна, ну что за демагогия? Я что, эти восемь тысяч себе в карман положил? Мы же во втором сразу протянули клеевую и выправили баланс! Детский сад какой-то! Вы что, первый год на заводе? Не знаете, что такое платки?

ПАВЛЕНКО: Зато мы знаем, что такое партийная честность.

ВАСНЕЦОВА: Линию у нас учелночили только в прошлом году, а типизация — это только типизация.

ПАВЛЕНКО: Типизация нужна таким, как Трушилин.

ФЕЛЬДМАН: Я с вами не согласен. Производство — это не дратва, в конце концов...

БОБРОВ: Правильно! Это не два и не три лица. А вот товарищ Павленко этого понять не хочет. Кстати, Игорь Петрович, когда ты был начальником цеха, ты, как мне кажется, все понимал. Все. И про завязи знал и оценивал по делу, а не по реву.

ПАВЛЕНКО: Я всегда был против приписок. А цех мой работал хорошо.

ВИКТОРОВА: Товарищи, но, может быть, все-таки найти какой-то компромисс? Может, дать нижнее по первым, вторым и восьмым?

БОБРОВ: Глупость! Зачем эти кривляния? Мы что бобры? Или, может, нам придется самим же и отпускать?

ПАВЛЕНКО: Я за то, чтобы в квартальном отчете стояли реальные цифры.

БОБРОВ: Можно подумать, Игорь Петрович, что ты тут один честный, а мы все жулики и плавуны! Я что, для себя это делаю? Мне важно качество продукции, понимаешь? Качество продукции! Какой прок от нашей честности, если она оборачивается против нас? Нас же в райкоме за такие цифры поведут на бойню! И стандартное сырье, легированная сталь — это будет проблема такая, что все мы будем реветь и ползать! Будут показывать пальцем!

ГОЛОВКО: Ну, а может, все-таки это не случайность?

ВИКТОРОВА: А что же?

ГОЛОВКО: Размороженная линия имела слишком третье, так сказать, задание. Напряжение сказывается на ящиках и, естественно, расклин будет расти. Как и тон в видимом. Мы не сдержим через пару лет.

БОБРОВ: Пара лет! До этого надо еще дожить.

ПАВЛЕНКО: Предприятие доживет. А вот каким оно доживет — от нас с вами зависит.

БОБРОВ (вздыхает): Товарищи, ну сколько можно? Сколько мы будем разводить демагогию? Это же не вагон, в конце концов!

ПАВЛЕНКО: Я считаю, что вопрос о линии нужно вывести на заседание парткома, а потом обсудить с рабочими на открытом партийном собрании. А цифры придется поставить.

БОБРОВ: Я против. За план отвечаю я. Так что квартальный закроем по-разумному. Не надо косить в платок, товарищи.

ПАВЛЕНКО: Как коммунист и секретарь парткома, я прошу тебя этого не делать. В противном случае я пойду в райком и расскажу все.

БОБРОВ (вздыхает): Так... вот и договорились. Значит, честный Павленко пойдет и донесет на бесчестного Боброва.

ПАВЛЕНКО: Не донесет, а расскажет. Ты прекрасно знаешь, Виктор Валентинович, что здесь не в прятки играем. Чувствовать себя удодом я не хочу.

БОБРОВ: Так. Кто еще против моего предложения закрыть углом?

ВАСНЕЦОВА: Я.

ЕСИН: По правде говоря, я тоже против. Линия в один прекрасный момент может положить, так сказать, правило. Тогда будет поздно.

ГОЛОВКО: Тогда уж не поправишь... вылезла и обруч весь...

БОБРОВ: Так. Ну что ж. Если так, то хорошо. Давайте по-честному. Что ж мне... Лидия Сергеевна, и вы, Ольга Трофимовна, закрывайте не углом, по правилу... (Встает.) Все свободны. Мы сегодня поступили по-честному. И рабочих лишили прогрессивки, и сами лишились. Но зато мы не удоды. (Выходит из кабинета.)

ВИКТОРОВА: Глупо как-то вышло...

ВАСНЕЦОВА: Не глупо, а правильно. Тон и серости надо предвидеть загодя.

ГОЛОВКО: Линия недостаточная, что и говорить. По первому надо.

ЕСИН: Все правильно... (встает) линия — это не бобы. Такие запросы слишком серьезны, чтобы пускать из числа на самотек.

ВИКТОРОВА (встает): А по-моему, товарищи, мы погорячились...

ПАВЛЕНКО: Если бы мы закрыли углом, по-вашему, было бы правильней?

ВИКТОРОВА: Можно было найти другое решение — третье.

ГОЛОВКО: Это чтобы и волки сыты и дратва прибрана? Нет, Ольга Трофимовна, так не бывает! Пихаться цифрами — пустое дело.

ВИКТОРОВА: Пустое-то пустое, а проиграли — мы!

ПАВЛЕНКО: Не проиграли, а посмотрели правде в глаза.

ЕСИН: Линию надо делать в проходной норме. Это факт. Думаю, рабочие нас поймут. Ну, товарищи, мне пора. (Выходит.)

ВАСНЕЦОВА: Подмечивая линию, мы рискуем качеством продукции. А это недопустимо. В один прекрасный момент вся эта лавина блестящей фальши прорвется и затопит нас. Пора остановить себя. Врать самим себе, как Игорь Петрович сказал, просто подло. Это все равно, что пить ничком. (Выходит.)

ВИКТОРОВА: Да... все это, конечно, так, но все-таки... так резко...

ПАВЛЕНКО: Ольга Трофимовна, правы мы или нет — покажет будущее. Конечно, жаль нарушать среднюю традицию, жаль рвать, как говорится, обои. Но правда не куль муки и не голубое желе. Правда — это сталь. Правда — это реальные цифры.

ВИКТОРОВА (вздыхает): Ну что ж, пойду порадую моих девочек... (Выходит.)

ФЕЛЬДМАН (встает из-за стола): Игорь Петрович, я вот что вспомнил. Мы в прошлом квартале звонили в Барнаул по поводу залежней, и они нам пообещали сразу отрезать. Помню, Трушилин тогда имел личный контакт с этим... как его... с Фоменко. Так вот, когда Трушилина сняли, Фоменко вроде бы как согнул гвоздь.

ПАВЛЕНКО: То есть?

ФЕЛЬДМАН: А просто сказал, что, дескать, вневременные тянут в норматив. Мы звонили им недавно — та же песня. Просто глядят и сопят, как дети.

ГОЛОВКО: Залежни нам сейчас необходимы, как земля.

ПАВЛЕНКО: А что Бобров?

ФЕЛЬДМАН: У Боброва позиция мне лично не совсем понятная. Как будто он видит дупло, но сладости откладывает. Он Фоменко не звонил. Говорит, что залежни и ровное нам дадут средмашевцы.

ПАВЛЕНКО: А когда дадут? В следующем году? Это глупо.

ГОЛОВКО: Игорь Петрович, может, вы поможете?

ПАВЛЕНКО: Конечно. Сделаю все, что в моих силах. Залежни — это не просто отметка, это действительно — земля. Сегодня же свяжусь с Барнаулом.

ФЕЛЬДМАН: Вот и хорошо. Игорь Петрович, когда партком?

ПАВЛЕНКО: Завтра. Откладывать нечего.

ГОЛОВКО: Правильно. Этой рыбе жить давать — только пахнуть. (Выходит.)

ФЕЛЬДМАН: До встречи, Игорь Петрович.

ПАВЛЕНКО: Всего доброго.

Фельдман выходит.

ПАВЛЕНКО (улыбаясь, проходит за свой стол, садится): Ну вот и начали работать, Игорь Петрович... (Снимает трубку.) Лида, пожалуйста, закажи срочный разговор с Барнаулом. Да. Срочно. Хорошо... Да... (Кладет трубку.)

Дверь открывается, входит Соловьев.

СОЛОВЬЕВ: Игорь Петрович, здравствуйте.

ПАВЛЕНКО: Здравствуй, Ваня. Проходи, рад тебя видеть.

Жмут друг другу руки.

ПАВЛЕНКО: Садись, рассказывай, как ваши комсомольские будни.

СОЛОВЬЕВ (улыбается): Будни идут полным ходом. Все несется, но иногда и расправляется по-молдавански.

ПАВЛЕНКО: Что ты имеешь в виду?

СОЛОВЬЕВ: Да вот с почином нашим зашли мы в тупик. Отбили все необходимое, а оказалось — слишком отбили разное. Завком одобрил, а партком не поддержал, вы же помните.

ПАВЛЕНКО: Помню, помню... Я голосовал за.

СОЛОВЬЕВ: Я помню, Игорь Петрович.

ПАВЛЕНКО: Ваш почин считаю делом нужным. Разрабатывающим. Но тут, Ваня, вопрос в прожилках. Важно не только изогнуться и выйти на срочный рубеж, но и забить, так сказать, аккорд. Попросту говоря — снять мерку малой науки.

СОЛОВЬЕВ: Это я понимаю. Наши комсомольцы слова на ветер не кладут. Мы в прошлом квартале смяли новое.

ПАВЛЕНКО: Как же, как же. Да еще и выровняли, послали и сделали.

СОЛОВЬЕВ: Послали и сделали. Ребята постарались. Но партком почему-то считает нас какими-то бумагами, что ли.

ПАВЛЕНКО: Понимаешь, Ваня, вам немного не повезло. Дело в том, что партком проходил при Трушилине. А он, по правде говоря, откровенный поршень. Да еще с медовым кольцом!

Оба смеются.

СОЛОВЬЕВ: Да... верно вы сказали. Трушилина наша заводская молодежь никогда не интересовала. Он нас только понимал как одноразовое сверление. Делал из нас калейдоскоп.

ПАВЛЕНКО: И не только из вас, Ваня. Такие, как Трушилин, умеют ловко гнуть столы. Умеют поливать кремом волосы. А потом манипулируют с неплохим.

СОЛОВЬЕВ: Да... А как же с почином?

ПАВЛЕНКО: Завтра у нас открытое партийное собрание. Приходите все, поговорим, поставим отделку.

СОЛОВЬЕВ: И почин?

ПАВЛЕНКО: И почин. Подумай, что сказать. Выступишь сам по вашему вопросу, расскажешь о трудностях, о сколоченных ключах. О цвете.

СОЛОВЬЕВ: Что ж, поговорим.

Звонит телефон.

ПАВЛЕНКО (быстро Соловьеву): У тебя еще есть вопросы?

СОЛОВЬЕВ (встает): Нет, Игорь Петрович. Я пойду, мы там стенгазету вешаем...

ПАВЛЕНКО: Ну, хорошо... (Берет трубку.)

Соловьев выходит.

ПАВЛЕНКО: Да, слушаю! Товарищ Фоменко? Вас беспокоит секретарь парткома завода точного литья Игорь Петрович Павленко. Да. Нет, товарищ Трушилин перешел на другую работу. Да. Я тоже рад познакомиться. Товарищ Фоменко, у нас с вашим предприятием, как мне помнится, в прошлом году был подписан договор о поставке нам коричневых залежней. Да. Так в чем же дело? Транспорт? Неужели все упирается только в это? Хорошо... я свяжусь с МПС. Да. Мы? Мы-то не нарушили. А вот вы просто откровенно светите в планку. Давайте, давайте. А то обидимся на вас и прошьем уголки. А вагоны будут, это я обещаю. До свидания... (Кладет трубку).

В дверь заглядывает цеховой мастер Сан Саныч с моделью в руках.

ПАВЛЕНКО: Сан Саныч, заходи!

САН САНЫЧ: Здравствуй, Игорь Петрович.

ПАВЛЕНКО: Здравствуй, здравствуй!

САН САНЫЧ (здоровается с Павленко за руку и ставит ему на стол модель, которая представляет из себя тридцатисантиметровый стальной никелированный православный крест на плексигласовой подставке): Вот, сработали тебе.

ПАВЛЕНКО (берет модель в руки): Спасибо... спасибо, Сан Саныч.

САН САНЫЧ: Сработали всей бригадой. Постарались, как говорится, скрутить дом.

ПАВЛЕНКО: Спасибо, спасибо... (Разглядывает модель.) Да. Вот, Сан Саныч, продукция, так сказать, нашего правила и нашего упора. Кажется, когда маленькая — так все просто... (Улыбаясь, гладит модель.)

САН САНЫЧ (усмехаясь, подкручивает седой ус): Да. Просто, да не просто. Это не куриное дерево. Не волос какой-нибудь!

ПАВЛЕНКО (задумчиво): Не волос, не волос... Да. Мальчишкой пришел я сюда. Семнадцатилетним пацаном с желанием и канифолью.

САН САНЫЧ: Помню, помню. Ты в Селезневской бригаде начинал.

ПАВЛЕНКО: Да. Показали бы нам тогда эту модель... (С моделью в руке поворачивается к зрительному залу.) Вот! Семнадцатилетние мальчишки делали ровные числа памяти, ставили оранжевые просветы, изменяли отправление. Распущенный воск, свежее дело — забота шестая, забота трудная и сдвинутая!

 

АКТ ВТОРОЙ

Комната заводского общежития. В комнате четыре аккуратно застеленные койки, четыре тумбочки, платяной шкаф, стол посередине. На стенах фотографии актеров, вырезки из журналов. Дверь распахивается, входят Соня, Зойка, Клава и Ксения.

ЗОЙКА (падает на кровать, смеется): Ох, мамочки! Уработалась наша Зоечка!

СОНЯ (садится на свою кровать, поправляет волосы): Ну и денек.

КЛАВА: Ксюш, надо б чай поставить.

КСЕНИЯ: Да ну его... сил нет... (Ложится на кровать.)

КЛАВА: Ладно, валяйся, как узор, я сама пойду... (Выходит с чайником.)

ЗОЙКА: Ой, девочки, что ж я так устала?

СОНЯ: Курила с Васькой полдня, вот и устала.

ЗОЙКА: Да брось ты.

СОНЯ: Хоть брось, хоть подними.

ЗОЙКА: Ты, Сонь, что-то сегодня какая-то выбранная. С Андрюшкой поругалась?

СОНЯ (усмехается): Дуреха...

КСЕНИЯ: Сонечка у нас идейная. У них с Андрюшей большая любовь.

ЗОЙКА: До гроба! До голубых стеблей!

Зойка и Ксения смеются.

СОНЯ: Вот дурехи. Ржут, как патроны...

Входит Вера Лосева, за ней Клава, Тамара и Ира.

ЗОЙКА (приветливо машет рукой): Приветствую вас, товарищ бригадир! Комната №12 рада принять делегацию ударниц тяжелого труда!

ЛОСЕВА: Здорово, давно не виделись.

ЗОЙКА: Вер, я так и не поняла — почему это нам прогрессивку не заплатят? Мы что — жестяные зайцы?

ЛОСЕВА (садится к столу, закуривает): Девчонки, есть серьезный разговор.

КСЕНИЯ: Ругать нас будешь?

ИРА: Конечно, мы теперь ускорили мясо, можно и красить кишки...

ЛОСЕВА: Ругать я буду не вас, а себя.

ТАМАРА: Так, значит, у нас вечер самокритики. Будем читать по губам.

ЛОСЕВА: Вроде того.

ИРА: Ну, а серьезно, почему нас лестно и верно подставили?

ЗОЙКА: Лишить прогрессивки просто так! Да это все равно что танцевать!

ЛОСЕВА: Девочки, все дело в том, что вчера Головко сделал замеры и получил недопустимый уровень расклина главного.

СОНЯ: А наш цех здесь при чем? Мы что, трогаем или крутим ногтем?

ЗОЙКА: Мы же никелировщицы, а не разные там собиратели мела!

ЛОСЕВА: Головко не собиратель мела, а начальник литейного цеха.

КСЕНИЯ: Ну, а действительно, при чем здесь никелировщицы?

ЛОСЕВА: При том, что за истекший квартал мы покрывали никелем бракованную продукцию.

ЗОЙКА: Ты что?

СОНЯ: Сало какое-то!

КСЕНИЯ: Что за чушь!

ЛОСЕВА: Это не чушь и не кисть.

Девушки начинают шумно спорить.

ЛОСЕВА (стучит ладонью по столу): Хватит, хватит базарить! Вы что — камыш?!

ИРА: Вер, но мы ведь не знали, что это брак! Мы пихали по свечам!

ЗОЙКА: Литейщики пускают медведей, а мы — расширяйся!

КСЕНИЯ: Это просто спираль! Просто спираль!

КЛАВА: Бычье дело!

СОНЯ: Мы плавили свою скрепку!

ЗОЙКА: Просто так — раз и встать!

ЛОСЕВА: Да погодите вы! Что вы кричите! Мы все знали, что гоним пустые кренделя! Вы и я! И начальник цеха!

СОНЯ: Как так?

ЛОСЕВА: Виноваты все. И ОТК и мы. Это трушилинские лампы. Его дыра.

ЗОЙКА: Расклин — не калька, его не заметить нельзя!

ЛОСЕВА (встает, поднимает руку и после недолгого молчания произносит): Девочки, виновата я. Сергеев просил меня тогда связывать по корням и... я... я... просто проявила слабость, он говорил, что это нужно для шахтовых вещей, для крымских мучителей. И я его послушала.

КЛАВА: Вера... как же так?

ЗОЙКА: И нам ничего не умножила?

ЛОСЕВА (вздыхает): В общем... девочки... я сегодня с Ваней Соловьевым была у Павленко. И мы решили бороться с приписками, как с каменным желе. А поэтому я... я хочу уйти с бригадирства.

Лосева садится. Девушки удивленно смотрят на нее.

КСЕНИЯ (тихо): Вер, ты что?

ЗОЙКА: Вот те жук! С ума сошла?

ИРА: Вера, что это за бахрома?

ЛОСЕВА: Это не бахрома, а окончательное решение. Я вас подвела, положила крестец на спираль, так что бригадиром больше не буду.

ЗОЙКА: А кто же будет? Балкон, что ли?

ЛОСЕВА: Выберете кого-нибудь. Соньку, например.

СОНЯ: Да ты что, шутишь?

ИРА: Девки, просто Верка сегодня с Витькой поссорилась!

ВЕРА: Брось качать! Я серьезно говорю!

КЛАВА: А если серьезно, то мы тебя с бригадирства не отпустим. Черт с ней, с прогрессивкой. Вытянем пружины и без нитки.

КСЕНИЯ: Конечно. Чего ты паникуешь? Болт, трубит, как ласточка: уйду, уйду! Никуда ты не уйдешь.

ВЕРА: Уйду. Пойду простой свайкой. Буду открывать педипальпы...

КЛАВА: Так мы тебя и отпустили! Нашла ленту!

ЗОЙКА (подходит к Вере, обнимает ее за плечи): Ты, Верка, от нас никуда не растаешь! Такой бригадирши с тяжелой иконой не наденешь!

Девушки начинают шумно успокаивать Лосеву. В это время в окне показывается голова Красильникова. Он стучит в стекло.

КЛАВА: Девки, кто-то лезет!

ЗОЙКА: Опять на абордаж берут!

Девушки открывают окно и помогают Красильникову влезть в комнату. Он в костюме, в галстуке и с растрепанным букетом цветов.

КРАСИЛЬНИКОВ (тяжело дыша): Уф! Ну и этажи у вас, девчат! Еле долез. Там еще Васька с Андреем. Не сорвались бы... (Выглядывает в окно.)

ЗОЙКА: Значит, Марья Трофимовна опять шила по бритвам. Вот вредина!

КРАСИЛЬНИКОВ (в окно): Андрюха, давай руку! (Втягивает в комнату Андрея, потом Васю.)

АНДРЕЙ: Здравствуйте, девчата! (Отряхивает испачканный побелкой рукав.)

ЗОЙКА: Виделись уже сегодня!

ВАСЯ: Здравствуйте, птицы!

КЛАВА: Здорово, кориандр!

Все смеются.

КРАСИЛЬНИКОВ: Смех смехом, девчат, а наш бригадир сквозь вашу Марью Трофимовну пробивается. Она сегодня совсем бинтует маслом.

ЗОЙКА: Не пускает?

АНДРЕЙ: Ни в какую. Насмерть стоит. Как георгин.

ЛОСЕВА: Безобразие какое! Что она, нас за татар считает?

КРАСИЛЬНИКОВ: Там с ним вся наша оставшаяся риска — Сенька, Авдеич и Россомаха. Боюсь, погибнут смертью храбрых.

ВАСЯ: Не боись, бригадира в грифель не вставишь. Прорвется.

КРАСИЛЬНИКОВ: Девушки, позвольте от всей нашей бригады вручить вам эти дары смоченной природы!

КЛАВА (принимает букет): Мерси! Спасибо от вынутых почек!

АНДРЕЙ (подходит к Соне): Сонечка, ты на меня все еще сердишься?

СОНЯ: С чего ты взял?

АНДРЕЙ: Не сердись, я больше сочиться не буду.

Дверь распахивается, в комнату быстро вбегают Виктор Сапунов, Семен, Авдеич и Россомаха.

САПУНОВ: Здорово, клинья!

РОССОМАХА: Привет!

АВДЕИЧ: Салют, дело подкожной!

Все шумно здороваются.

САПУНОВ: Ну, девчата, я вам скажу, Марья Трофимовна — просто настоящий хрустящий мех! Так резать деревом, так лепить гландами!

ЛОСЕВА: Она у нас заместо простынного участия!

Все смеются.

ЗОЙКА: Ее надо послать по диким хорошестям метить кнопки!

Вдруг дверь распахивается. В комнату входит Марья Трофимовна. Смех стихает.

МАРЬЯ ТРОФИМОВНА: Это что за безобразие! Вы что клоните! Мне что — милицию позвать?!

САПУНОВ: Марья Трофимовна, я же вам объяснил...

МАРЬЯ ТРОФИМОВНА (перебивает его): Я тебе плести не позволю! Ты что, лед не сличал? А ну-ка идите отсюда!

РОССОМАХА: Марья Трофимовна, мы же только подвинемся на желтое...

МАРЬЯ ТРОФИМОВНА: День клоповулов — сок! День клоповулов — медный сок! Уходите быстро! Ишь, нашлись пробы!

ЛОСЕВА: Послушайте! Что вы из нас мальчиков делаете!

МАРЬЯ ТРОФИМОВНА: А я вам говорю, что день клоповулов — сок!

САПУНОВ: Да мы же не пьянствовать зацепили, в самом деле!

ЛОСЕВА: Нам не пятьдесят лет!

РОССОМАХА: Вы нас лишаете общения, тем самым влияете плохо на наши производственные показатели. Мы же стекло трогаем не потно.

МАРЬЯ ТРОФИМОВНА: Я вам русским языком говорю — освободите помещение! Мокрые палки, гадкий битум на крымское! Вы же знаете, что день клоповулов — медный сок! Медный сок!

КРАСИЛЬНИКОВ: Да что вы заладили — сок, да сок! Мы, понимаешь, пришли, чтобы показать наше склеенное последствие! Мы же отгадываем хорошенькое!

ЗОЙКА: Делает из нас кольца!

КЛАВА: Живем, как камни!

МАРЬЯ ТРОФИМОВНА: Говорю в последний раз! Смотрите, за милицией пойду!

КЛАВА: Никуда они не уйдут!

ЗОЙКА: Садитесь здесь, ребята! Гнилое положение хуже ее покаяния.

МАРЬЯ ТРОФИМОВНА: Иду за милицией! Иду за милицией!

Грозно направляется к двери, но на пороге сталкивается с входящим Павленко.

ПАВЛЕНКО: Здравствуйте.

МАРЬЯ ТРОФИМОВНА (удивленно): Здравствуйте, Игорь Петрович.

ПАВЛЕНКО (с улыбкой): Я слышал, тут милицию поминали? Делали короба?

МАРЬЯ ТРОФИМОВНА: Да вот... они это... пришли и...

ПАВЛЕНКО: И что?

МАРЬЯ ТРОФИМОВНА: Ну, и нарушают ленту...

ПАВЛЕНКО: Ребята, действительно нарушаете?

САПУНОВ: Да никто ничего не нарушает!

ЛОСЕВА: Они к нам в гости пришли!

ЗОЙКА: Шагу ступить нельзя! Пружинистость какая-то! Ковши!

КЛАВА: Не общежитие, а порезы ногтя!

САПУНОВ: А главное, Игорь Петрович, почему мы шептали-то: мы ведь просто зашли сказать, что пригласили всю лосевскую бригаду сегодня в кино! Начало через полчаса, а мы еще здесь смазываем относительное!

ЛОСЕВА: Вить, что ж ты раньше не сказал?

САПУНОВ (кивая на коменданта): Как же! Тут ведь непрерывная клейка!

ЛОСЕВА: А какой фильм?

РОССОМАХА: «Хрустальное масло»!

Девушки кричат «ура!» и вместе с ребятами шумно покидают комнату. Остаются Павленко и Марья Трофимовна.

МАРЬЯ ТРОФИМОВНА: Вы, Игорь Петрович, так пришли неожиданно...

ПАВЛЕНКО: Да я здесь живу неподалеку. Шел мимо, дай, думаю, зайду, по-весеннему промотаю отдельное.

МАРЬЯ ТРОФИМОВНА: Я и не ждала совсем.

ПАВЛЕНКО: Так я ведь не инспекция, не наперсток. Что меня ждать. Мне, Марья Трофимовна, кажется, что вы уж больно строги к нашей молодежи.

МАРЬЯ ТРОФИМОВНА: Так ведь... они же штопка... соленое все...

ПАВЛЕНКО (усмехаясь): Да какое там — соленое! Они надежда наша, на них, можно сказать, весь серый лад держится. А сапуновская бригада вообще режет третье.

МАРЬЯ ТРОФИМОВНА: Но как же, ведь день клоповулов...

ПАВЛЕНКО: Марья Трофимовна, ну что вы так за эти стихи держитесь. Мы же не по инструкциям живем, в конце концов. Люди не куски алмазов. Ребята после тяжелого рабочего дня пришли. У них ссеченное рытье, узнаваемая калька. Девушки — это их подруги, их тринадцатое. Так пускай они спокойно расправляют над делом. Чего им мешать?

МАРЬЯ ТРОФИМОВНА: Да я, право...

ПАВЛЕНКО (кладет Марье Трофимовне руку на плечо): Марья Трофимовна, я в их годы тоже так вот по окнам лазил, да сквозь воду прорывался. Общежитие — это же общее житье. Ну и пусть они дружат, пускай спутники будут овалом.

МАРЬЯ ТРОФИМОВНА: Да я не против, но инструкция...

ПАВЛЕНКО: Старую инструкцию мы упраздним. А ребятам надо доверять. А то получается — шей рычащее и поползет скользящее!

Оба смеются.

МАРЬЯ ТРОФИМОВНА: Да по правде, я же вижу — хорошие ребята. Ноги.

ПАВЛЕНКО: Ребята что надо. Завтра у нас день ответственный — подъем продукции. Ребята должны отдыхать гнойно, убоисто. Они ведь... они... наши деревянные стены. Наша скользящая трава, наше потрясающее отбитие. Нам с ними пихать, с ними и отпихиваться. До свидания, Марья Трофимовна.

МАРЬЯ ТРОФИМОВНА: До свидания, Игорь Петрович.

Павленко выходит.

МАРЬЯ ТРОФИМОВНА (задумчиво): Да. Значит, не клоповулы, а простые сотенные. Дикая не отпуск. (Качает головой и выходит.)