Традиционно начну с Королевских Ожиданий.
Никаких подробностей о репетициях я не знал, равно как и не удосужился прочитать пьесу, что, конечно, неправильно. Быть может, то мнение, которое я сейчас выдам, отчасти оказалось таким, как раз по причине незнания материала. Но что теперь поделать.

Так вот, ничего об этом спектакле я не знал, кроме того, что действо будет происходить среди зрителей – то есть места для зрителей будут расположены на сцене, справа и слева. То бишь и «Камерный» решил обратиться к столь популярному в наше время делу – поиску нового сценического пространства, не выходя из дома, то есть из здания своего театра. Это и правильно, и рискованно, так как искать и пробовать в любом случае нужно, но здесь легко перестараться и просто убить весь спектакль таким вот переносом зрителей. Хотя, если это и не навредит спектаклю, а просто ничего не изменит, то все одно подобная «трансформация» будет являться обыкновенным выпендрежем. В общем, к «оригинальным» идеям и требования соответствующие, режиссер теперь должен обосновать водружение зрителя на сцену и размещение актеров под увеличительным стеклом.

Перед началом спектакля в фойе театра, под традиционную живую музыку на пианино (какая простая и красивая фишка этого театра!), молодой человек на постаменте с флажками в руках семафорил разные слова и фразы, а пара специальных девушек рисовала красной краской на ватманах эти его послания, параллельно здесь же изображая это дело графически. Ну, думаю, значит, в спектакле будут использовать семафорную азбуку. Как вы догадались по фото, сама азбука также была размещена в фойе. И на программке были нарисованы морячки с флажками (только что попытался расшифровать, что означают эти фигурки, но оказалось, что это просто алфавит – все буквы подряд; даже обидно, ибо я ожидал нечто более информативное или хотя бы осмысленное).

А дальше – темный зал, густой туман, два огромных вентилятора, направленные на сцену, куда все зрители поднимаются по мосткам. На моем билете номер места был написан совершенно непонятно, и в результате я сел не на свое 24-е – в центре первого ряда справа, а на 4-ое, ближе к краю сцены на левом первом ряду. В итоге кто-то с пригласительным билетом на это же место (свое законное) попытался было согнать меня, но я, будучи уверен, что сижу правильно, причем не по пригласительному, а за честно заработанные уже на новой работе деньги, и не подумал вставать. В итоге всех рассадили куда-то в другое место, а я остался на чужой частичке деревянной лавочки с накинутой половицей, что и являлось местами для зрителей. И уже после начала спектакля я вспомнил, что вроде как на плане в кассе выбрал место в центре ряда, а не с краю, и сообразил, что у меня не 4-ое, а 24-ое место. Но было уже поздно.

К чему я все это рассказал? Да к тому, что, судя по всему, провидение водрузило меня именно на это место. Конечно, я могу ошибаться, но, как мне кажется, отсюда имеет место наиболее удачный обзор. По крайней мере, за весь спектакль я поймал целый ряд восхитительных моментов, которые были видны именно с этой точки. Но полно, полно об этом. Давайте поскорее перейдем к самому действу!

Итак, «Утюги». Все началось обычно и даже как-то совсем не обнадеживающе. Где-то на 15-й минуте я поймал себя на такой мысли: «Интересно, вот что должно произойти в этом спектакле, чтобы он мне понравился? Возможно ли то, что я испытаю в ближайшие полтора часа настоящее зрительское счастие или хотя бы простую рабоче-крестьянскую радость? Что может перевернуть и всколыхнуть этот спектакль? Что они должны сделать? Или будет какой-то поворот в пьесе? А скорей всего не будет ничего. Все как обычно. А жаль. Всегда хочется чего-то нового, интересного…» И все в таком духе.

Во время спектакля обычно о таких вещах не думаешь. Ты либо захвачен действом, либо откровенно скучаешь, копаешься, отмечаешь промахи, вранье, или просто спишь. Но здесь я об этом задумался. И еще отметил для себя то, что в спектакле, на мой взгляд, имеется какой-то диссонанс между ритмом пьесы и его реализацией на сцене. Но что сему причиной – режиссерское прочтение пьесы или актерская неуверенность в премьерном показе? Кроме того, по игре практически всех актеров можно было подумать, что их персонажи знают что-то такое, чего пока не знаю я. И это что-то в определенный момент выстрелит. Знаете, такая деланная загадочность и непонятность в движениях, которую и не назовешь необоснованной, но и нормальной она точно не является. Все это не доставляло большого удовольствия, но, по крайней мере, и не отторгало, а местами даже возбуждало интерес.

Но когда началась сцена с презентацией утюгов Гладильщиком (у которого целая коллекция чугунных утюгов, и часть из них он хотел продать профессору), то все словно перевернулось. Случился роскошный монолог главного героя, где он преобразился, ожил и чертовски вкусно, даже как-то… сексуально выдал следующий монолог:

«Вот этими утюгами каждое утро я глажу свой остров. В конце лета, когда небо дребезжит под грузом наваливающейся жары, я разглаживаю его вот этим чугунным с железной крышкой. Сто лет назад его уронила хозяйка. Хрупкий панцирь лопнул, и она отдала утюг мастеру - тот выковал крышку из железа. Я его не нагреваю. Остужаю им вечера в конце короткого душного августа. Но когда последний лоскуток зноя растворяется в съеженном осеннем дыхании, я беру вот этот, похожий на морской паром. Сзади у него отверстие, а внутри он абсолютно пуст. Я загоняю внутрь раскаленный брусок и легко прохожусь по сизоватой осенней поверхности. Никто не знает, почему в конце сентября на остров вдруг возвращаются теплые дни. Я знаю. Я нагреваю островное небо вот этим паромом и на какое-то время продлеваю негу. Но брусок не может долго удерживать солнце. Мои чугунные и бронзовые солдаты остывают, как павшие воины в великой войне с зимой. Это Неизбежность. И тогда мне ничего не остается. Я беру десятикилограммового монстра, и, обливаясь потом, глажу тяжелое шинельное сукно февраля. Это трудная и почти напрасная работа. Иногда мне удается чуть-чуть подтопить снеговую скатерть, но никогда еще не получалось заставить солнце высвободить в середине зимы хотя бы парочку безветренных дней… Оно светит ярко, низко и холодно. Шинель зимы хрустит тонкой обледенелой коркой. Я чувствую себя бессильным. И когда мой напрасный труд принимает форму отчаяния и руки немеют от одной мысли о новом полотне, утюг вдруг замирает на краю зимы, с шипением растворяя остатки грязного снега. То, что казалось нескончаемым – вдруг оканчивается. В марте все еще зябко, но у весны нет другого платья, кроме ситцевого, с рюшками, кружевами… И вот тогда, дрожащими руками, больше всего на свете боясь прожечь тонкую почти прозрачную ткань, я нагреваю этот утюжок… Он крохотный, весит всего двадцать грамм… Восемьдесят шесть лет назад две девочки – дочери священника гладили им платьица для своих кукол. А теперь я разглаживаю облачение Весны. Это самое счастливое время. Это единственное время, когда мне кажется, что вместо ситца под моим кукольным утюжком трепещут крылья бабочек и от их прикосновений в мир возвращается тепло, он рождается заново…»

Представляете себе это? Нет? Скорей всего, нет. Это надо видеть и слушать! Для меня, сидящего в метре от артиста, это было фантастикой! Уже ради одной этой сцены стоило затевать весь спектакль. Здесь сошлось все, и перенос места игры и зрителей на сцену, и все эти странные образы персонажей, и загадки/ужимки вначале спектакля, вообще все-все-все. Тут я был счастлив, Честное Королевское!

А дальше все пошло много лучше. По очереди раскрылись практически все действующие лица. Кто-то лучше, кто-то немного хуже, но в целом – свои главные сцены удались всем. И мама, и Маша, и дядя Ваня получились. Роль младшего брата – Коли играет маленький мальчик Егор Спасский (еще в очереди будет играть Никита Селезнев). Дети в театре – это всегда непредсказуемо и непрофессионально, что подтверждает и этот конкретный случай. Но ничего страшного. Не всем же на роли детей ставить взрослых актеров с бородой.

У Маши до определенного момента все было не совсем однозначно, но в сцене на берегу моря (начало второго акта пьесы) она играла роскошно, чем сняла все вопросы по поводу своей роли. Единственный, кто остался «закрытым», так это Профессор. Но, вполне возможно, что он таким и должен остаться. По крайней мере, предпоследняя сцена, когда во время примирения семейства, Пол лежит на полу в позе зародыша, пьяный до невозможного, а все ходят вокруг него, может быть интерпретирована по-разному. Выглядело это очень смешно.

Но более всех мне понравился именно Гладильщик Саша в исполнении Дмитрия Блинкова. Местами он приводил меня в настоящий восторг. Подробная, живая, вкусная игра – это единственно возможное дело для «камерной постановки в квадрате». Когда зритель может разглядывать артистов в упор, и когда у последних нет возможности спрятаться, то здесь все должно быть идеально. Пока здесь далеко не все так хорошо, но и того, что уже случилось, лично мне более чем достаточно, чтобы по окончании спектакля спуститься со сцены абсолютно довольным.

Лично в меня этот спектакль попал. Режиссер просто молодец, равно как и актеры, и, разумеется, драматург. Даже удивительно, что эту пьесу ранее никто не поставил. Странно.

И знаете, вот такое вот размещение места игры – среди зрителей, мало того, что было абсолютно обоснованно в данной постановке – и за счет пустого зала, и за счет самой игры актеров, на которую можно и нужно смотреть с разных сторон (я поймал несколько волшебных моментов, которые мог увидеть только под тем углом, который был возможен с моего места), но плюс к этому такой ход подсказывает и сама пьеса. Ведь место действия – остров. А в данном случае артисты оказались в какой-то степени на острове, где зрители оказались окружающим их со всех сторон морем (за идею спасибо Т.А.!). А что может быть лучше моря?