(мещанская трагедия)

Перевод Г. Гомберга

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Президент фон Вальтер, при дворе

германского князя.

Фердинанд, его сын, майор.

Гофмаршал фон Кальб.

Леди Милфорд, фаворитка

князя

Вурм, домашний секретарь

президента.

Миллер, музыкант.

 Его жена.

Луиза, нх дочь.

Софи, камеристка леди.

Камердинер князя и многие

другие.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Сцена I

Комната у музыканта

Миллер (встает со стула и ста­вит в сторону свою виолончель. У стола сидит Г-жа Миллер еще в дезабилье и пьет кофе.)

Миллер (быстро ходит взад и вперед). Раз навсегда! Дело ста­новится серьезным. О моей дочери с ба­роном начинают громко говорить. Мой дом опозорен. Президент узнает... ко­ротко: я изобличу майора.

Жена. Ты не завлекал его в свой дон, не заставлял его встретиться с твоей дочерью.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Миллер. Не завлекал его в свой дом! Не заставлял встретиться с моей дочерью! Кто обратит на это внима­ние? — Ведь я господин в своем доме! Я должен был бы лучше смотреть за сво­ей дочерью; я должен был бы отвадить майора, или прямо донести все его отцу. Для молодого барона кончится все это одним только выговором, я знаю это, а вся вина падет на мою голову.

Ж е н а. (выпивает чашку). Шутки! Глупости! Что может с тобой случить­ся? Кто может придраться к тебе? Ты, как того требует твоя профессия, на­бираешь учеников, где только возможно.

Миллер. Но скажи ты мне все-таки, чем это кончится? Жениться на девушке он не может, об этом и речи нет. А взять ее в... избави, боже! Ко­нечно, после того как он черт знает с кем возился, приятно этакому сласто­любцу иметь что-нибудь свеженькое. Смотри ты! Смотри! И если бы ты да­же в каждой щелке имел по глазу, если бы ты стоял часовым над каждой каплей крови, он все-таки у тебя под носом надругается над девушкой и бро­сит ее; а она опозорена на всю свою жизнь и сидит в девушках или, если ремесло ей по нраву, продолжает тоже самое делать. О, господи!

Жена. Избави нас боже от этого!

Миллер! Есть от чего избавить! На что еще может рассчитывать такой ветреник? Девушка красива, стройна, грациозна. Все равно, в каком доме она живет. На это не обращают вни­мания, когда имеют дело с. женщиной, лишь бы только удалось добиться сво­его... Удалось бы только молодцу дель­це обделать, а там... Все пойдет у него отлично, как у нашего Роднея, когда он носом почует француза: тут только он распустит все паруса. Да я и не виню его в этом. Человек остается че­ловеком. Это, ведь, мне хорошо из­вестно.

Жена. Читал бы ты только пре­лестные записки, которые пишет госпо­дин майор нашей дочери. Боже правый! По ним ясно видно, как горячо он ее любит.

М и л л е р. Так оно и есть! Бьют по мешку, а думают осла. Кто хочет добраться к милому телу, пусть вы­шлет вперед доброе сердце. Разве я сам не тоже самое делал? Только бы души поладили. Прислуга берет пример с гос­под и в конце-то концов серебряный месяц окажется сводником.

Жена. Посмотри ты только на эти красивые книжки, присланные сюда господином майором. Твоя дочь по ним только и молится.

Миллер. (свистит). Вот оно! Молится! Ему нужно отравить ее за­мученной кухней беллетристов. В огонь бы эту дрянь! Девушка нахватается Бог знает какого заоблачного вздора; кровь зашевелится как от шпанских мух и пропадет та капля религиозности, кото­рую с таким трудом поддерживал отец. В огонь бы, говорю я! Девушка забе­рет себе в голову разную чертовщину и, побывав в этом мире чудес, в конце концов, не сможет даже найти дороги домой, забудет, будет стыдиться, что ее отец — скрипач Миллер, и кроме все-го этого лишит меня честного, дельного зятя, который бы помогал мне... Нет! Черт возьми! (вскакивает, с жаром). Сейчас нужно привести это в исполне­ние и майору... да, да, я покажу майору, где плотник дверь проделал. (Хочет идти).

Жена. Будь же рассудителен. Сколько он подарков поприносил нам...

Миллер (возвращается и оста­навливается перед ней). Плата за кровь моей дочери! Убирайся к дьяволу, бес­стыдная сводница! Лучше пойду я по миру с своей скрипкой и буду добы­вать себе дневное пропитание, играя под окнами — лучше я разобью свою виолончель и стану навоз возить, чем воспользуюсь деньгами, заработанными моей единственной дочерью. ценой ее души и счастья. Откажись ты от этого проклятого кофе и нюхательного табаку и тогда тебе не нужно будет выводить свою дочь на рынок. Я был постоянно сыт и всегда имел хорошую сорочку на теле, прежде чем этот хлыщ забрался в мой дом.

Жена. Только не будь опромет­чив! Как ты, однако, быстро загорелся! Я говорю только, что не нужно оскорб­лять господина майора: ведь он сын президента.

Миллер. Вот то-то оно и есть! Потому-то и нужно сегодня же покон­чить с этим делом! Президент должен быть мне благодарен, если только он хороший отец. Почисть мне красный плюшевый сюртук, и я отправлюсь к его превосходительству; «Вашему сы­ну», скажу я ему, «нравится моя дочь; но она будет слишком плохая жена для него, а в наложницы — она слиш­ком дорога». И только! Меня зовут Миллер.

Сцена II

Те же и секретарь Вурм

Жена.   Ах!   Здравствуйте, госпо­дин секретарь! Очень рада вас видеть. Вурм. Оставьте, оставьте, тетуш­ка! Может ли пойти в счет удовольствие, доставляемое мещанами, там, где есть благоволение дворян.

Жена. Чего вы только не говори­те, господин секретарь! Высокая милость господина Майора фон Вальтера до­ставляет нам действительно иногда удо­вольствие, но из-за этого мы никем не пренебрегаем.

Миллер (с досадой). Подай, же­на, стул гостю! Раздевайтесь, земляк!

Вурм (кладет шляпу и палку и садится). Как же поживает моя бу­дущая... или моя бывшая?... Смею на­деяться, что мамзель Луизу можно видеть?

Жена. Спасибо за внимание, гос­подин секретарь! Моя дочь вовсе не высокомерна

Миллер (сердится и ударяет ее смычком). Жена!

Жена. Жаль, что она не может иметь чести видеть вас, господин сек­ретарь Моя дочь теперь у обедни.

Вурм.   Это меня   очень   радует, очень радует! Я буду иметь в ней на­божную жену.

Жена (улыбается с глупой гор­достью). Да!... Но, господин секре­тарь...

М и л л е р (в явном смущении, дер­гает ее за ухо). Жена!

Жена. Если только мы можем быть вам чем-либо полезны, то с боль­шим удовольствием, господин секре­тарь...

В у р м (лукаво усмехается). Чем-нибудь! Очень вам благодарен! Очень! Гм! Гм! Гм!

Жена. Но... как по вашему мне­нию, господин секретарь?...

Миллер (взбешенный, толкает жену сзади). Жена!

Жена. Что хорошо — то хорошо, а что лучше — то лучше. Кто же ста­нет противиться счастью собственного дитяти? Вы, господин секретарь, веро­ятно, уже сами замечаете?..

В у р м (беспокойно вертится в крес­ле, чешет себе ухо и поправляет манжеты и жабо). Замечаю ли я?

О,   да!.. Что вы, именно думаете этим?

Жена. Ну... я думаю (кашляет). что моя дочь по воле божьей будет знатной дамой...

В у р м (вскакивает с кресла). Что вы говорите? Что?

Миллер. Сидите! Сидите, гос­подин секретарь! Моя жена — глупая гусыня. Каким образом может сделать­ся моя дочь знатной барыней? И на­болтает же, глупая!

Жена. Бранись, сколько хочешь. Я все-таки знаю, что знаю... а что гос­подин майор сказал, то он сказал.

Миллер (окончательно выведен­ный из терпения, бросается к виолонче­ли). Замолчишь ли ты? Хочешь, верно, чтобы я на твоей голове разбил вио­лончель? Что ты знаешь? Что мог ска­зать майор? Не обращайте внимания на эту болтовню, братец! Ступайте в свою кухню! Вы меня, надеюсь, не считаете таким глупцом, чтобы я мог иметь такие намерения относительно девушки? Не подумаете обо мне этого, господин секретарь? В у р м. Я и не заслужил этого от вас, господин музыкант? Я, как вам известно, всегда был господином своего слова, и мои намерения относительно вашей дочери были решены и подписа­ны. При моей должности, если уметь вести хозяйство, можно хорошо про­жить. У президента я в милости, так что в рекомендациях не было бы недо­статка, если бы я вздумал занять долж­ность повыше. Вы видите, мои намере­ния относительно мамзель Луизы серь­езны. Но вас, видно какой-то ветреник уломал...

Жена. Господин секретарь! Нель­зя ли с большим уважением...

Миллер. Придержи язык, говорю я! Все остается по-старому, господин секретарь. Что я ответил вам прошлой осенью, тоже самое и теперь повторяю. Я не принуждаю своей дочери. Нрави­тесь вы ей — отлично, пусть старается быть с вами счастлива. Не хочет идти за вас — тем лучше... Божья воля, хо­тел я сказать — вы спокойно перенесе­те отказ и разопьете бутылочку с отцом. Девушке придется жить с вами, а не мне. С какой стати стану я ей упрямо навязывать человека, который ей не по сердцу? — Чтобы злой дух на старости лет не покидал меня, чтобы я стакана вина не мог выпить или лож­ки супу съесть, не подумав: «ты, не­годяй, погубил свою дочь»?

Жена. Коротко и ясно — я реши­тельно отказываюсь дать свое согласие. Мою дочь ждет кое-что повыше. Я об­ращусь к суду, если муж мой позво­лит себя уговорить.

М я л л е р. Хочешь ты, чтобы я те­бе все ребра переломал, пустомеля.

В у р м (к Миллеру). Отцовский совет имеет большое значение для до­чери. Меня ведь вы, надеюсь, знаете, господин Миллер?

Миллер. Черт тебя возьми со­всем! — Девушка должна вас знать. Что я, старый хрыч, в вас вижу, может не представлять никакого интереса для молодой лакомой девушки. Я вам точ­но скажу, годитесь ли вы в оркестр, но женское сердце мне совсем не знакомо. Скажу вам, господин секретарь,— я ведь прямой и, пожалуй, грубый че­ловек — что вы едва ли были бы бла­годарны за мой совет. Я не выдаю еще пока свою дочь ни за кого, но отсо­ветовал бы ей выходить за вас, госпо­дин секретарь! Дайте мне высказаться. Возлюбленному, прибегающему к помо­щи отца, я, извините меня, не доверяю ни на йоту. Если он порядочный малый, он постыдится высказать пред своей возлюбленной свои таланты таким ста­ромодным путем. Если же у него на­столько смелости нет — он трус, а для таких господ Луизы не существуют. Он должен обделать свое дело за спиной отца. Он должен так сделать, чтобы девушка скорее отца и мать послала к черту, чем его отпустила от себя-— или, чтобы она сама бросилась отцу и ноги и молила ради бога отдать его возлюбленному или схоронить ее. Вот это по моему молодец! Это значит любить

  В у р м (берет шляпу и палку а уходит'). Очень вам обязан, господин Миллер!   Миллер (идет за ним). За что? За что? Вы даже не закусили ничем, господин секретарь! (возвращается). Ничего не слушает и бежит... Видеть эту чернильную лисицу — для меня ху­же всякого яда. Мерзкий, противный негодяй! Так и кажется, что он попал на свет божий благодаря какому-нибудь контрабандисту. Маленькие узенькие глазки, огненно-красные волосы, искрив­ленный подбородок, как будто природа, взбешенная своей неудачной работой, схватила этого негодяя и бросила его в угол... Нет! Чем отдать свою дочь этакому негодяю, пусть она лучше... Прости, господи!

Жена (плюет со злостью). Соба­ка!... Тебя заставят замолчать!

Миллер. И ты тоже со своим проклятым майором! Ты вывела меня просто из терпения. Ты никогда не бы­ваешь глупее, чем когда тебе непременно нужно быть порассудительнее. И к чему было болтать о знатной барыне и о дочери своей? Стоит ему только что-нибудь заметить как на следующий

 

 

же день на рынке все будут говорить об этом. Эти господа, как только про­нюхают что-нибудь в доме, если со­рвется у кого глупое слово — бац! Знают уже об этом и князь, и фаво­ритка, и президент, и, того гляди, раз­разится гроза над тобой.

Сцена III

Те же, Луиза Миллер

(входит с книгой в руке)

Луиза (кладет книгу, подходит к Миллеру и жмет ему руку). Здрав­ствуй отец!

М и л л ер (с любовью). Отлично, моя Луиза! Меня радует, что ты так хорошо помнишь о твоем создателе. Будь всегда такою и его рука поддер­жит тебя всегда.

Луиза. О, я великая грешница, отец! Был он здесь, матушка?

Жена. Кто, дитя мое?

Луиза. Ах! Я забыла, что и кро­ме него есть люди... Голова у меня так тяжела... Не было его здесь? Валь­тера?

Миллер (печально и серьезно). Я думал, что моя Луиза оставила в церкви это имя.

Луиза (смотрит некоторое время на него пристально). Я понимаю тебя, отец, чувствую нож, который ты вон­заешь в мою совесть. Но это слишком поздно. Нет во мне больше набожности, отец! Небо и Фердинанд рвут мою из­мученную душу, и я боюсь... я боюсь... (после некоторой паузы). Нет, дорогой отец!

Миллер (садится огорченный). Вот оно! Вот плоды этих безбожных книжек!

Луиза (с беспокойством подхо­дит к окну). Где он теперь? Знатные барышни видят его, слышат... а я не­счастная, забытая девушка... (пугается своих собственных слов и бросается к отцу). Нет, нет! Прости меня, отец! Я не жалуюсь на свою судьбу. Я хочу только немного думать о нем... Это, ведь, ничего не стоит. О, если бы я могла выдохнуть свою жизнь мягким, ласковым ветерком, чтобы освежать его лицо! О, если бы моя цветущая мо­лодость могла быть фиалкой, на кото­рую он наступил бы, и она скромно умерла бы под его ногой. Я бы удо­вольствовалась этим, отец! Может ли гордое, величественное солнце наказать комара за то, что он греется в его лучах?

Миллер (тронутый, опускает го­лову на ручку стула и закрывает лицо). Слушай, Луиза! Я отдал бы свою жизнь, чтобы только ты никогда не видела майора.

Луиза (пугливо). Что ты говоришь? Что? Ты не это думаешь, до­рогой отец. Ведь ты знаешь, что Фер­динанд— мой, для меня создан — мне на радость создан отцом любящих (стоит, задумавшись). Когда я его в первый раз увидела... (живее) кровь ударила мне в голову, радостнее заби­лось сердце; всякое биение говорило, всякий вздох шептал: «это он» — сердце мое узнало желанного и подтвердило: «это он»! Вся природа ликовала со мной! Тогда... о, тогда впервые просвет­лело у меня на душе. Тысячи молодых чувств появились в моем сердце, как цветы на земле с наступлением весны. Я не видела мира, и все-таки никогда он не был так прекрасен, как тогда. Я не знала больше бога, и все-таки я его любила больше, чем всегда.

Миллер (подбегает к ней, и при­жимает к груди). Луиза... дорогое... милое дитя... Возьми мою старую, сла­бую голову... возьми все... »се! Майо­ра — бог свидетель в том — я не могу тебе дать никогда. (Уходит).

Луиза. Да я и не хочу его те­перь, отец! Это незначительное время... один только сон о Фердинанде жадно поглотит его. Я отказываюсь от него в этой жизни. Тогда, матушка, тогда, когда падут преграды различия — когда с нас спадет эта проклятая шелуха по­ложения — люди останутся только людьми.

Жена, (вскакивает). Луиза! Май­ор! Он перескочил через забор! Куда мне спрятаться?

Луиза. Останься, матушка!

Жена. Мой боже! На кого я по­хожа; мне просто стыдно. Я не могу показаться его милости в таком виде. (Уходит).

Сцена IV

Фердинанд фон Вальтер, Луиза

Фердинанд (быстро подходит к ней — она бледная, опускается на стул. Он, останавливается перед ней. Некоторое время молча смотрят друг на друга. Пауза).

Фердинанд. Ты бледна, Луиза?

Луиза (встает со стула и обни­мает его). Ничего! Ничего! Ты здесь — и все прошло.

Фердинанд (подносит ее руку к губам). Любит ли еще меня моя

Луиза? Мое сердце такое же, каким было вчера — осталось ли и твое таким же? Я примчался сюда, чтобы посмот­реть, весела ли ты, и чтобы самому по­том быть веселым. Но ты не весела!

Луиза. Весела, весела, мой воз­любленный.

Фердинанд. Скажи мне правду. Ты не весела…Я вижу твою душу на­сквозь, как чистую воду этого брильян­та. (Показывает на свое кольцо). Здесь нет ни одного пятнышка, которого я бы не заметил — ни одна мысль на этом лице не укроется от меня. Что с тобой? Говори скорее! Если только это зерка­ло ясно — нет ни одной тучки для меня на свете! Что печалит тебя?

Луиза (молча смотрит на него некоторое время, затем с страданием). Фердинанд! Фердинанд! Если бы ты только знал, как гордится такой речью мещанская девушка.

Фердинанд. Что это такое? Девушка! Послушай! Как пришло это тебе в голову? Ты — моя Луиза! Кто говорит тебе, что ты должна еще чем то быть? Видишь ли, лицемерная, как холодно ты меня встречаешь. Люби ты меня, так у тебя не хватило бы време­ни на сравнения. Когда я возле тебя, мой рассудок теряется в твоем взгля­де; когда я ухожу от тебя, я занят только мыслью о тебе, а в тебе есть кроме любви еще и рассудительность. Стыдись! Каждое мгновение, потрачен­ное тобой на эту печаль, ты отнимаешь у своего возлюбленного.

Луиза (схватывает его за руку и качает головой). Ты хочешь усыпить меня. Фердинанд, хочешь отвести мне глаза от пропасти, в которую я должна упасть. Я всматриваюсь в будущее... голос славы — твои намерения, твой отец — мое ничтожество... (Пугается и отпускает его руку). Фердинанд! Меч висит над тобой и мной! Нас разлу­чат!

Фердинанд. Разлучат нас! (вскакивает). Откуда это предчувствие, Луиза? Разлучат нас? Кто может разо­рвать союз двух сердец  и отделить друг от друга тоны одного аккорда?

Я дворянин... Дай мне убедиться, что моя дворянская грамота старше плана бесконечной вселенной! Или, что мой герб важнее небесных начертаний в гла­зах Луизы: «эта женщина создана для этого мужчины»! Я сын президента.  Тем лучше. Только любовь может усла­дить мне проклятия, которые будут сыпаться на меня за разорение страны моим отцом.

Луиза. О, как боюсь я этого отца!

Фердинанд. Я ничего не боюсь, ничего... кроме границ твоей любви! Пусть препятствия, как горы, станут между нами — они послужат мне сту­пенями, по которым я понесусь в объ­ятия моей Луизы. Удары судьбы разду­ют мое чувство, опасности сделают мою Луизу только желаннее. Итак, ни слова больше о страхе, моя дорогая. Я сам — я буду оберегать тебя, как волшебный дракон оберегает подземные сокровища. Доверься мне. Я стану меж­ду тобой и судьбой, получу вместо тебя каждую рану, сохраню для тебя каждую каплю из кубка радости, а затем принесу их тебе в чаше любви. (Обни­мает ее нежно). Опираясь на мою руку, пройдет Луиза весело жизненный путь.

Луиза (отталкивает его от себя, в большом волнении). Ни слова боль­ше! Умоляю тебя, замолчи! Если бы ты знал... Пусти меня... Ты не знаешь, что твои надежды, как фурии, заползли в мою душу (хочет уйти).

Фердинанд (удерживает ее). Луиза! Как? Что? Что за припадок такой?

Луиза. Я забыла эти сны и бы­ла счастлива. Теперь! Теперь! С сего­дняшнего дня... мир моей жизни нару­шен... Дикие желания, я знаю это, будут бушевать в моей груди. Уйди! Пусть бог простят тебя за это! Ты бро­сил огонь в мое молодое спокойное сердце, и он никогда уже не будет по­тушен. (Она убегает. Он молча идет за ней).

Сиена V

Зал у президента

Президент,  у которого на шее   орден,

а на груди звезда, и секретарь Вурм входят.

Президент. Мой сын серьезно влюбился? Нет, Вурм, никогда ты меня не уверишь в этом!

Вурм. Прикажите, Ваше Превос­ходительство, и я представлю доказа­тельства.

Президент. Что он ухаживает за простой девушкой, говорит ей ком­плименты, высказывает свои чувства — это все вещи, по-моему, возможные, да­же простительные... но... Это дочь музы­канта, говоришь ты?

Вурм. Дочь капельмейстера Мил­лера.

Президент. Отлично! Да это и понятно.

Вурм (с оживлением).   Прелестнейшая блондинка, которая, я не пре­увеличиваю, могла бы затмить первей­ших красавиц двора.

Президент (смеется). Что ты говоришь, Вурм? Видно, ты хорошо при­смотрелся к девушке! Но, видишь ли, дражайший Вурм, я надеюсь, что дамы не будут его ненавидеть, так как он может полюбить женщину. Он может кое-чего добиться при дворе. Девушка хороша собой, говоришь ты, это мне нравится в моем сыне: он, значит, че­ловек со вкусом. Дает обещания этой дуре — тем лучше: он умеет, значит, прилгнуть, когда нужно. Он может сде­латься президентом. Добьется он чего-либо в этом деле — отлично! Это дока­зывает, что он счастлив. Закончится эта комедия здоровым внуком — неподра­жаемо! Я разопью за процветание моего рода лишнюю бутылку малаги и за­плачу штраф за его развратницу.

Вурм. Менее всего желаю вам, Ваше Превосходительство, распить эту бутылку... для вашего развлечения.

Президент   (серьезно). Ты ведь знаешь, Вурм, что, если я верю чему, я верю упорно; в гневе я дохожу до бешенства. Я превращаю в шутку то, что ты хотел меня подзадорить. Я охот­но верю тебе, что ты рад был бы сбро­сить с шеи соперника. Тебе самому было бы трудно прогнать моего сына от девушки, а поэтому ты призываешь на помощь отца — это для меня понят­но. Я даже восхищен тобой, так как у тебя отличные шельмовские наклон­ности. Только, милейший Вурм, тебе не следовало бы меня надувать. Только, смотри, не задевай своими хитростями моих принципов. Понимаешь?

Вурм. Прошу прощения у Вашего Превосходительства. Если я действи­тельно, как вы подозреваете, ревную, то уж во всяком случае, не языком, а глазами.

Президент. По-моему, ревность здесь совсем неуместна, глупый! Не все ли тебе равно получить монету прямо с монетного двора или от банкира? Взгляни ты на местное дворян­ство...

В у р м (кланяется). Я — мещанин, милостивый государь!

Президент. Кроме того в бли­жайшем будущем, ты будешь иметь удо­вольствие отличнейшим образом посме­яться над твоим соперником. У меня в кабинете лежит приказ, что леди Милфорд получает отставку, для виду только, так как ждут приезда новой герцогини, и должна выйти замуж, что­бы лучше обмануть герцогиню. Тебе, Вурм, известно, что мое значение глав­ным образом опирается на влияние леди, что вообще все мои сильнейшие пружины зависят от страстей герцога. Герцог ищет жениха для леди. Кто-нибудь другой может явиться, заклю­чить торг, получить вместе с дамой серд­ца герцога и его доверие, сделаться для него необходимым... Чтобы герцог ос­тался в сетях моей фамилии, должен мой Фердинанд жениться на леди. Ясно это для тебя?

Вурм. Так ясно, что глаза даже режет... Президент доказал здесь, что отец пред ним только новичок. Если майор окажется таким же послушным сыном относительно вас, как вы — неж­ным отцом для него, то ваше требова­ние может встретить протест.

Президент.  К счастью мне по­стоянно    удавалось    выполнить    свои планы, раз я только сказал себе: «это должно так быть»! Но   вот   видишь, Вурм, это привело нас к тому же пунк­ту, с которого мы начали. Еще сегодня перед  обедом   объявлю я сыну о его помолвке. Выражение лица   его    при этом известии или усилит   твое подо­зрение или совершенно уничтожит его. Вурм.   Простите меня,   милости­вый господин. Мрачное выражение ли­ца, которое будет у него при этом из­вестии, можно будет приписать одина­ково как предлагаемой невесте, так и от­нимаемой. Я   предложу   вам   другое испытание, более сильное. Выберите вы ему лучшую   партию в стране, и если он согласится, то сошлите вы меня на 3 года в каторгу.

Президент  (кусает губы). Черт!

Вурм. Это не иначе! Мать — сама глупость — в простоте своей слишком много наболтала.

Президент (ходит по комнате, со сдержанным гневом). Хорошо! Се­годня же!

Вурм. Только не позабудьте, Ва­ше Превосходительство, что майор — сын моего господина.

Президент. Ты будешь поща­жен, Вурм!

Вурм. И что услуга — избавить вас от нежданной невестки...

Президент. Заслуживает помо­щи добыть тебе жену? Так, Вурм?

Вурм (кланяется довольный). Ваш навеки, милостивый господин! (хочет уйти).

Президент. Если только ты раз­болтаешь то, что я тебе только что до­верил...

Вурм (смеется). То вы, Ваше Пре­восходительство, покажете мои фаль­шивые документы. (Уходит).

Президент. Ты-то мне верен! Я держу тебя в твоем мошенничестве, как жука на нитке.

Камердинер (входит). Гофмар­шал фон Кальб...

Президент. Очень кстати! Про­си! (Камердинер уходит).

Сцена VI

Гофмаршал фон Кальб (в богатом, но безвкусном придворном костюме, с камергерскими ключами, 2 часами, шпагой и chpeau bas  причесан а lа herisson. С шумом бежит навстречу пре­зиденту и по всему партеру распростра­няется запах мускуса.) Президент

Гофмаршал (обнимает его). Ах! доброго утра, мой дорогой! Как изво­лили спать? Вы меня, надеюсь, изви­няете, что я так поздно имею удоволь­ствие... Неотложные дела... меню... ви­зитные билеты... составление партий для сегодняшнего катанья на санях... да кроме того мне пришлось быть при вставании и доложить Его Светлости о по­годе.

Президент. Конечно, Маршал, вам невозможно было не сделать всего этого.

Гофмаршал. Ко всему этому еще негодяй-портной заставил ждать себя.

Президент. И, несмотря на все это вы все-таки были готовы?

Гофмаршал. Это еще не все! Несчастье преследует меня сегодня! По­слушайте только!

Президент (расстроенный). Воз­можно ли?

Гофмаршал. Послушайте толь­ко! Только что вышел я из кареты, как лошади чего-то взбесились, начали ста­новиться на дыбы, рваться так, что обдали меня всего грязью. Что делать? Представьте себя ради бога, на моем месте, барон! Я стоял там. Было уже поздно. Но я не мог явиться к Его Светлости в таком виде, да к тому еще днем. Боже правый! Что же я придумал? Я представился, что падаю в обморок. Меня снесли в карету. Полным карье­ром еду я домой... переодеваюсь... воз­вращаюсь и — что вы скажете на это? — был первым в приемной князя. Как вам это нравится?

Президент. Отличнейший экспромт человеческой изобретательности. Однако в сторону это, Кальб! Вы, зна­чит, говорили уже с герцогом?

Гофмаршал (с достоинством) 20 1/2 минут.

Президент. Прекрасно! Значит, вы можете сказать мне какие-нибудь новости!

Гофмаршал (после некоторого молчания, серьезно). Его Светлость сегодня в костюме.

Президент. В таком случае, маршал, у меня есть лучшая новость для вас: Леди Милфорд будет скоро женой майора фон Вальтера. Это для вас, я думаю, новость?

Гофмаршал. Представьте! И это уже окончательно решено?

Президент. Подписано, маршал! Вы очень меня обяжете, если сейчас же отправитесь к леди и приготовите ее к визиту моего сына и оповестите всю столицу об этом.

Гофмаршал (восхищенный). О, с большим удовольствием, мой дорогой! Что может быть для меня приятнее? Сейчас же отправлюсь... (обнимает его). Прощайте. В три четверти часа весь город будет знать об этом. (Вы­бегает из комнаты).

Президент (смеется ему вслед). А говорят, что эти создания ни к чему не годны!.. Итак, мой Фердинанд дол­жен согласиться или весь город солгал. (Звонит. Входит Вурм). Пусть придет сюда мой сын!

(Вурм уходит. Президент расхажи­вает по комнате задумавшись).

Сцена VII

Фердинанд, Президент, Вурм,

который сейчас же уходит.

Фердинанд. Вы приказали, отец...

Президент. К сожалению, я дол­жен так поступать, когда хочу порадо­ваться на своего сына. Оставь нас, Вурм! Фердинанд, я наблюдаю за тобой некоторое время и не нахожу в тебе больше открытой живой юности, кото­рая так меня в тебе восхищала. Какое-то горе видно на твоем лице. Ты из­бегаешь меня, избегаешь людей. Фу! В твои годы простительна разгульная жизнь, но никак не мрачные мысли. Предоставь мне, дорогой сын, потру­диться для твоего счастья и заботиться только о том, чтобы поступать соглас­но моим планам. Пойди сюда, обними меня, Фердинанд!

Фердинанд. Вы сегодня очень милостивы ко мне, отец. Президент.    Только    сегодня, хитрец?... и это сегодня с такой кислой гримасой!  (серьезно). Фердинанд! Для кого проложил я опасный путь к сердцу князя? Для кого отказался я навсегда от   совести   и   неба? Слушай, Ферди­нанд — я говорю с моим сыном — для кого я устранением своего предшествен­ника очистил место? — эта история тем ужаснее режет мое сердце, чем стара­тельнее я прячу нож от глаз   света! Слушай! Скажи мне, Фердинанд! Для кого я все это делал?

Фердинанд (с ужасом отступает назад). Во всяком случае не для меня, отец! Не на меня ли должно упасть кровавое отражение этого злодейства? Всемогущий боже! Лучше совсем на свете не родиться, чем служить пред­логом к такому преступлению?

Президент. Что ты говоришь? Что?... Впрочем, прощаю это твоей ро­манической голове! Фердинанд! Я не хочу сердиться! Ветреный ребенок! Так-то ты вознаграждаешь меня за мои бессонные ночи? Так — за мои неусыпные заботы? — За вечные угрызения совести? На меня падет вся тяжесть от­ветственности, на меня — проклятия и громы Высшего судьи; ты же получаешь свое счастье из вторых рук. Преступле­ние не пристает к наследству.

Фердинанд (поднимает к небу правую руку). Торжественно отказы­ваюсь я от наследства, которое напоми­нает мне только ужасного отца!

Президент. Послушай, молодой человек, не выводи меня из терпения! Если бы было так, как ты думаешь, тебе всю свою жизнь пришлось бы пресмы­каться в пыли.

Фердинанд. О, отец! Это гораз­до лучше, чем пресмыкаешься у трона.

Президент (со сдержанным гне­вом). Гм! Тебя нужно заставить понять свое счастье! Куда десятки других, не­смотря на все свои усилия, не в состоянии взобраться, туда тебя возносят легко, как бы во сне. В двенадцать лет был ты прапорщиком. В двадцать — майором! Я добился этого у князя. Ты снимешь скоро военное платье и вступишь в министерство! Князь говорил о чине тайного советника, о посольст­ве... о неслыханных милостях. Тебе пред­стоит блестящая карьера! Тебе откры­вается прямой путь к трону, к самому трону, если только власть стоит того же, что и признаки ее. И это не воодушевляет тебя?

Фердинанд. Мои понятия о ве­личии и счастье несколько иные, чем ваши. Вы добиваетесь своего счастья почти всегда преступлением. Зависть, страх, проклятия — вот печальные зерка­ла, в которых отражается величие влас­тителя. Слезы, проклятия, отчаяние — вот страшное пиршество, за которым эти прославленные счастливцы роско­шествуют, от которого они встают опья­ненные и, шатаясь, предстают пред пре­стол божий. Мой идеал счастья заклю­чается во мне самом! В сердце моем схоронены все мои желания!

Президент. Отлично! Превос­ходно! После тридцати лет

опять лек­ция! Жаль только, что моя пятидесяти­летняя

голова слишком уж тупа для ученья! Но... для того,

чтобы не дать заглохнуть в тебе этому редкому та­ланту, я

дам тебе кого-нибудь, с кем бы ты мог сколько угодно

упражняться в своем безумии. Ты должен решиться

 — еще сегодня решиться—жениться.

Фердинанд (пораженный, отсту­пает назад). Отец мой!

Президент. Без комплиментов... Я от твоего имени

сделал леди Милфорд предложение. Немедленно

ты по­трудишься отправиться к ней и сказать ей, что ты ее  жених.

Фердинанд Милфорд, отец! Президент. Если ты ее знаешь! Фердинанд (смущенный). Кто ее не знает в герцогстве? Но я

довольно-таки смешон, дорогой отец, что прини­маю вашу  

шутку   всерьез!   Захотите разве вы считаться   отцом   негодного сына, который женится на привилегиро­ванной развратнице?

Президент. Даже больше! Я и сам посватался бы за нее, не будь мне 50 лет. Разве ты не захочешь считаться сыном негодяя-отца?

Фердинанд. Нет! Клянусь бо­гом!

Президент. Это дерзость, кля­нусь честью! Но я прощаю ее за ее редкость.

Фердинанд. Умоляю вас, отец! Не оставляйте меня дольше в подозре­нии, при котором я не могу назваться вашим сыном!

Президент. Не сошел ли ты с ума, мальчик? Какой разумный чело­век стал бы отказываться от чести по­меняться со своим властителем мес­тами?

Фердинанд, Вы делаетесь для меня загадкой, отец. Вы называете честью разделить с государем то, в чем он сам становится ниже человека?

Президент (алеется).

Фердинанд. Можете смеяться! Да, кроме того, отец! С каким лицом я покажусь самому жалкому ремеслен­нику, который, по крайней мере, полу­чает в приданое за своей женой целое тело? Какими глазами я буду смотреть ша весь свет? На князя? На саму эту развратницу, которая хочет смыть пятно своей чести в моем по­зоре?

Президент. Откуда у тебя столь­ко слов?

Фердинанд. Ради неба закли­наю вас, отец! Вы не можете сделаться настолько счастливым благодаря моей гибели, насколько сделаете меня не­счастным. Даю вам свою жизнь, если это только может вас возвысить. Вы мне дали жизнь и я ни на минуту не задумаюсь пожертвовать ею для ваше­го величия. Моя честь, отец! Если вы лишите меня чести, то и дать мне жизнь было большой низостью — и я буду про­клинать отца, как сводника.

Президент (дружески треплет его по плечу). Отлично, дорогой сын! Теперь я вижу, что ты честный малый и достоин лучшей женщины в герцог­стве. Ты ее получишь. Еще сегодня должна быть твоя помолвка с графиней фон Остгейм.

Фердинанд (снова поражен­ный). Неужели же этот час назначен

для того,   чтобы   меня   окончательно уничтожить?

(Президент смотрит пристально на него). Это ведь не противоречит тво­им понятиям о чести?

Фердинанд. Нет, отец! Фреде­рика фон Остгейм могла бы осчастли­вить кого-либо другого, (про себя, в сильном замешательстве). Что еще уце­лело в моем сердце от его злобы, раз­рывает теперь его доброта.

Президент  (не отводя глаз  от сына). Я жду от тебя   благодарности, Фердинанд!

Фердинанд (бросается к отцу и целует его руку). Отец! Ваша ми­лость зажигает все мои чувства! Отец! Горячо благодарю вас за ваши сердеч­ные намерения. Ваш выбор безукориз­нен... но... я не могу... я не должен... пожалейте вы меня... я не могу любить графиню!

Президент (отступает назад). Вот как! Теперь я поймал тебя! Попал­ся в эту ловушку, хитрый обманщик! Так это не честь мешает тебе жениться на леди! Так ты, значит, гнушаешься не невесты, а самой женитьбы!

Фердинанд (как окаменелый стоит некоторое время, затем хочет бе­жать из комнаты).

Президент. Куда? Постой! Та­ково-то твое уважение ко мне? (Майор возвращается). Леди уже извещена о твоем приходе. Я дал слово князю. Весь город и двор знают уже об этом. Если благодаря тебе я останусь лгу­ном перед всем городом... пред князем... пред леди... лгуном пред двором... бе­регись тогда, сын мой! Или если я узнаю о какой-нибудь истории!... Это что! Чего это ты так внезапно поблед­нел?

Фердинанд (бледный, дрожа­щий). Как? Что? Да, ведь, ничего та­кого нет, отец!

Президент (сурово смотрит на него). А если есть что-нибудь! Если я узнаю причину, благодаря которой ты так упрямишься!... Одно только по­дозрение приводит меня в бешенство! Ступай сию же минуту! Вахтпарад на-

чинается! Ты отправишься к леди сей­час же после пароля. При моем появ­лении дрожит все герцогство! Посмот­рим же, осилит ли меня упрямый сын! (Уходит и сейчас же возвращается). Говорю тебе, отправляйся к ней!... Или... берегись моего гнева! (Уходит).

Фердинанд (приходит в себя). Он ушел? Был ли это голос отца?... Да! Я пойду к ней... пойду... скажу ей все, покажу ей ее образ, как в зеркале... Недостойная! И если ты и тогда бу­дешь требовать моей руки... в присутст­вии всех дворян, войска и народа вооружись всей гордостью своей Анг­лии— я откажусь от тебя, я — немецкий юноша (быстро уходит).

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Зала во дворце Леди Милфорд. Направо диван, налево рояль

Сцена I

Леди в простом, красивом неглиже с распущенными волосами сидит у роя­ля и фантазирует. Софья, камеристка, подходит к ней.

Софья. Офицеры разошлись, па­рад кончился; но я не вижу еще Валь­тера.

Леди. Я не знаю, что со мной се­годня, Софья. Никогда еще я себя так не чувствовала. Так ты его совсем не видала? Конечно, он не станет спешить. Меня это тяготит, как какой-ни­будь грех. Поди, Софья, вели оседлать мне самого бешеного рысака из дворцо­вой конюшни. Я должна проветриться, посмотреть на людей, взглянуть на си­нее небо, и облегчить свою душу.

Софья, Если вы нехорошо себя чувствуете, миледи, велите собраться у вас сегодня. Велите герцогу обедать здесь и поставить карточные столы око­ло вашего дивана! В вашем распоря­жении герцог и весь двор — а вы еще капризничаете.

Леди (бросаясь на диван). По­щади меня, прошу тебя. Я готова по­дарить тебе брильянт за каждый час, который избавит меня от их присутст­вия. Не меблировать же мне ими ком­нату. Дрянной и жалкий народ! Они возмущаются, когда услышат от меня одно теплое задушевное слово и стоят, разинув рты и развесив уши, точно увидели привидение! Все они — созда­ния одной марионеткой проволоки, ко­торой мне также легко управлять как этой сеткой. Что мне   томится голодом, одна только чувственность удовлетво­рена; и зачем мне все хорошие побуж­дения и желания, когда мне суждено утолять одни страсти?

Софья (удивленно смотрит на нее). С каких пор я служу у вас ми­леди...

Леди. Потому что ты только се­годня узнала меня? Это правда, милая Софья; я продала герцогу только честь свою, но сердце мое свободно — сердце, которое еще достойно любви, которого ядовитое влияние двора коснулось как ветерок касается зеркальной поверхно­сти. Верь мне, этот жалкий князь давно бы согласился сделать меня первой при­дворной дамой, если бы мое самолюбие позволило мне просить его об этом.

Софья. А это сердце так охотно подчиняется самолюбию.

Леди (с одушевлением). Как буд­то оно уже не отомстило за себя! Как будто оно еще и теперь не мстит! Софья! (кладя ей руку на плечо). Жен­щина может одно из двух — или власт­вовать, или подчиняться, но самое выс­шее наслаждение власти не может за­менить нам того восторга, который мы испытываем, когда подчиняемся люби­мому человеку.

Софья. Эту истину, миледи, я не ожидала слышать из ваших уст!

Леди. Отчего, Софья? Разве наша ребяческая игра со скипетром не доста­точно доказывает, что мы только го­димся для помочей. Разве ты не могла понять, что все это капризное легко­мыслие, все эти дикие удовольствия были только для того, чтобы заглушить в груди моей еще более бурные страсти?

Софья (с удивлением). Миледи!

Леди (живее). Удовлетвори их! Дай мне человека, о котором я думаю, которого боготворю, Софья. Я должна обладать им или умереть (замирая). Я хочу услышать из собственных уст его, что слезы любви в глазах моих блещут прекраснее, чем брильянты в во­лосах моих — (страстно) и я брошу к ногам герцога и сердце, и герцогство его — я убегу с этим человеком, убегу с ним на край света.

Софья (смотрит на нее испуган­но). Боже! Что с вами миледи?

Леди (в смущении). Ты бледне­ешь! Я, верно, лишнее сказала. Пусть доверие мое к тебе свяжет твой язык. Слушай дальше; я все скажу.

Софья (озираясь с испугом). Я боюсь, миледи... мне кажется, что я уже все знаю.

Леди. Брак с майором... и ты, и все — обмануты... вы думаете, что это придворная интрига.

Софья, не красней за меня, не стыдись — это дело моей

любви.

Софья.   Ей богу, я подозревала

это!

Леди. Все обмануты, Софья, и слабый герцог, и хитрый Вальтер, и глупый маршал. Каждый из них по­клянется, что эта свадьба — самое луч­шее средство возвратить меня герцогу, еще больше связать меня с ним. Да! Разорвать навеки, разорвать навеки эти позорные узы! Обманутые обманщики, которых перехитрила слабая женщина! Вы сами сближаете меня с моим воз­любленным. Это ведь единственное, чего я добивалась! Когда он будет мой, мой... тогда, прости навеки, противная роскошь!

Сцена II

Те же, старый слуга герцога

(со шкатулкой в руках)

Слуга. Его Высочество герцог велели кланяться миледи и шлют им на свадьбу эти брильянты, только что полученные из Венеции.

Леди (открывая шкатулку и от­ступая в испуге). Человек, сколько гер­цог заплатил за эти камни?

Слуга. Они не стоят ни гроша!

Леди. Что! Ты бредишь! Ничего не стоят! (отступая от него на один шаг). И ты смотришь на меня, как буд­то ты хотел пронзить меня насквозь своим взглядом. — Эти бесценные камни ничего не стоят ему?

Слуга. Вчера семь тысяч поселян отправились в Америку... Они все

уплатят.

Леди (кладет шкатулку на стол и быстро ходит по зале; после долгого молчания). Человек, что с тобой? Ты плачешь?

Слуга (утирает слезы и говорит глухим голосом, дрожа всем телом). Эти брильянты... Двое моих сыновей тоже между ними.

(Леди отворачивается в тревоге и берет его за руку). Но их ведь не за­ставили!

Слуга (с горьким смехом). О бо­же! Нет, по доброй воле. Только не­сколько смельчаков выступили из фрон­та и спросили полковника, во сколько герцог оценивает пару людей. Но наш милостивый государь созвал все войско на плац-парад и велел расстрелять этих молодцов. Мы слышали, как грянули ружья, мы видели, как мосто­вая обагрилась их кровью, и все войско закричало: Ура! В Америку!

Леди (в ужасе опускаясь на со­фу). Боже! Я ничего не слышала! Ни­чего не заметила!

Слуга. Да, сударыня! Зачем вы поехали на охоту медведей с нашим гос­подином, когда мы собирались в поход под звук трубы? Зачем вы прозевали это торжество, когда барабанный бой возвестил, что нам пора; когда рыдаю­щие сироты догоняли своих живых от­цов, когда обезумевшие матери собственноручно убивали штыками сво­их детей, когда саблями разлучали женихов и невест, когда старики стояли в отчаянии, бросая им вслед свои кос­тыли: возьмите, мол, с собой в Америку! И среди всего этого — страшный

бара­банный бой, который должен был заглу­шить наши молитвы, чтобы Всевышний их не услышал!

Леди (встает в сильном волнении). Примите эти камни! Они сверкают как пламя ада! Успокойся, бедный старик; они вернутся, они увидят снова родину свою.

Слуга. Бог один знает, что будет! Да! Вернутся! У городских ворот они еще обернулись и воскликнули: да со­хранит вас бог, жены и дети! Да здрав­ствует наш господин! На страшном суде увидимся!

Леди, (ходит в волнении по ком­нате). Ужасно! Отвратительно! А мне говорили, что я осушила слезы в этой стране. Страшно открывается вся истина предо мной! Поди, скажи своему гос­подину, что я лично поблагодарю его. (Слуга хочет удалиться; она бросает ему кошелек с деньгами в шляпу). А это возьми за то, что ты сказал мне правду! Слуга (бросает кошелек с презре­нием на стол). Присоедините это к ос­тальному (уходит).

Леди (глядя ему вслед с изумле­нием). Софья, догони его! Спроси его имя Я верну сыновей. (Софья уходит, леди ходит в раздумье по зале. Молча­ние. К возвращающейся Софье). Недав­но рассказывали, что целый город сго­рел на границе и что около 400 се­мейств пошло по миру. (Звонит).

Софья. Что это вам вздумалось! Конечно, это так, и большинство этих несчастных служит теперь у своих кре­диторов или погибает в минах герцог­ских рудников.

Слуга   (входит). Что прикажете, сударыня?

Леди.  Чтоб это сейчас же было доставлено в округ. Чтоб это   сейчас же превратили в деньги. Я приказываю, чтобы их раздали 400 семействам, по­терпевшим от пожара.

Софья. Миледи, подумайте, что вы рискуете попасть в немилость.

Леди (с достоинством). Ты хочешь, чтобы я носила в волосах проклятие его страны? (Слуга уходит). Или ты хо­чешь, чтобы я была подавлена этими слезами! Слушай, Софья! Лучше носить в волосах поддельные камни и иметь в сердце сознание доброго дела.

Софья. Но отдать такие камни! Не могли ли вы взять те, что похуже? Ей богу, миледи, это непрости­тельно!

Леди. Глупая девчонка! Я в один миг выигрываю больше драгоценностей, чем когда-либо сверкало в коронах де­сяти королей!

Слуга (возвращаясь). Майор фон Вальтер.

Софья.  Боже! Как вы бледнеете!

Леди. Это первый человек, кото­рого я боюсь, Софья, скажи, что я боль­на... Подожди, Эдуард. Что, как он? Весел? Смеется? О, Софья, не правда ли, я сегодня некрасива.

Софья. Бог с вами, леди.

Слуга.   Прикажете отказать?

Леди. Нет, проси! (слуга уходит). Софья, что мне сказать ему? Как мне принять его? Я немею... Он будет сме­яться над моей слабостью. Он будет... О, какое предчувствие! Ты уходишь? Оставайся... Нет... иди! Останься. (Май­ор показывается в дверях).

Софья.   Придите в себя! Он уже

здесь!

Сцена III

Те же, Фердинанд фон Вальтер

Фердинанд (с легким поклоном). Не помешал ли я вам, сударыня?

Леди. Ни в чем, господин Валь­тер.

Фердинанд. Я пришел по при­казанию отца своего.

Леди. Я очень обязана ему.

Фердинанд. Мне поручено объ­явить вам, что я должен жениться на вас. Это желание моего отца.

Леди (бледнеет и дрожит). А ка­ково желание вашего сердца?

Фердинанд. Министры и свод­ники об этом не спрашивают.

Леди (в тревоге). Так что вы сами не можете прибавить?..

Фердинанд (глядя на Софью). Очень многое, миледи.

Леди (делает знак Софье уда­литься). Не угодно ли вам присесть?

Фердинанд. Я изъясняюсь в ко­ротких словах, сударыня.

Леди. Говорите.

Фердинанд.  Я человек честный.

Леди. Я это ценю в вас.

Фердинанд.   Я дворянин.

Леди. Лучший во всем герцогстве.

Фердинанд.   Я   офицер

Леди (льстиво). Вы говорите о до­стоинствах, которыми и другие обла­дают. Зачем вы умалчиваете о тех, ко­торые принадлежат исключительно вам.

Фердинанд (холодно). Они здесь

неуместны.

Леди.   Как же мне   понять   это предисловие?

Фердинанд. Как протест моей чести, в случае если вам будет угодно заставить меня жениться на вас.

Леди (вскакивая). Что это озна­чает, майор?...

Фердинанд (небрежно). Это голос моего сердца, моего герба, и этой

шпаги!

Леди. Эта шпага дана вам гер­цогом.

Фердинанд. Я получил ее от государства из рук герцога. Сердце дано мне богом, а герб — пятью сто­летиями.

Леди.  Имя герцога...

Фердинанд (запальчиво). Разве герцог может изменять человеческие за­коны или чеканить поступки как монету? Да, он сам способен на это, но он может закрыть им рты золотом своим. Умоляю вас, не говорите об этом, сударыня. Тут не идет речь об устарелых взглядах и преданиях или об этом штыке — обще­ственном мнении. Я готов пренебречь всем, если только вы убедите меня в том, что награда не хуже жертвы.

Леди (отходя от него). Господин майор, я этого не заслужила.

Фердинанд (схватывая ее за руку). Извините! Мы говорим без сви­детелей. То обстоятельство, которое свело нас сегодня в первый и послед­ний раз, дает мне право, даже застав­ляет меня, не скрывать пред вами мои самые заветные чувства! Я не могу по­нять, миледи, как женщина с таким умом и такой красотой — качества, ко­торые ценятся мужчинами — могла про­дать свое тело какому-нибудь герцогу, который любит в ней один ее пол, если б этой женщине не было стыдно отдать мужчине свое сердце...

Леди (глядя ему в глаза). Про­должайте!

Фердинанд. И вы называете себя британкой! Извините, я не могу поверить, чтобы вы были британка. Свободная дочь самого свободного народа в свете — народа, который   слиш­ком горд, чтобы благоговеть пред чужой добродетелью — не может продаться чу­жим порокам. Не может быть, чтобы вы были британка — или же ваше серд­це   должно    быть   настолько   пошло, сколько Британия величественна и горда... Леди. Вы кончили? Фердинанд.   Можно,   пожалуй, возразить, что эта женская спесь, горя­чий темперамент, страсть к удовольстви­ям. Но часто же случалось, что добро­детель   торжествовала   над   пороками. Многие уже, которые вели такую самую жизнь, как вы, примирили с собой бла­городными поступками и облагоражива­ли это низкое ремесло хорошим употреб­лением его. Но откуда   это страшное бедствие по всей стране? Раньше его не было. Все это я говорил во имя герцог­ства: я кончил.

Леди (кротко, с достоинством). Вальтер, вы первый не побоялись об­ратиться ко мне с такими речами — и вы единственный, которому я отвечу. За то, что вы отвергаете мою руку, я ценю вас. За то, что вы хулите мое сердце, я прощаю. Но за то, что вы не говорите серьезно, я могу поручиться. Тот человек, который смеет так разго­варивать с женщиной, с женщиной, ко­торой нужна одна ночь только, чтобы погубить его навеки,— этот человек должен предполагать в этой женщине благородную душу — или быть сумас­шедшим. Что вы сваливаете всю вину бедствия вашей страны на меня, да про­стит вас за это господь всеведущий, который будет судить нас всех, и вас, и герцога, и меня. Но вы оскорбили во мне англичанку, и на такие упреки мое отечество должно отвечать за меня.

Фердинанд (опершись на шпа­гу). Я жду.

Леди. Вы услышите то, чего я кроме вас, никому не доверяла и ни­кому никогда не доверю. Я не авантю­ристка, Вальтер, за которую вы меня принимаете. Я могла бы похвастаться и сказать вам, что я царского проис­хождения. Я из рода того несчастного Томаса Норфолка, который пал жертвой заию за за Марию Стюарт. Мой отец, глав­ный камергер короля, был  в х измене, изменнических сношениях с Францией, осужден решением парламента и казнен. Все наши имения поступили в казну. Нас выселили из страны. Мать моя умерла в день казни, я, четырнадцати­летняя девочка, отправилась в Герма­нию со своей служанкой, захватив с со­бой шкатулку с драгоценностями и с крестом, который мать моя надела мне на шею, благословляя меня в по­следний раз.

Фердинанд (с большим сочув­ствием смотрит на нее).

Леди (продолжает с большим жа­ром). Больная, без имени, без помощи, без средств, чужая сирота, я приехала в Гамбург. Я ничему не училась; толь­ко умела болтать по-французски и иг­рать на рояле; но я зато умела есть из золотых и серебряных блюд; я умела укрываться камчатными одеялами, я умела одним знаком рассылать десятки слуг и слушать льстивые речи самых знатных вельмож. Я проплакала шесть лет. Я продала все свои драгоценности до последней булавки. Слуга моя скон­чалась; и тут, в Гамбурге, судьба свела меня с вашим герцогом. Я гуляла тог­да на берегу Эльбы, устремляла свой взгляд на реку и думала о том, что может быть глубже — мое горе или эта река. Герцог увидал меня, начал следить за мной, нашел мою квартиру. Он был у ног моих, он клялся, что любит. (Останавливается в сильном вол­нении и продолжает дрожащим голо­сом). Все воспоминания моего

счастливого детства пробудились во мне во всем своем обольстительном блеске. Предо мною открывалась будущность, темная, как могила. Сердце мое горело жаждой любить — и я его полюбила. Осуждайте меня теперь!

Фердинанд (потрясенный бро­сается к ней и удерживает ее). Миле­ди! О, боже! Что я сделал? Я с ужасом сознаю свою вину. Вы не можете меня простить.

Леди (старается успокоиться). Слу­шайте дальше! Хотя герцог овладел моей беззащитной молодостью, вся кровь Норфолков возмутилась во мне. Тайный голос говорил мне: «Ты, Эми­лия, урожденная княгиня, как могла ты сделаться любовницей какого-нибудь герцога!» Гордость моя боролась в душе с судьбою, когда герцог привез меня сюда и самые страшные сцены откры­лись предо мной. Сластолюбие наших вельмож —эта ненасытная гиена, кото­рая с жадностью набрасывается на

 

 

 

свои жертвы... Оно страшно свирепствовало уже в этой стране, оно разъединяло же­нихов и невест, оно разрывало священ­ные узы брака, нарушало семенное счастье, и открывало бездну пороков юным неопытным сердцам. Многие уче­ницы, умирая, с пеной на устах про­клинали своих учителей. И вот я стала между невинным агнецом и кровожад­ным тигром; я взяла у него страшную клятву в минуту страсти — и эти жерт­вы прекратились.

Фердинанд (ходит по комнате е страшном волнении). Довольно, миле­ди, довольно. Леди. Этот грустный период сме­нился   еще   более   печальным.   Двор и гарем кишел разным сбродом из Ита­лии. Ветреные парижанки играли ски­петром и народ страдал от их прихо­тей. Но все они пали в один день. Я ни­звергла всех, потому что я была самой отчаянной кокеткой из всех.* Я выхва­тила бразды правления из рук тирана, ослабевшего в моих   объятиях.   Твоя родина, Вальтер, почувствовала впервые над собой человеческую руку и довер­чиво предалась моей власти.   (Молча­ние. Она глядит на него со страстью), О, зачем тот единственный человек, мне­нием   которого я дорожу,   заставляет меня хвастать и возбуждать его удив­ление, открывая перед ним всю   мою скрытную добродетель! Вальтер, я мно­гих освобождала из тюрьмы, я рвала смертные приговоры, я сокращала   не раз ужасное время каторги. Раны за-живали благодаря моим стараниям. Мо­гучие преступники  были    низвергнуты мной, и я часто спасала невинных на-ложнической слезой своей.  О, юноша!

Как мне было это приятно! С какой гордостью в душе я оправдывалась от всех обвинений моей княжеской крови! И вот является, наконец, тот человек, который должен был вознаградить меня за все — человек, которого, быть может, судьба назначила мне взамен всех моих страданий — тот, которого я обнимала во сне, горя нетерпением...

Фердинанд (потрясенный пре­рывает ее). Довольно! Это уж слишком много! Это не входило в наши условия, миледи. Вы должны были оправдать себя и делаете из меня преступника. Пощадите — умоляю вас — пощадите это сердце, которое полно стыда и рас­каяния.

Леди (сжимая его руку). Теперь или никогда. Слишком долго владела я собой как героиня. Ты должен почув­ствовать всю тяжесть этих слез. Послу­шай, Вальтер; если несчастная, в силь­ном, непреодолимом влечении к тебе, прижимается к твоей груди, полная страстной, бесконечной любви — неужто ты и тогда произнесешь холодное слово — честь?

Если эта несчастная, подав­ленная чувством стыда, отрекшись от по­роков, следуя голосу добродетели, бро­сится так в твои объятия (обнимая его, торжественно и моля) спасенная тобой, возвращенная тобой небесам, неужели (глухим голосом), ты оттолк­нешь ее, чтобы она снова погрузилась в еще более ужасный омут порока?

Фердинанд (стараясь освобо­диться из объятий). Нет! Ей богу, я не выдержу этого! Миледи, я должен вам сделать признание!

Леди (убегая от него). Не теперь, во имя всего, что для вас свято. Не в эту ужасную минуту, когда сердце мое разрывается от горя. Жизнь ли это для меня, смерть ли. Я не должна, я не хочу слышать.

Фердинанд. Нет, нет, миледи. Вы должны выслушать. То, что я скажу вам, загладит мою вину и будет извине­нием за прошлое. Я обманулся в вас, миледи. Я думал, я желал увидеть в вас предмет, достойный моего презрения. Я явился к вам с твердым намерением

 оскорбить вас и возбудить вашу нена­висть. Как бы мы оба были счастливы, если б мои желания исполнились. (Пос­ле молчания, тихо, нерешительно). Миледи, я люблю, люблю мещанскую девушку Луизу Миллер, дочь музы­канта. (Она бледнеет и отворачивается, он продолжает с жаром). Я знаю, чему я подвергаюсь. Но если благоразумие велит умолкнуть страсти, то долг за­ставляет меня говорить. Я виноват. Я пер­вый нарушил покой ее невинности, я убаюкивал ее блестящими надеждами и вселил в ее сердце бурные страсти и желания. Вы напомните мне о моем роде, происхождении, о принципах мо­его отца, но я все-таки люблю ее. Мое решение и предрассудок! Посмотрим, что победит — человечность или пред­убеждение. Вы хотите сказать что-то, миледи.

Леди (с грустью). Ничего, госпо­дин Вальтер! Разве только то: что вы губите себя, меня и еще третью.

Фердинанд. И еще третью?

Леди.  Мы не можем быть счастливы вместе; мы должны сделаться жертвой опрометчивости отца вашего. Никогда мне не будет принадлежать сердце человека, которого заставили жениться на мне.

Фердинанд. Заставили, леди? Все-таки заставили? Неужто вы возь­мете мою руку без сердца? Неужто вы отнимете у девушки человека, в кото­ром заключен весь ее мир? И вы у не­го отнимете девушку, которая состав­ляет всю его жизнь? Вы, миледи, за минуту пред тем, чудная британка; вы способны на это?

Леди. Я должна (серьезно и с чув­ством). Страсть моя, Вальтер, уступает моей нежности к вам. Но честь не мо­жет сделать вам этой уступки. Наш брак — предмет всеобщего разговора. Все взгляды, все насмешки устремлены на меня. Какой позор для меня быть отвергнутой подданным герцога. Бори­тесь с отцом своим. Защищайтесь, как можете. Я употреблю все усилия. (Бы­стро уходит. Вальтер остается в оцепе­нении, потом быстро убегает).

Сцена IV

Комната музыканта

Миллер, Жена и Луиза входят

Миллер (поспешно входя в ком­нату). Я это предсказывал.

Луиза (в испуге). Что такое, ба­тюшка? Что?

Миллер (бегая взад и вперед). Дай мне мундир, скорее, я должен пре­дупредить его и белую манишку с ман­жетами

мне сразу это в голову при­шло.

Луиза. Ради самого бога! В чем дело?

Жена. Что такое? Что случи­лось?

Миллер (дает ей парик свой). От­неси это сейчас к парикмахеру. Что слу­чилось? (Подбегая к зеркалу). Борода тоже отросла. Что случилось? Что мо­жет еще случиться, чертовка? Пошла потеха! Провались сквозь землю!

Жена. Скажите, пожалуйста! Все на меня сваливается!

Миллер. На тебя! Да, проклятая трещотка! А на кого же, если не на тебя! Нынче опять со своим чертовским бароном! Не говорил ли я тебе?

Вурм. Все выболтал.

Жена.   Чепуха! Откуда ты   взял это?

Миллер.   Откуда я   взял    это? Вон у дверей стоит   слуга   министра и спрашивает музыканта. Луиза. Я пропала! Миллер. Уж и ты хороша-то со сво­ими сладкими глазками! Уж это так! Кому черт хочет насолить, у того и рож­дается красивая дочь! Теперь все ясно! Жена.  Да почем ты знаешь, что это насчет Луизы? Тебя, быть может, рекомендовали  герцогу;  он   хочет  на­нять тебя в оркестр...

Миллер (схватывается за пал­ку). Провались сквозь землю! В ор­кестр! Да, это действительно будет ор­кестр, когда ты будешь пищать дискан­том, а я буду выть вместо контрабаса (Падая в кресло).   О, господи,   боже правый!

Луиза (бледная, как смерть), Батюшка! Маменька! Мне становится вдруг так жутко!

Миллер (вскакивает с места). Пусть этот мошенник только попадется мне в лапы! Пусть попадется, на этом или на том свете. Если я не исколочу его как следует, если я не запечатлею на его коже все десять заповедей, все семь прощений из «Отче наш» и все книги моисеевы и всех пророков...

Жена. Ругайся, ори побольше! Не поможешь этим! Помоги ты, боже пра­вый! Что нам делать теперь? Как быть? Что начать? Миллер, говори же ты! (С плачем бегает по комнате).

Миллер. Я сейчас же отправлюсь к министру! Теперь я первый загово­рю— все расскажу сам. Ты раньше меня знала об этом. Ты могла предупредить меня. Было время. Девка послушалась бы. Да, нет! Тебе хотелось помаклерствовать, тебе хотелось поймать его! Ты подливала масла в огонь. Позаботься теперь о собственной шкуре. Расхлебы­вай то, что наварила! Я возьму дочку и марш с ней за границу...

Сцена V

Те же, Фердинанд фон Вальтер

(вбегая в испуге).

Фердинанд. Мой отец приходил сюда?

Луиза.  Его отец? О, ужас!

Жена.  Президент! Мы погибли!

Миллер (злобно хохочет). Пре­красно! Вот и развязка!

Фердинанд (обнимая Луизу). Ты будешь моей, хоть бы тут небо и ад были в заговоре против нас!

Луиза. Смерть мне суждена, го­вори. Ты произнес страшное имя. Твой отец...

Фердинанд. Ничего, не бойся; все прошло. Ты опять будешь моей, я снова с тобой; о, дай мне вздохнуть на твоей груди. Это было ужасное мгновение.

Луиза. В чем дело? Ты убьешь меня.

Фердинанд (отступает и много­значительно смотрит на нее). Это было мгновение, Луиза, когда чужой образ стал между нами, когда моя любовь боролась с совестью, когда моя Луиза перестала быть всем для меня.

Луиза (закрывает лицо руками, опускаясь в кресло).

Фердинанд. Нет! Никогда! Это невозможно, миледи. Вы требуете слиш­ком много! Я не могу принести вам в жертву невинность. Нет! Клянусь пред богом! Я не могу нарушить свои клят­вы, которые напомнили мне теперь эти глаза! Миледи! Взгляните! Взгляни и ты, злой отец. Мне ли убить этого ангела? Мне ли вселить муки ада в эту божественную душу? (Решительно под­ходит к ней). Я предам ее на суд

все­вышнего, и он скажет мне, грешна ли моя любовь или нет. (Берет ее за руку и подымает с кресла). Успокойся, дорогая моя, ты одержала верх, я вышел победителем из ужасной битвы.

Луиза. Нет, нет! Не скрывай от меня ничего! Произнеси страшный при­говор. Ты назвал отца своего, ты на­звал леди. Смертный страх находит на меня... Говорят, она выходит замуж.

Фердинанд (падает к ее но­гам). За меня, несчастная.

Луиза (после некоторого молча­ния, тихим, дрожащим голосом и с ужасным спокойствием). Что же? Чего это я испугалась? Старик-отец не раз говорил мне, но я ему не хотела ве­рить. (Рыдая, бросается в объятия от­ца). Батюшки, вот твоя дочь. Прости ее. Твое дитя не виновато, что этот сон был так прекрасен и пробуждение так ужасно.

Миллер. Луиза! О Боже! Она вне себя! Дочь моя, бедное дитятко. Проклятие соблюдателю, проклятие тебе, сводня!

Жена (с воплем кидается на Луи­зу). Заслужила ли я это проклятие, дочь моя? Да простит вас господь, барон. Что этот невинный агнец сделал вам? За что вы губите ее?

Фердинанд (подходит к Луизе в решимости). Но я уничтожу его инт­риги. Я порву все эти железные цепи предрассудка, я женюсь как свободный человек и эти низкие душонки испуга­ются подвигов моей любви. (Хочет уйти),

Луиза (с трепетом идет за ним). Останься. Куда ты идешь? Ба­тюшка, матушка! Он хочет покинуть нас в эту ужасную минуту.

Жена (бежит за ним). Президент может явиться сюда; он будет

 обижать нашу дочь, он будет оскорблять нас. Господин Вальтер,

не покидайте нас.

Миллер (в бешенстве). Покидает нас! Конечно. Почему же нет?

 Ведь она все отдала ему. (Одной рукой схватил Луизу,

а другой — майора). Погодите, милостивый государь!

 Вы разве только через нее пройдете, чтобы выйти из моего дома.

Дожидайтесь здесь отца, если вы не трус. Расскажи­те ему, как вы вкрались

в ее сердце, обольститель; или же, клянусь богом (Бросая ему дочь, громко и свирепо), я заставлю вас раздавить этого не­счастного червя, который ради вас покрылся позором.

Фердинанд (ходит по комнате в раздумье). Власть президента вели­ка; права отца — это громкое слово, в нем иногда даже кроется преступле­ние. Он может широко воспользовать­ся своими правами. Но одна любовь доходит до крайности. Луиза, дай мне руку. Клянусь тебе богом, который не покинет нас в последнюю минуту, что тот момент, который разъединит наши руки, порвет все мои связи с этим миром.

Луиза. Мне страшно! Не смотри на меня. Губы твои дрожат. Как ты страшно повел глазами!

Фердинанд. Нет, Луиза, не бойся, я в своем уме. Это только от­вага моя тебя пугает, отвага в реши­тельный момент, когда стесненная грудь должна облегчить себя чем-ни­будь ужасным. Я люблю тебя, Луиза, и ты будешь моей. Теперь я иду к от­цу. (Сталкивается у дверей с прези­дентом).

 

Сцена VI

Те же, Президент с толпой слуг

Президент (входя). Он уже здесь! (Все в испуге).

Фердинанд (отступая). В доме невинности.

Президент. Где сын учится покоряться отцу.

Фердинанд.   Оставьте  это.

Президент (Миллеру). Ты отец?

Миллер. Музыкант Миллер.

Президент (жене). Ты мать?

Жена. Да, мать.

Фердинанд (Миллеру). Отец, уведите дочь, ей грозит обморок.

Президент. Лишняя забота! Я встормошу ее.

(Луизе). С каких пор это вы знакомы с сыном президента?

Луиза. Я никогда этим не ин­тересовалась. Фердинанд Вальтер ходит ко мне с ноября.

Фердинанд.   Обожает тебя.

Президент.    Он    давал    вам клятвы?

Фердинанд. Только что самую священную клятву перед богом.

Президент. Я тебе уж сам ска­жу, когда начать исповедь твоих глу­постей. (Луизе). Я жду ответа.

Луиза. Он клялся мне в любви.

Фердинанд.    И    не    нарушит клятвы.

Президент. Неужто я должен велеть тебе молчать? А вы принимали клятвы?

Луиза   (нежно). Я отвечала тем же.

Фердинанд. Союз наш заклю­чен.

Президент. Я велю прогнать тебя, эхо. (Луизе). Но он ведь упла­чивал вам сполна?

Луиза. Этого вопроса я не со­всем понимаю.

Президент (злобно усмехаясь). Нет? Ну, что ж? Я хочу этим сказать, что каждое ремесло основано на золо­том фундаменте. Вы тоже, надеюсь, недаром расточали ласки!

Фердинанд (в бешенстве). Дья­вол! Что это означает?

Луиза, Господин Вальтер, теперь вы свободны.

Фердинанд. Отец! Добродетель бедняков тоже имеет право на ува­жение.

Президент (громко смеясь). Ты много требуешь от меня.

Чтобы отец уважал любовницу сына!

Луиза    (падает    без    чувств). О, боже правый!

Фердинанд (замахивается на отца саблей и опускает ее). Отец! Я был обязан вам жизнью! Долг мой уплачен теперь! Я разрешился от всех сыновних обязанностей.

Миллер. Ваше превосходительство! Отец отвечает за ребенка. Я к вашим услугам. Тот, кто называет дочку раз­вратницей, дает пощечину отцу. А за пощечину мы отвечаем тем же, это уж такая у нас такса. Извините.

Жена. Господи, помилуй нас! Теперь и старик уже начинает кричать! Все мы погибли.

Президент. И ты станешь рас­суждать, сводник? Погоди, мы сейчас поговорим с тобой, сводник.

Миллер. Прошу извинения. Ме­ня зовут Миллер. Я занимаюсь музы­кой, а не сводническими делами. Пока еще двор имеет своих поставщиков для них, мещане не станут заниматься ими. Извините, пожалуйста.

Жена. Ради бога! Не губи жены и ребенка!

Фердинанд. Играя такую за­видную роль, батюшка, вы бы избавили себя от свидетелей.

Миллер. Я говорю по-немецки и очень ясно. Ваше Сиятельство, вы мо­жете распоряжаться в стране как вам угодно. Но это мой дом. Когда-нибудь с почтением буду кланяться вам, когда придется вручить вам доклад, но те­перь я считаю нужным вышвырнуть вон из моей   квартиры   неотесанного гостя.

Президент (в бешенстве). Что? Что такое? (Подходит к нему).

Миллер. Я только высказал свое мнение, сударь.

Президент. А, мошенник! Тебя упекут в острог из-за твоего мнения. Эй! Позвать полицию! Отца засадить! Мать и развратницу-дочь потащить к позорному столбу. Правосудие помо­жет моему гневу. Я отомщу за этот позор. Такая дрянь будет расстраивать мои планы! Будет возмущать сына про­тив отца. А, проклятие! Ненависть моя будет наслаждаться вашей погибелью. Все это отродье: и отец, и мать, и дочь — все будет жертвой моей страшной

мести.

Фердинанд. Не бойтесь! Я еще здесь. (Президенту). Не спешите, ба­тюшка. Не употребляйте насилия, если вы сами себя любите. В моем сердце есть еще местечко, которое никогда не знало, что такое отец. Не открывайте его. Президент. Бессовестный, мол­чи. Не раздражай меня еще более.

Миллер (приходя в себя). При­смотри за дочкой, жена. Я бегу к гер­цогу. Придворный портной, мне это вдруг пришло в голову, учится у меня играть на флейте. Он мне пригодится у герцога. (Хочет уйти).

Президент. У герцога? Ты, ве­роятно забыл, что я тот порог, чрез который ты должен перескочить или у которого ты должен пасть. У герцо­га! Болван! Попробуй-ка, когда ты

за­живо погребенный будешь сидеть в под­вале, в тюрьме, там, где ночь и ад, там, куда ни свет, ни звуки никогда не про­никают. Тогда ты можешь греметь це­пями и кричать: «Как я несчастен!».

Сцена VII

Те же и полиция

Фердинанд (подбегает к Луизе, которая падает, как мертвая, е его объ­ятия). Луиза! Помогите! Спасите ее! Ее

ошеломили.

Миллер (берет палку и стано­вится в оборонительное положение).

 

 

 

Жена (падает на колени перед президентом).

Президент. Принимайтесь за дело, во имя герцога. Прочь от этой потаскушки, мальчишка! Ничего, что она в обмороке. Когда ей наденут же­лезное ожерелье, ее разбудят камнями. Жена. Пощадите, Ваше Превос­ходительство! Пощадите!

Миллер (подымая ее). Прекло­няйся пред богом, старая мерзавка, а не перед плутами — меня ведь, все одно уж засадят...

Президент. Ты ошибаешься, мошенник! Для тебя и виселица найдется. (Полицейским). Повторяю вам…

Полицейские (стараются схва­тить Луизу).

Фердинанд (подбегая и защищая ее). Кто посмеет? (Защищает ее шпа­гой). Пусть-ка попробует тот, кто и че­реп свой продал полиции. Пощадите себя, отец! Не доводите до край­ности.

Президент (полицейским). Если вы не хотите потерять свой насущный хлеб, трусы... (полицейские приближа­ются к ней).

Фердинанд. Тысяча чертей! Прочь, говорят вам! Прочь! Еще раз пощадите себя, отец. Не доводите меня до крайности.

Президент (полиции). Таково ваше усердие, негодяи? (Они, осмелев, подходят к Луизе).

Фердинанд. Если уж до этого дошло, (обнажает шпагу и ранит од­ного полицейского), то да простит меня господь!

Президент. Посмотрим, почув­ствую ли я эту шпагу. (Берет сам Луизу  а передает ее полицейским). Уведи­те ее.

Фердинанд. Отец! Она будет стоять у позорного столба вместе с майором, сыном президента. Вы все еще настаиваете?

Президент. Тем забавнее будет картина! Прочь с ней!

Фердинанд. Я брошу к ее но­гам свою шпагу, отец. Вы еще настаи­ваете?

Президент. Шпага твоя и на тебе привыкла стоять у позорного стол­ба? Исполняйте мое приказание'

Фердинанд (берет Луизу и за­носит над ней шпагу). Я скорее убью свою супругу, чем позволю вам ее опо­зорить. Вы все еще непоколебимы?

Президент. Что ж? Заколи ее, если шпага твоя достаточно остра.

Фердинанд, (выпускает Луизу и подымает глаза к небу). Ты, всемо­гущий, свидетель! Я употребил все че­ловеческие средства, но теперь я дол­жен прибегнуть к дьявольским. Ведите ее к позорному столбу, а я пока (на ухо президенту) буду рассказывать во всем городе, как можно попасть в пре­зиденты (убегает).

             Президент (как громом пора­женный). Что это? Фердинанд?

          Оставь­те ее! (Бежит вслед за сыном).

ДЕЙСТВИЕ                                           ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ Сцена 1

 Зал у президента

Президент и секретарь Вурм входят

Президент. Не удалась наша штука.

Вурм. Я опасался этого, милости­вый господин. Принуждение только озлобляет мечтателей, но никогда не делает их

благоразумнее.

Президент. Я больше всего на­деялся на этот план. Я так думал, ког­да, девушка будет опозорена, он, как офицер, должен будет отступить.

Вурм Совершенно верно. Но не следовало доводить дело до позора...

Президент. И все-таки... когда я теперь спокойно об этом думаю... Я не должен был уступить. Это была только угроза, которой он никогда бы не привел в исполнение.

В у р м. Ну, не думайте этого! В раздражении человек способен на всякие глупости. Вы говорили мне, кажется, что господин майор был всег­да недоволен вашим правлением. Это понятно. Правила, вынесенные им из академии, мне не особенно нравятся. К чему эти фантастические мечты о ве­личии души, личном благородстве при дворе, где высшая мудрость состоит в том, чтобы уметь, известным обра­зом, быть одновременно великим и ма­лым. Он слишком молод и горяч, что­бы находить удовольствие в медленном, искривленном ходе интриги и только что-нибудь великое или необыкновен­ное может возбудить его само­любие.

Президент (с досадой). Помо­жет ли нашему делу твое умное заме­чание?

Вурм. Оно укажет нам, Ваше Превосходительство, на раны, а, может быть, и на способ излечения их. Чело­век с таким характером, извините, не годится ни в друзья, ни во враги. Сред­ства, которыми вы достигли своего воз­вышения, ему противны. Быть может он, как сын, не хотел до сих пор пре­дать вас. Дайте ему случай сбросить с себя обязанности сына, дайте ему по­думать, благодаря вашим частым напа­дениям на его страсть, что вы для него уже не нежный отец, и сейчас же у него выступят обязанности патриота. Да одна только фантазия — принести эту удивительную жертву правосудию — может его настолько прельстить, что он и отца не пожалеет.

Президент. Вурм! Вурм!... Ты ведешь меня к ужасной пропасти.

Вурм. Напротив, милостивый гос­подин, я хочу вас отвести от нее. По­зволяете вы мне говорить откровенно?

Президент (садится). Как осужденный с осужденным.

Вурм.   Если я не ошибаюсь, извините меня, вы сделались президентом благодаря гибким придворным интри­гам, почему же не доверились вы им как отец? Я вспоминаю, как любезно предложили вы своему предшественнику сыграть партию в пикет и дружески распивали с ним в его же доме бур­гонское в ту самую ночь, когда мина должна была вспыхнуть и взорвать это­го добряка на воздух. Зачем показали вы своему сыну врага? Никогда не следовало бы ему знать, что мне из­вестны его любовные интрижки. Вы могли бы прекратить роман со стороны девушки и таким образом сохранить за собой сердце сына. Вы должны бы­ли бы поступить, как умный генерал, который нападает не на центр враже­ских сил, а разбивает отдельные от­ряды.

Президент.  Как же мог я это сделать?

В у р м. Простейшим образом — и дело еще не совсем проиграно. Ос­тавьте вы на некоторое время свои от­цовские чувства и не ведите борьбы со страстью вашего сына:

 всякое противо­действие усиливает ее. Предоставьте вы мне вывести на ее же огне червя, который пожрет ее.

Президент.   Это интересно!

В у р м. Или я плохо знаю баро­метр любви, или майор так же страшен в ревности, как и в любви. Нужно его заставить заподозрить девушку в изме­не. Одного грана дрожжей достаточно, чтобы привести в разрушительное бро­жение целую массу.

Президент. Но где взять этот гран?

В у р м. Скажите мне, милостивый государь, насколько опасно для вас дальнейшее упорство майора? Насколь­ко опасно для вас покончить роман с этой мещанкой и привести в испол­нение ватин намерения относительно леди Милфорд?

   Президент. Ты еще спрашива­ешь Вурм? Все мое влияние в опасно­сти, если только расстроится эта пар­тия, а если я буду принуждать майора, я рискую головой.

  Ву р м (весело). Теперь, будьте милостивы, выслушайте меня! Майора мы опутаем хитростью. Против девуш­ки вооружимся мы всем вашим влия­нием. Мы продиктуем ей любовное письмецо к третьему лицу и передадим его как-нибудь майору.

Президент. Глупая фантазия! Будто она так легко согласится подпи­сать свой смертный приговор!

   В у р м. Она непременно это сде­лает, если только вы предоставите мне право свободно действовать. Я отлично знаю ее доброе сердце. У нее только два больных места, которыми мы смо­жем овладеть ее совестью — отец ее я майор. Последний останется совсем в стороне. Тем свободнее сможем мы действовать с музыкантом.

Президент. Например?

  В у р м. После того, как вы мне говорили, что произошло в его доме, нет ничего легче, как пригрозить отцу процессом. Особа фаворита и храните­ля печати есть некоторым образом тень величества: оскорбления, нанесенные ему, все равно что оскорбление вели­чества. Я этим пугалом прогоню беднягу через ушко иглы.

Президент. Все-таки... дело не должно быть серьезным.

В у р м. Вовсе нет! Нужно только стеснить семью. Мы без шума аресту­ем музыканта, а для большего страха можно прихватить и мать, будем гово­рить об уголовном преступлении, эша­фоте, о вечном заточении и единствен­ным условием освобождения сделаем письмо дочери.

Президент. Хорошо Хорошо! Я понимаю.

В у р м. Она до безумия, можно сказать, любит отца. Опасность его жизни, в крайнем случае его свободы — угрызения совести, что она подала по­вод ко всему этому—невозможность принадлежать майору, наконец, туман в голове, о котором я уж поста­раюсь— это не может иначе быть: она непременно попадется в ло­вушку.

Президент.   Но мой сын? Ведь он может об этом узнать и тогда еще больше взбесится!

Вурм. Предоставьте мне позабо­титься об этом. Отец и мать не прежде будут освобождены, чем вся семья по­клянется формально держать все это в секрете и подтвердить обман.

Президент. Клятву? Какое же значение может иметь клятва, глупый?

Вурм. У нас она никакого значе­ния не имеет, но у таких людей очень большое... Смотрите, как прекрасно, та­ким образом, мы оба достигнем своей цели... Девушка теряет любовь майора и свое доброе имя. Отец и мать успо­коятся и, пришибленные судьбой, они, в конце концов, почтут за счастье, если я предложу их дочери руку и заглажу таким образом ее позор.

Президент (качает головой и смеется). Ты победил меня, мошенник! Твой замысел сатанински хитер. Ученик превзошел учителя. Теперь вопрос, кому должно быть написано письмо? С кем в связи ее заподозрить?

Вурм.  Непременно с таким человеком, который должен все выиграть или все потерять от решения вашего сына.

Президент (после некоторого размышления). Я знаю только гофмар­шала.

В у р м. Если бы я был на месте Луизы Миллер, он едва ли пришелся бы мне по вкусу.

Президент. Почему нет? Уди­вительно! Блестящий гардероб... запах мускуса... за каждое глупое слово куча червонцев... чтобы все это не мог­ло привлечь мещанки? О, милый друг! Ревность не настолько внимательна! Я посылаю за маршалом (звонит).

В у р м. Вы, Ваше Превосходитель­ство, приготовьте приказ об аресте музыканта, а я, между тем, пойду со­чинять нужное любовное письмо.

Президент (подходит к письмен­ному столу). Как только изготовишь его, принеси мне прочесть. (Вурм уходит. Президент садится к столу и пишет; вхо­дит камердинер, президент передает ему бумаги). Этот приказ об аресте

немедленно отправить в полицию, кто-ни­будь другой из вас пусть попросит ко мне гофмаршала.

Камердинер. Господин гоф­маршал только что приехал сюда.

Президент. Тем лучше. При­нять меры предосторожности при арес­те, чтобы не произошло никакого смя­тения.

Камердинер. Слушаю-с, Ваше Превосходительство!

Президент. Понимаешь? Совер­шенно втихомолку.

Камердинер. Хорошо, Ваше Превосходительство. (Уходит).

Сцена II

Президент и Гофмаршал

Гофмаршал (скороговоркой). Только en passant, дражайший! Как поживаете? Как себя чувствуете?... Сегодня вечером идет большая опера...великолепнейший фейерверк, целый го­род запылает... Вы ведь явитесь полю­боваться зрелищем? Что?

Президент. У меня в доме те­перь свой фейерверк, который может взорвать всю мою власть на воздух. Вы явились очень кстати, гофмаршал; помогите мне дельным советом в деле, которое нас обоих может возвысить или же совершенно погубить! Сядь­те!

Гофмаршал. Не пугайте меня, мой дорогой!

Президент. Я вам говорю: или возвысить или окончательно погубить. Вы знаете о моем проекте относительно майора и леди. Вы понимаете, конечно, как это необходимо нам с вами, чтобы упрочить наше счастье. Все может по­гибнуть, Кальб. Мой Фердинанд не хочет.

Гофмаршал.   Не   хочет...    Не хочет... Да ведь я распустил   уже по всему городу слух об этом! Все гово­рят об этом браке.

Президент.  Значит, вы можете остаться пред целым городом лгуном. Он любит другую.

Гофмаршал. Вы шутите. Да разве это может служить поме­хой?

Президент. С таким упрям­цем— самая непреоборимая помеха.

Гофмаршал. Неужели же он настолько легкомыслен, что отталкивает от себя свое счастье? Что?

Президент. Спросите его и по­слушайте, что он вам ответит.

Г о ф м а р ш ал. Но, mon Dieu! Что же он может ответить?

Президент. Что он хочет всему свету открыть, каким образом мы с ва­ми возвысились, выдать наши фальши­вые письма и расписки, одним словом хочет нас обоих погубить — вот что он может ответить.

Гофмаршал.  В уме ли вы?

Президент. Это он мне отве­тил. Он хотел было даже сделать это. Я его еле удержал от этого своим величайшим унижением. Что вы на это скажете?

Гофмаршал (С глупым выра­жением лица). Теряю голову!

Президент. Это бы еще не беда была! Но мои шпионы доложили мне, что обер-шенк фон Бок намерен посвататься за леди.

Гофмаршал. Я с ума схожу. Кто, говорите вы? Фон Бок, говорите вы? Да ведь мы с ним смертельные враги! А знаете, почему?

Президент. В первый раз слышу.

Гофмаршал. Милейший! Вы выйдете из себя, когда услышите. Вы помните, конечно, придворный бал — это было 21 год тому назад -- на кото­ром в первый раз танцевали I anglaise и графу фон Меригауму испортило до­мино горячим воском с люстры... Ах, боже' Вы должны помнить об этом!

Президент. Кто же мог бы позабыть это?

Гофмаршал. Видите ли! Во время танцев принцесса Амалия поте­ряла подвязку. Все, как и следовало ожидать, взволновались. Фон Бок  и я — мы были тогда еще камер-юн­керами — лазили по всему залу в по­исках за подвязкой. Наконец я увидел ее; фон Бок заметил это — бросился ко мне и вырывает ее у меня из рук. Представьте, приносит ее принцессе и лишает, таким образом, меня высо­чайшей благодарности. Как это вам покажется?

Президент. Это нагло!

Гофмаршал. Лишает меня высо­чайшей благодарности...

Я едва не упал в обморок. Это неслыханная на­глость!

Наконец я опомнился, подошел к Ее Светлости и сказал:

«Ваша Свет­лость! Фон Бок имел счастье передать Вашей

 Светлости подвязку, но кто первый заметил ее,

вознагражден од­ним этим и молчит».

Президент. Браво, маршал! Брависсимо!

                                      Гофмаршал. И молчит... Но я не забуду этого фон Боку

                                                  до страшного суда... низкий, подлый льстец! И это еще не все... Когда мы оба бросились на пол к подвязке, Бок стер у меня на правой стороне головы всю пудру, и я был погублен на весь бал.

Президент. И этот человек же­нится на Милфорд и займет

 первое место при дворе!

Гофмаршал. Вы вонзаете мне нож в сердце.

Будет первым? Будет? Но зачем это? Ведь нет нужды в этом!

Президент. Мой Фердинанд не хочет, и никто другой

пока не явился.

Гофмаршал. Но разве у вас нет никакой возможности

заставить майора согласиться? Мы должны ре­шиться даже

на самое низкое средство, лишь бы только не допустить

прокля­того Бока до этого.

Президент. Я знаю только од­но средство, и оно в ваших руках.

Гофмаршал. В моих руках? Что же это за средство?

Президент. Нужно разлучить майора с его возлюбленной.

Гофмаршал. Разлучить? Что вы думаете этим? И каким образом я могу это сделать?

Президент.   Все пойдет отлично, если он узнает, что девушка ему изменяет.

Гофмаршал. То есть, что она крадет, думаете вы?

Президент. Да нет! Как мог бы он этому поверить?

 Что она в связи с другим — вот что он должен о ней узнать!

Гофмаршал. А кто этот дру­гой?

Президент. Им должны быть вы, барон!

Гофмаршал. Я? Я?... А она дворянка?

Президент. К чему это? Что за мысль?... Она

дочь музыканта.

Гофмаршал. Значит мещанка? Это неприлично! Что?

Президент. Какое там неприлично? Глупости! Кому  придет в голо­ву спрашивать у девушки с круглыми щечками

о ее происхождении?

Гофмаршал. Но подумайте, ведь я женат, да к тому же моя репу­тация при дворе!

Президент.    Это   дело    иное. Простите меня.

Я до сих пор не знал, что для вас важнее считаться вполне нравственным человеком, чем пользо­ваться влиянием. Прекратим это дело!

Гофмаршал. Будьте же благо­разумны, барон! Я вас плохо понял.

Президент (холодно). Нет... Нет! Вы совершенно правы. Да к тому же я устал. Желаю счастья, фон Боку, пусть делается премьером. Свет велик. Я подам в отставку.

Гофмаршал. А я?... Вам хоро­шо! Вы получили образование! А я... топ В1еи! Что я стану делать, если Его Светлость отставит меня?

Президент. Вы будете, вчераш­ним bonmot, устаревшей модой.

Гофмаршал. Заклинаю вас, до­рогой мой, золотой! Задушите в себе эту мысль! Я на все согласен.

Президент. Позволите вы вос­пользоваться вашим именем для rendez-vous, которое назначит вам письменно эта Миллер?

Гофмаршал. Господи, боже мой! Да!

Президент. И вы выроните где-нибудь это письмо так, чтобы оно попало на глаза майору?

Гофмаршал. Хорошо! Я выро­ню его на параде вместе с носовым платком, как будто нечаянно.

Президент. И будете держать­ся роли любовника пред майором?

Гофмаршал.  Mort de mavie! Я ему задам! Уж этот дерзкий переста­нет мешать моим амурам.

Президент. Значит, все пре­красно. Письмо должно быть еще се­годня написано. Вы сегодня вечером явитесь ко мне, получите его, и мы усло­вимся с вами относительно вашей роли.

Гофмаршал. Как только сделаю 16 чрезвычайно важных визитов, сей­час же явлюсь к вам. Простите, что я ухожу так скоро. (Идет).

Президент (звонит). Я рассчи­тываю на ваше умение, маршал!

Гофмаршал (оборачивается). Ах, mon Dieu! Вы, ведь меня знаете.

Сцена III

Президент и Вурм

В у р м. Музыкант и его жена ти­хо, без всякого шуму арестованы. Не прочтете ли теперь, Ваше Превосходи­тельство, письмо?

Президент (прочитав письмо). Отлично, отлично секретарь! Маршал попался на нашу удочку тоже. Такой яд может само здоровье превратить в гнойную проказу. Теперь нужно от­правиться с предложениями к отцу, а затем немедленно к дочери.

(Идут в различные   стороны).

Сцена IV

Комната в квартире Миллера

Луиза и Фердинанд

Луиза. Прошу тебя оставь. Я не верю больше в счастье. Все мои надеж­ды погибли.

Фердинанд. А мои увеличи­лись. Мой отец раздражен, он призовет против нас свои орудия. Он вынудит меня сделаться бесчеловечным сыном. Я не думаю больше о сыновней обя­занности. Бешенство и отчаяние заста­вят меня открыть тайну его преступ­ления. Сын предаст своего отца в руки палача... это величайшая опасность... да величайшая опасность и должна быть, так как моя любовь осмеливает­ся на исполинский скачок... Слушай, Луиза! Мысль, великая и неизмеримая, как моя любовь, теснится мне в душу... Ты, Луиза, и я, и любовь!... Не заклю­чается ли в этом круге все мое небо? Или тебе еще что-нибудь четвертое нужно?

Луиза. Перестань. Ни слова больше. Я страшусь того, что ты хо­чешь сказать.

Фердинанд. Ведь мы никаких требований не заявляем свету, зачем же нам вымаливать у него согласие? К чему смелость там, где ничего нельзя выиграть, и все может быть потеряно? Разве эти глаза не будут одинаково страстно блестеть, если они будут отра­жаться в Рейне, Эльбе или в Балтий­ском море? Мое отечество там, где ме­ня любит Луиза. Твои следы в дикой песчаной пустыне мне приятнее собо­ров моей родины... Нам не придется видеть пышности городов! Куда бы мы ни попали, повсюду одинаково вос­ходит и заходит солнце—зрелище, пе­ред которым бледнеет высший полет искусства. Если мы не будем иметь храма, где бы мы могли молиться Бо­гу, ночь окружит нас священною тьмою, перемена месяца укажет нам время покаяния и вместе с нами будет молиться святая церковь звезд„ Могут ли быть исчерпаны разговоры любви? Улыбки моей Луизы достаточно будет для столетий, и, пока я буду тщательно исследовать эти слезы, сон жизни ис­чезнет.

Луиза. Разве кроме твоей любви у тебя нет никаких

обязанностей?

Фердинанд (обнимает ее). Твое спокойствие для меня

священнее всего.

Луиза (очень серьезно). В такое случае, замолчи и оставь

меня. У меня есть отец, которого все состояние — его Луиза.

Ему скоро будет 60 лет... месть президента обрушится на его

го­лову.

Фердинанд (быстро перебивает ее) Он отправится с нами.

 Поэтому никаких противоречий больше, Луиза. Я пойду

сейчас, превращу в деньги свои драгоценности, займу еще

на имя моего отца. Ограбить грабителя не грешно.

Разве его сокровища не выжа­ты из отечества? — Ровно в

полночь подъедет сюда экипаж. Вы сядете в не­го... и мы бежим.

Луиза. А проклятие твоего отца за нами? Проклятие,

безумный, которо­го даже убийца не выговаривает бес­плодно,

 которое увеличивает месть неба преступнику во время казни, ко­торое немилосердно будет гнать нас, проклятых, от моря к морю? Нет, мой возлюбленный! Если только благодаря преступлению я могу тебя сберечь для себя, то во мне еще хватит сил поте­рять тебя.

Фердинанд (стоит и мрачно бормочет). В самом деле?

Луиза. Потерять!... О, бесконеч­но ужасна эта мысль...

достаточно ужас­на, чтобы поразить душу и заставить

побледнеть цветущую радость. Ферди­нанд! Тебя потерять!

 Да! Мы можем потерять только то, что принадлежит нам,

 а сердце твое принадлежит твое­му положению. Мои

 требования были святотатством, и я с ужасом отрекаюсь от них.

Фердинанд.  Отрекаешься? Луиза.   Нет! Посмотри на меня, Вальтер!  Не скрежещи   так   зубами. Дай мне оживить твою умирающую бодрость своим примером. Позволь мне быть героиней этого мгновения — пода­рить отцу отказавшегося сына — отка­заться от союза, который пошатнул бы права мещанского мира и уничтожил бы общий вечный порядок. Я — преступ­ница. Я скрывала в душе дерзкие, глу­пые желания. Мое несчастие будет моим наказанием; оставь же ты мне, по крайней мере, сладкий, приятный обман, будто это моя

 жертва. Ты не отка­жешь мне в этом наслаждении?

Фердинанд (расстроенный а взбешенный схватывает

 скрипку и про­бует играть на ней,. затем рвет струны,

разбивает инструмент об пол и громко смеется).

Луиза. Вальтер! Ради самого неба! Что это значит? Опомнись! В этот час нужна бодрость духа... ведь это час разлуки. В тебе есть сердце, доро­гой Вальтер. Я это знаю. Как жизнь, горяча твоя любовь и безгранична она, как неизмеримая вселенная. Подари ее благородной и более достойной... она

 

едва ли станет завидовать после этого счастливейшим из своего пола (сдер­живает слезы). Меня ты больше не должен видеть. Пустая, обманутая де­вушка выплачет свое горе в одиноких стенах! О ее слезах никто не станет пе­чалиться. Пусто и мертво мое будущее. Но все-таки я буду вдыхать время от времени аромат от букета своего про­шлого. (Отвернувшись, протягивает ему свою дрожащую руку). Прощайте, гос­подин фон Вальтер.

Фердинанд (приходит в себя). Я бегу, Луиза! Неужели же ты в са­мом деле не хочешь бежать со мной?

Луиза (садится в глубине ком­наты и закрывает лицо руками). Мой долг велит мне остаться и терпеть.

Фердинанд. Змея, ты лжешь. Те­бя что-нибудь другое удерживает здесь.

Луиза (тоном глубочайшего внут­реннего страдания). Оставайтесь при этой мысли... быть может она уменьшит ваше страдание.

Фердинанд.     Холодный     долг вместо пламенной любви!        И я поверю этой  сказке?    Любовник      удерживает

тебя здесь, и горе вам обоим, если только мое   подозрение       подтвердится.

 (быстро уходит).

Сцена V

Луиза сама

Луиза (остается некоторое время на стуле, затем встает и озирается со страхом). Где это до сих пор родите­ли? Отец обещал скоро вернуться, а уже прошло пять полных ужасных часов... А если с ним случилось несчастье... Что это со мной? Чего это мне так труд­но дышать? (В это время входит в ком­нату Вурм и остается в глубине, неза­меченный ею). Ничего нет... Это не что иное, как только ужасная игра разго­ряченной крови... Глаза видят во всех уголках мертвецов, если только душа наша один раз почувствовала ужас.

Сцена VI

Луиза и секретарь Вурм

В у р м (подходит ближе). Добрый вечер, фрейлин!

Луиза. Боже! Кто говорит здесь? (она оборачивается и, заметив секре­таря, испуганно отступает назад). Ужас­но! Ужасно! Мое ужасное предчувствие сбывается. (К. секретарю с полным презрения взглядом). Ищете вы, может быть, президента? Его здесь уже нет.

Вурм. Я вас ищу! Луиза.   В таком   случае   удив­ляюсь, что вы не отправились на пло­щадь

Вурм.   Почему именно туда? Луиза. Чтобы снять свою невесту с позорного столба.

Вурм. Мамзель Миллер! Ваше подозрение совершенно напрасно пада­ет на меня...

Луиза. Что вам угодно?

В у р м. Я прислан сюда вашим от­цом.

Луиза (пораженная). Моим от­цом?... Где же мой отец?

В у р м. Где он не совсем охотно сидит...

Луиза. Ради бога! Живее гово­рите! Мною овладевает страшное пред­чувствие... Где мой отец?

В у р м. В тюрьме, если вам угодно знать.

Луиза (обращает взор к небу). И это еще! И это!... В тюрьме? За что же?

                                        Вурм. По приказанию герцога.

Герцога?

Луиза. Герцога?

Вурм. Который, за    оскорбление наместника...

Луиза. Что?   Что?    О,  великий Боже!

Вурм. Решил наказать его жестоко-

Луиза. Только  этого еще недо­ставало! Конечно, конечно, для моего сердца кое-что кроме майора дорого... этого нельзя было

 

пощадить... Оскорбление величества... Небесное провиде­ние!

Спаси! Спаси мою гибнущую веру в тебя!... А Фердинанд?

В у р м. Ему предстоит выбрать или леди Милфорд, или же проклятие и лишение наследства.

Луиз а. Ужасная свобода! Одна­ко... он все-таки счастливее меня. Он не имеет отца, которого он мог бы по­терять. Впрочем, не иметь отца уже до­статочное несчастье! Мой отец обвинен в оскорблении величества. Моему ми­лому предоставлено на выбор — или леди, или проклятие и лишение наслед­ства... Действительно, достойно удивле­ния! Совершенная низость все-таки со­вершенство. Совершенство? Нет! Еще кое-чего недостает... Где моя мать?

В у р м.   В рабочем доме.

Луиза (с полной страдания улыб­кой). Теперь все!... Все! И я свобод­на... освобождена от всяких обязанно­стей... слез... радостей... Вы мне больше не нужны (Страшное молчание). Имее­те вы, может быть, еще какую-нибудь

новость? Продолжайте говорить. Теперь я все могу выслушать.

В у р м. Что случилось, вам изве­стно.

Луиза. Значит, ничего больше не случится? (Пауза, во время которой она окидывает взглядом секретаря с ног до головы). Жалкий человек! При твоем ремесле счастье для тебя немыслимо. Делать людей несчастными — уже до­статочно ужасно, но извещать их об этом несчастье — мерзко... быть при том, как окровавленное сердце дрожит в железных тисках необходимости. Спа­си меня, боже! И даже если ты за каждую каплю ужаса, внушаемого тобой, получаешь по куче золо­та— я не хотела бы быть на тво­ем месте... Что же еще может слу­читься?

В у р м. Я не знаю.

Луиза. Вы не хотите знать! Эта страшная весть боится

звука слов, но в мертвенном спокойствии вашего липа

проглядывает привидение... Что же еще? Вы только что

сказали, что герцог хочет его строго   наказать? 

 Что значит по-вашему строго?

В у р м.     Не    спрашивайте    меня больше.

Луиза. Слушай! Ты учился, вид­но, у палача. Иначе как же бы ты сумел сначала осторожно прикоснуться железом к разбитым членам и затем как бы сжалиться над трепещущим сердцем? Что ждет моего отца? Смерть в том, что ты говоришь со смехом, каково же должно быть то, что ты таишь в себе? Говори. Дай мне сразу узнать эту тяжкую новость. Что ждет моего отца?

В у р м.  Криминальный процесс.

Луиза. Что же это такое? Я, ведь, ничего не знающее, невинное су­щество, мало понимаю ваши страшные латинские слова. Что это такое — криминальный процесс?

В у р м. Суд на жизнь и на смерть.

Л у из а. Благодарю вас! (спешит в боковую комнату).

В у р м (стоит пораженный). Что это такое? Предпринимает эта дура что-нибудь? Черт! Она ведь не... поспе­шу за ней... я отвечаю за ее жизнь (хочет бежать за ней).

Луиза (возвращается в мантилье). Извините, секретарь. Я запираю ком­нату.

В у р м. Куда это вы так спешите?

Луиза.   К герцогу (хочет идти).

В у р м. Что? Куда? (удерживает ее испуганно).

Луиза. К герцогу. Разве вы не слышите? К самому герцогу, который хочет судить моего отца на жизнь и на смерть... Нет! Не хочет, а должен, должен судить, потому что несколько злодеев хотят этого. Он ничем, как только своим величеством и подписью, не участвует в этом процессе об оскорб­лении величества.

В у р м (смеется слишком громко). К герцогу!

Луиза. Я знаю, над чем вы смеетесь..., но я вовсе и не надеюсь найти там сострадание... Боже меня избави! Мне говорили, что великие мира сего еще не знают, что такое несчастье

 — не хотят знать этого. Я хочу ему сказать, что такое несчастье; представлю ему в корчах смерти такое несчастье; своими страшными стонами я покажу ему, что такое А когда у него от этого рассказа волосы дыбом станут, я прокричу ­ему еще раз над

 ухом, что в смертный час земные боги так же хрипят как все, что пред страшным судом цари и нищие равны. (Хочет идти).

 В у р м (злобно). Идите! Идите! умнее вам и не придумать. Со­вам, идите, и даю вам слово, что герцог окажет снисхождение.

Луиза (внезапно останавливается). Что вы говорите? Вы   сами   советуете (быстро возвращается). Гм! Чего же еще? Это, верно, нечто ужасное, так как этот человек мне советует, знаете, что герцог   окажет снисхождение?

В у р м.  Потому, что он  не даром это сделает.

Луиза. Не даром. Какую же цену может он назначить за свое помилование?

В у р м. Хорошенькая просительни­ца — достаточная плата.

Луиза (стоит в оцепенении, по­том восклицает). Великий боже!

В у р м. Надеюсь, эта плата не сли­шком велика за спасение отца?

Луиза (ходит по комнате). Да! Да! Это правда! Они ограждены, ваши великие — ограждены от истины своими пороками. Пусть бог поможет тебе, отец! Дочь твоя может умереть за тебя, но не согрешить.

В у р м. Это было бы новостью для бедного, оставленного старика. «Моя Луиза» говорил он мне, «повергла меня в несчастье». «Моя Луиза меня спасет от него». Бегу, мамзель, принести ему ваш ответ. (Хочет будто уйти).

Луиза (спешит за ним, удержива­ет его). Останьтесь! Останьтесь! Будьте терпеливы! Как проворен этот сатана, когда хочет с ума свести человека! Я его повергла в несчастье. Я дол­жна его спасти. Говорите! Сове­туйте! Что могу я сделать? Что должна я?

В у р м. Есть одно только средство.

Луиза. И это единственное сред­ство?..

В у р м. Ваш отец также желает...

Луиза. И мой отец? Что же это за средство?

В у р м.  Это для вас очень легко.

Луиза. Для меня нет ничего тя­гостнее позора.

В у р м. Вы должны отказаться от майора.

Луиза. От его любви? Вы смее­тесь надо мной? Вы предоставляете моей воле то, к чему я вынуждена?

Вурм. Вы не поняли меня. Майор должен первый и добровольно отка­заться от вас.

    Л у н з а. Он не согласится.

Вурм. Это только так кажется. Реве' прибегли бы к вашей помаши, веди бы не вы одни могли помочь в этом?

Луи з а.  Разве я могу его заставить возненавидеть меня?

        Ву р м.  Мы попытаемся. Садитесь.

      Луиза. Что ты задумал?

     В у р м. Сядьте и пишите! Вот бу­мага, чернила и перо.

Луиза   (садится в тревоге). Что мне писать? Кому мне писать?

Вурм. Палачу вашего отца.

Луиза. О! Ты умеешь мучить ду­ши людей, (берет перо).

Вурм  (диктует). «Милостивый го­сударь».

Луиза (пишет дрожащей рукой).

Вурм. «Уже прошло три   долгих дня как мы

с вами не виделись».

Луиза (кладет перо).   Кому это письмо?

Вурм.  Палачу вашего отца.

Луиза. О! Боже!

 

 Вурм. «Берегитесь   вы    майора. который стережет меня целые дни, как Аргус».

Луиза (вскакивает). Неслыханная низость. Кому это письмо?

 

Вурм.  Палачу вашего отца.

Луиза (ломает руки). Нет! Нет! Нет! Это жестоко, о небо! Наказывай людей по-человечески, если они тебя раздражают, но за что же попала я меж двух ужасов? За что колеблешь ты меня между   смертью   и   позором?   За что осадило ты мне на голову этого кро­вожадного дьявола? Делайте, что хотите. Я никогда не напишу этого.

Вурм (берет шляпу). Как вам угодно, mademoiselle! Это вполне в ва­шей воле.

Луиза. В моей воле, говорите вы? В моей воле? Уйди, варвар! Повесь несчастного   над   адской пропастью, попроси   его   о   чем-нибудь   и   спроси, годно ли ему это.   О,   ты   слишком хорошо   знаешь,   что   сердце    наше, как   будто   цепями,   приковано   при­родными привязанностями.   Все   равно!

Диктуйте дальше! Я больше не думаю. Я уступаю коварному аду (вторично садится).

 

Вурм «Целый день стережет, как Аргус» Написали уже?

Луиз а. Дальше! Дальше!

Вурм. «Вчера был у нас в доме президент. Забавно   было   смотреть, как   добрый    майор   защищал    мою честь»

Луиза. О, прекрасно, прекрасно! Но продолжайте дальше!

В у р м. «Я представилась, будто па­даю в обморок, чтобы не рассмеяться:».

Луиза. О, небо!

В у р м. «Я не в состоянии дольше притворяться. Если бы только я могла от него освободиться»...

Луиза (останавливается, встает и ходит по комнате, опустив голову, пак будто ищет что-то на полу; затем опять садится и пишет дальше). «Могла освободиться».

Вурм. «Завтра будет он занят. За­метьте, когда он уйдет от меня и при­ходите в известное вам место». Напи­сали?

Л у н з а. Да!

Вурм. «В известное вам место к нежно любящей вас Луизе».

Вурм. «Господину Гофмаршалу фон Кальб».

Луиза. Господи! Это имя так же   чуждо моему слуху, как эти постыдные строки   моему   сердцу!    (Она   встает и долгое время смотрит на написанное,

наконец протягивает письмо секретарю и говорит слабым голосом). Возьмите, в ваших руках теперь мое честное имя — мой Фердинанд—все счастье мо­ей жизни. Я — нищая!

Вурм.  О вовсе нет!   Не падайте, милая   фрейлен! Я сочувствую вам. Быть может... Кто знает? Я бы на

некоторые вещи и сквозь пальцы мог смотреть... Право! Ей богу! Мне вас жаль!

Луиза (пронизывает его своим взором). Не говорите всего. Вы можете себе еще пожелать что-нибудь ужасное.

Вурм.  (хочет поцеловать ее руку). А если бы я пожелал этой хоро­шенькой руки?

Л у и за. Я задушила бы тебя в брачную ночь и позволила бы с ра­достью казнить себя за это. (Хочет уйти, быстро возвращается). Кончили мы? Может теперь голубка улететь?

Вурм. Еще одна пустая вещь! Вы поклянетесь, что признаете это письмо добровольно написанным.

Луиз а. Боже! Боже! (Вурм уводит ее)

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Сцена I

Зал у президента

Входят — Фердинанд   фон   Вальтер с   открытым   письмом   и   камердинер

Фердинанд. Был здесь маршал?

Камердинер.  Господин   майор( Вас спрашивает господин президент.

Фердинанд.  Черт тебя побери! Я спрашиваю, был ли здесь маршал?

Камердинер.   Они изволят сидеть теперь за карточным столом.

Фердинанд. Он должен во имя самого ада сейчас придти сюда (камер динер уходит).

 

 

Сцена II

Фердинанд — один, просматривает пись­мо и то останавливается, то бегает в бешенстве по комнате.

 Фердинанд. Это невозможно! Может ли под такой небесной оболоч­кой скрываться такое дьявольское сердце?... А все-таки, все-таки!... Это все-таки ее рука... Неслыханный, ужасный обман, какого еще человечество не слы­шало! Так вот почему она так реши­тельно отказалась бежать! Вот почему... О, боже! Только теперь я просыпаюсь, только теперь становится для меня все ясно! Так вот почему отказывалась она с таким геройством от всяких прав на мою любовь! Я чуть было не был обманут этим небесным лицом! (Начинает еще скорее ходить по комнате, яшм останавливается в задумчивости). Так хорошо меня знать! Откликаться на всякое смелое чувство, на всякое волнение, на всякий жгучий порыв! Понимать самые неуловимые звуки моей души! Сопровождать меня на крутейшие вершины страсти, встречать   меня  у каждой крутизны... Боже! Боже! И это все обман? Обман? И ложь имеет такой  невинный вид? Когда я сказал ей, в ка­кой опасности наша   любовь, с как притворством побледнела она! С каким ' достоинством перенесла она дерзкие ос­корбления моего отца, а ведь в это вре­мя она    чувствовала   себя    виновной!  Разве она не выдержала последнего ис­пытания своей правоты? Обманщица упа­ла в обморок.   Как   станешь   теперь оправдываться,  невинность? И разврат­ницы  падают в обморок. Она    знает, что она со мной сделала. Она   видела всю мою душу. В моих глазах отрази­лось мое сердце, когда я краснел   от первого поцелуя. А что она ощущала? Она ощущала, быть может, торжество своего искусства? Я в своем   счастливом безумии хотел видеть в ней свое  небо, и мои самые дикие желания мол­чали!   Я   думал   только   о   вечности, о ней... боже! И она при этом ничего не ощущала?   Ничего не чувствовал!  кроме того, что ее намерения удаются? Нечего кроме уверенности в своей красоте? Смерть и мщение! Ничего, кроме того, что я обманут?

Сцена III Гофмаршал и Фердинанд

Гофмаршал (входит в комнату). Вы. кажется, выразили желание, ми­лейший...

Фердинанд (про себя). Сломать шею негодяю. (Громко). Маршал, вы обронили это письмо на параде, и я (со злобным смехом), к счастью, нашел его.

Гофмаршал. Вы?

Фердинанд. Благодаря забавной случайности. Проститесь с жизнью.

Гофмаршал.   Вы  видите,    как я испуган, барон!

Ф е р д и н а нд.   Читайте!   Читайте! (отходит от него). Если я плох, как лю­то, быть может, буду   лучше как сводник. (В то время, как маршал встает,   Фердинанд   подходит   к стене снимает с нее два пистолета).

Гофмаршал (бросает письмо на стол и. хочет убежать). Проклятье!

Фердинанд (ведет его за руку обратно). Терпение, дорогой маршал! Ведь, как мне кажется, известия прият­ны! Я хочу получить плату за свою находку. (Показывает ему пистолеты).

Гофмаршал (пораженный от­ступает назад). Будьте же благоразум­ны, милый.

Фердинанд (громким, страшным голосом). Я достаточно благоразумен, чтобы такого негодяя, как ты, отпра­вить на тот свет. (Дает ему пистолет и берет свой носовой платок). Берите! Держите за конец этот платок! Я по­лучил его от развратницы.

Гофмаршал. Через платок? Вы с ума сошли? Что вы это выдумали?

Фердинанд. Держи за этот ко­нец, говорю я! Иначе ты напрасно бу­дешь стрелять, трус! Как дрожит этот трус! Благодари бога, трус, что у тебя в первый раз хоть что-нибудь будет в голове. (Гофмаршал хочет убежать).Успокойтесь! Прошу вас! (обгоняет его и запирает дверь).

Гофмаршал. В комнате, барон!

Фердинанд. Стоит ли ради тебя отправляться за город? Здесь это будет громче, а это, верно, будет первый шум, сделанный тобой на свете. Начинай!

Гофмаршал (оттирает себе лоб). Неужели же вы хотите рисковать ва­шей драгоценной    жизнью,    вы — еще молодой, полный надежд, человек?

Фердинанд. Начинай, говорю я. Ям больше нечего делать здесь на этом свете.

Гофмаршал. Но у меня-то есть, но у меня то есть мой неоцененный!

Фердинанд.   У   тебя,   глупец! Моментально   семь   раз   съеживаться и семь раз вытягиваться в струнку, как мотылек на игле? Я поведу тебя лучше с собой как редкого зверя. Как ручная обезьяна будешь ты плясать при кри­ки  проклятых,  будешь  прислуживать вселять своим придворным искусством вечное отчаяние. Гофмаршал. Все, что прикажете! Все, что угодно, барон! Но только уберите пистолеты!

Фердинанд. Как он перепугал­ся, бедняга! Ты, кажется, создай на по­зор! Жаль только, жаль очень той ун­ции мозга, которая помещается в твоем неблагодарном черепе! Эта унция мог­ла бы сделать павиана человеком, а те­перь она нарушает только разум. И с таким человеком о«а делит свое серд­це? Ужасно! Непростительно! С челове­ком, который создан скорее отучить от греха, чем склонить к нему.

Гофмаршал. Слава богу! Он острит!

Фердинанд. Я смилуюсь над ним. Терпимость, которая щадит гусе­ницу, пусть пощадит также и его. Но (снова с бешенством) эта гадина не должна прикоснуться к моему цветку, или я ее (схватывает маршала и трясет его) вот так, вот так раздавлю.

Гофмаршал (вздыхает). О бо­же! За сотни миль отсюда, в Вiсеtге в Париже я предпочел бы быть, чем здесь с ним.

 

Фердинанд. Негодяй! Если она уже потеряла невинность. Негодяй! Если ты вкусил уже от того, пред чем я бла­гоговел! (внезапно умолкает, затем грозно). Лучше было бы для тебя,

не­годяй, попасть в ад, чем на небе встре­титься с моим гневом! Как далеко за­шло у тебя дело с девушкой? Созна­вайся!

Гофмаршал. Я все вам открою.

Фердинанд. О, гораздо приятнее, верно, предаваться разврату с этой девушкой, чем с другой мечтать. Если бы только она захотела развратничать— она понизила бы цену души. (Пристав­ляет к груди маршала пистолет). Как далеко зашло у тебя с ней? Сознавай­ся или я выстрелю!

Гофмаршал. Ничего не было. Вовсе ничего не было. Будьте только немного терпеливее. Вы обмануты.

Фердинанд. И ты напоминаешь мне об этом, злодей? Как далеко зашло у тебя с ней дело? Сознавайся, или я тебя убью!

Гофмаршал.Mon Dieu! Мой бо­же! Да я ведь говорю!... выслушайте только... ее отец... ее родной отец...

Фердинанд. Свел тебя со своей дочерью? И как же далеко зашло у те­бя с ней дело? Я убью тебя, если ты не сознаешься.

Гофмаршал. Вы в бешенстве. Вы ничего не слушаете. Я ее никогда даже не видел. Я ее совершенно не знаю. Я ничего о ней не знаю.

Фердинанд (отступает назад). Ты ее не видел? Не знаешь ее? Ничего о ней не знаешь? Эта девушка из-за те­бя погибла, а ты одним духом трижды отказываешься от нее? Прочь, негодяй! (ударяет его пистолетом и выталкивает из комнаты). Для таких, как ты, нет пороха!

Сиена IV

Фердинанд

Фердинанд (после долгого мол­чания с искаженным от злости лицом). Погибла! Да, несчастная! Я погиб, и ты тоже погибла! Да! Клянусь богом, если я погиб, то ты тоже погибла! Всемогущий боже! Не бери ее от меня! Девушка принадлежит мне. (смотрит в угол). Целую вечность быть связанным с ней на колесе проклятия, гла­зами впившись в глаза, с поднятыми дыбом волосами, чтобы наши стоны могли сливаться вместе... И тогда-то повторить свои нежности и напомнить ей ее клятвы! Боже! Боже! Этот союз ужасен, но вечен (хочет быстро уйти, то в это время входит президент).

Сцена   V Президент и Фердинанд

Фердинанд   (отступает  назад).

О! Отец!

Президент. Очень рад, что мы встретились, сын мой. Я пришел ска­зать тебе кое-что приятное, что тебя, наверное, поразит. Сядем, Фердинанд (долго смотрит на него пристально). Отец! (с волнением подходит к нему и берет его за руку). Отец! (целует его руку и падает перед ним на колени). О, отец!

Президент. Что с тобой, мой сын? Встань. Рука твоя вся в огне и дрожит...

Фердинанд (с чувством). Про­стите меня за мою неблагодарность, отец! Я погибший человек! Я плохо це­нил вашу доброту! Вы заботились обо мне как добрый отец... О! У вас про­роческая душа... теперь уже слишком поздно... Простите! Простите! Благосло­вите меня, отец!

Президент. Встань, сын мой! Опомнись! Ведь ты говоришь загадка­ми.

Фердинанд. Эта Миллер, отец... О! Вы хорошо знаете людей... Ваше бе­шенство было тогда так справедливо, так благородно, так отцовски горячо... Жаль только, что ваше отцовское усер­дие не достигло своей цели. Эта Мил­лер!...

Президент. Не мучь меня, мой сын. Я проклинаю свою суровость! Я пришел сюда помириться с тобой.

Фердинанд. Со мной мириться! Проклясть меня... Ваше порицание было мудростью... Ваша суровость — небес­ным состраданием... Эта Миллер, отец!..

Президент. Благородная, милая девушка. Мое подозрение было слиш­ком необдуманно и поспешно. Я ее те­перь уважаю.

Фердинанд (вскакивает пора­женный). Как? И вы?... Отец?... И вы?... Не правда ли отец, она воплощенная невинность? Как же не полюбить такой девушки!?

Президент. Скажи, что было бы преступлением не любить ее.

Фердинанд. Это неслыханно! Ужасно. Ведь вы видите души людей насквозь! Ведь вы ее ненавидели... Бес­примерное притворство!... Эта Миллер, отец?...

Президент. Достойна сделаться моей дочерью. Я считаю ее добродетель за предков, а красоту — за богатство. Мои правила уступают твоей любви... Она твоя!

Фердинанд (бросается вон из комнаты). Только этого еще не доста­вало! Прощайте, отец (уходит).

Президент. Погоди! Погоди! Куда ты спешишь? (уходит).

Сцена VI Великолепный зал у леди

Леди и Софья входят

Леди. Значит, ты ее видела? При­дет она?

Софья. Сейчас же. Она была в до­машнем костюме и хотела только пере­одеться.

Леди. Не говори мне ничего о ней... Молчи... Как преступница дро­жу я, что увижу счастливицу, которая чувствует так ужасно гармонично с мо­им сердцем. Как же она встретила это приглашение?

Софья. Она, казалось, была пора­жена, задумалась, посмотрела на меня удивленными глазами и замолчала. Я было приготовилась уже выслушать ка­кую-нибудь отговорку, когда она, по­смотрев на меня взглядом, который ме­ня очень удивил, сказала: «Ваша гос­пожа приказывает мне то, о чем я хо­тела завтра сама просить».

Леди (беспокойно). Оставь меня, Софья. Пожалей меня. Я должна буду краснеть, если она обыкновенная жен­щина, и робеть, если она нечто боль­шее.

Софья. Но, миледи.„ Разве это не каприз — принимать свою соперницу у себя? Вспомните, кто вы! Призовите на помощь ваше происхождение, ваш ранг, ваше могущество. Своим гордым, прекрасным взором вы еще более воз­высите ваше гордое сердце.

Леди, (рассеянно). Что за глупо­сти говоришь ты?

Софья (злобно). Или может быть это случайно сегодня на вас самые до­рогие ваши брильянты? Случайно на вас ваше великолепнейшее платье, ва­ша приемная кишит гайдуками и пажа­ми, и вы ждете мещанку в лучшем зале вашего дворца?

Леди (ходит по комнате; с го­речью). Невыносимо, что у женщин та--кие зоркие глаза для женских слабо­стей! Как глубоко, как глубоко я уже пала, если такое низкое существо по­нимает меня.

Камердинер (входит). Мамзель Миллер.

Леди (к Софье). Уйди, ты! Прочь! (Софья медлит). Уйди! Я приказываю! (Софья уходит. Леди ходит по залу). Отлично! Очень хорошо, что я взвол­нована! Я именно этого хотела! (к ка­мердинеру). Мамзель пусть войдет! (Камердинер идет. Она бросается на софу и принимает небрежную позу).

Сцена VII

Луиза Миллер (входит и останавливает­ся в отдалении; леди повернулась к ней спиной и рассматривает ее некоторое время в напротив стоящем зеркале).

Луиза.  Миледи, я   жду   ваших приказаний.

Леди (поворачивается к Луизе и наклоняет только немного голову, хо­лодно). А! Вы здесь? Вы верно мам­зель... как вас зовут?

Луиза. Миллер — зовут моего от­ца, а ваша милость посылали за его дочерью.

Леди. Отлично! Отлично! Вспоми­наю... дочь бедного музыканта, о кото­рой недавно была речь. (Про себя, пос­ле некоторой паузы). Очень интересна, но все-таки не очень красива (громко к Луизе). Подойдите ближе, дитя мое! (снова про себя). Глаза эти, верно, немало пролили слез... Как хороши эти глаза! (снова громко). Ближе, ближе, милое дитя! Ведь вы меня не боитесь?

Луиза. Нет, миледи. Я презираю мнение толпы.

Леди (про себя). Смотри-ка! Это упорство у нее от него (громко). Мне вас рекомендовали, мамзель. Вы, ведь, кое-чему учились и вообще умеете жить. Конечно. Я должна этому верить. Я не взяла бы весь мир за то, чтобы заста­вить солгать такого горячего защитника.

Луиза. Однако, миледи, я никого не знаю, кто бы взял на себя труд отыскать мне покровительницу.

Леди (взволнованно). Кто бы взял на себя труд для вас или для покровительницы?

Луиза. Для меня это слишком уж высоко, миледи!

Леди. Однако в вас больше плу­товства, чем можно было ожидать, судя по вашему открытому взгляду. Ваше имя кажется, Луиза? А сколько вам лет, если только это не нескромный вопрос?

Луиза. Шестнадцать исполнилось.

Леди   (быстро    встает).    Теперь все ясно! Шестнадцать , лет? Первое биение этой страсти! Первый серебрис­тый тон на нетронутом рояле. Нет ни­чего приятнее. Сядьте, дитя мое, вы мне очень нравитесь. Он тоже любит в первый раз. Что удивительного в том, что лучи утренней зари слились? (дру­жески берет ее руку). Решено. Я хочу составить ваше счастье, милая... Это только сладкий, но скоро исчезающий сон (треплет Луизу по щеке). Моя Софья выходит замуж. Вы займете ее место... Шестнадцать лет! Это не может быть долговременно.

Луиза (целует ее руку). Благода­рю за милость, миледи, но принять ее не могу.

Леди (с раздражением). Вишь ты, какая важная дама! Девушки вашего сословия считают за счастье найти себе господ. Чего же вы хотите, моя доро­гая? Разве эти пальцы слишком нежны для работы? Или, может быть, вы от­казываетесь благодаря своему красиво­му лицу?

Луиз а.  Мое лицо, миледи, принадлежит мне так же мало, как и мое происхождение.

Леди. Или, может быть, вы ду­маете, что это никогда не кончится? Бедное создание, кто вбил вам это в го­лову, воспользовался, верно, и тем и другим - кто бы он ни был. Этот румянец на щеках не вечен. Что вам кажется в зеркале массивным и веч­ным — всего лишь тонкая непрочная позолота, которая рано или поздно ос­танется в руках вашего возлюбленного. Что же мы тогда будем делать?

Луиза. Жалеть возлюбленного, миледи, который купил алмаз только потому, что он казался оправленным в золото.

Леди (не обращает внимания на ее слова). Девушки ваших лет имеют всегда два зеркала — настоящее и свое­го поклонника. Приятная сговорчи­вость последнего поправляет неприят­ную откровенность первого. Одно гово­рит, что лицо изрыто оспой, а дру­гой — что это ямочки граций. Вы, легкомысленная, верите первому в том, что вам сказал второй и бросаетесь от одного к другому, пока не перепутаете наконец слова того и другого... Чего вы смотрите так на меня?

Луиза. Простите, миледи! Мне жаль стало этого великолепного, доро­гого рубина, не знающего, что его обладательница так против тщесла­вия.

Леди (краснеет). Не уклоняйтесь, в сторону, насмешница! Что кроме ва­шего красивого лица может вас удер­жать занять место, на котором только вы и сможете научиться светским ма­нерам, где вы отделаетесь от ваших мещанских предрассудков?

Луиза. И от своей мещанской не­винности, миледи?

Леди! Глупости! Самый распу­шенный негодяй слишком робок для того, чтобы заподозрить нас в чем-либо позорном, если мы ему не дадим пово­да на то. Покажите вы им, кто вы. Держите только себя с честью и досто­инством, и никто не сможет и не ста­нет вас соблазнять.

Луиза.   Извините   меня, миледи, я сомневаюсь в этом. Дворцы извест­ных дам служат часто убежищем са­мых гадких увеселений. Кто бы пове­рил, что в дочери бедного   скрипача хватит геройства броситься в середину заразы и не бояться при этом ее? Кто мог бы  поверить, что леди Милфорд чувствует вечные   угрызения   совести, тратит деньги только для того, чтобы иметь    право    ежеминутно    краснеть! Я откровенна миледи. Приятно ли было бы для вас видеть меня, когда вы от­правляетесь на какое-нибудь   удоволь­ствие? Снесли бы вы это,   возвратив­шись? О, лучше, лучше пусть разде­ляют нас земли, пусть между   нами моря разольются!  Подумайте, миледи! Могут настать часы отрезвления, мину­ты изнурения... Змеи раскаяния могут растерзать вашу душу, и тогда... что за пытка будет для вас видеть в лице своей горничной тихое спокойствие, ка­ким   награждается   обыкновенно   невинное сердце   (отступает шаг назад). 'Еще раз, миледи. Простите меня.

Леди (в сильном волнении рас­хаживает). Невыносимо, что она мне говорит это! Еще более невыносимо, что она права! (подходит к Луизе и смот­рит ей пристально в глаза). Не пере­хитрить вам меня! С таким жаром не высказывают своих убеждений. Сквозь эти правила проглядывает более жгучий интерес, от которого вам особенно не­приятно служить у меня, от которого вы так разгорячились (с угрозой). Я все   открою!

Луиза (с благородством). А если даже откроете? Если пробудите вашим толчком обиженного червяка, которого создатель дал жало для защиты? Я не боюсь вашего мщения, леди! Бедной грешнице, присужденной к смерти, •се равно, хотя бы погиб весь мир. Мое несчастие уже настолько велико, что искренность моя его не может увеличить. (После некоторой паузы, серь­езно). Вы хотите поднять меня из пыли моего происхождения. Я не стану разбирать эту подозрительную милость. Я позволю себе спросить вас только

одно: что дало вам повод, миледи, счи­тать меня глупой настолько, чтобы краснеть от своего происхождения? Что дало вам право предлагать себя в со­здательницы моего счастья, прежде чем вы еще знали, захочу ли я принять из ваших рук свое счастье? Я отреклась навсегда от радостей мира сего. Я про­стила моему счастью его быстротеч­ность. Зачем напоминаете вы мне о нем опять? Если сам бог скрывает свои лучи от своих же созданий, чтобы выс­ший серафим не ужаснулся от своего затмения — зачем люди настолько жес­токо милосердны? Как же это, миле­ди, так, что ваше хваленое счастье мо­лить о зависти и удивлении у несчас­тия? Или вам для полноты вашего счастья нужно непременно видеть от­чаяние? О, пожелайте мне в таком слу­чае ослепнуть, ибо только одна слепота могла бы меня примирить с моей не­счастной участью. Ведь насекомое чув­ствует себя также счастливым в капле воды, как если бы оно было в раю, пока ему не расскажут о морях, где плавают флоты и киты! Вы желаете мне счастья, миледи? (после некоторой пау­зы подходит к леди и быстро ее спрашивает). А вы сами, миледи, счастли­вы? (Леди, пораженная, отступает от нее, Луиза следует за ней и кладет ей руку на грудь). Так же ли весело у вас на сердце, как выражает это ваша внешность? И если бы теперь нам пред­стояло обменяться сердцем на сердце и судьбой на судьбу, если бы я в своей детской простоте спросила бы вас, как мать, по совести, посоветовали бы вы мне такую мену?

Леди (в волнении падает на со­фу). Неслыханно! Непостижимо! Нет! Девушка! Нет! Это величие у тебя не врожденное, для отца оно слишком юношеское. Не обманывай меня! Я слышу в твоих словах другого учи­теля...

Луиза (смотрит ей прямо в гла­за). Удивляюсь, миледи, что вы только теперь вспомнили об этом учителе, а между тем уже прежде приготовили для меня место.

Леди (вскакивает). Это невыно­симо! Да! Ведь мне все равно не увер­нуться от тебя. Я знаю его... я все знаю... знаю больше, чем бы следовало (вне­запно умолкает, потом со злобой, кото­рая переходит постепенно в неистов­ство). Но осмелься, несчастная... осмель­ся теперь продолжать его любить или быть им любимой! Что говорю я? Осмелься только думать о нем или за­ставлять его о тебе думать... Я могу­щественна, несчастная... страшно могу­щественна... клянусь богом! Ты погибла!

Луиза (твердо). И без спасения, миледи, если только вы принудите его полюбить вас.

Леди. Я понимаю тебя, но он не должен меня любить! Я одержу победу над этой постыдной для меня страстью, я подавлю порывы своего сердца и раз­давлю твое. Я поставлю между вами пропасти и скалы, как фурия стану посередине вашего рая, мое имя будет пугать ваши поцелуи, как привидение преступников; твое цветущее лицо за­вянет в его объятиях, как мумия,

рушится в них... я не могу быть с ним счастлива... но и ты не должна быть счастлива. Знай это, несчастная! Раз­рушить счастье — тоже, ведь счастье!

Луиза. Вы лишены уже, миледи, этого счастья. Не клевещите на свое сердце. Вы не способны сделать то, чем вы так грозно пугаете меня. Вы не спо­собны мучить существо, не причинив­шее вам никакого страдания, и чувства которого так одинаковы с вашими. Но я люблю вас, миледи, за этот по­рыв.

     Леди   (приходит в себя). Где я? Где я была? Что я   говорила?   Кому я говорила? О, Луиза! благородная, ве­ликая,    раз божественная   душа!    Прости безумную... Ни одного волоска не трону я на тебе, милое дитя. Желай! Требуй! I буду тебя на руках   носить,   буду твоей подругой,  твоей    сестрой...    ты бедна... смотри (снимает с себя несколь­ко драгоценностей). Я    продам   свои украшения... продам гардероб, лошадей, экипажи... я все это отдам тебе, только откажись ты от него!

Луиза. Смеется она надо мной, несчастной, или она в самом деле не принимала участья в этом варварском деле? А! Значит, я могу считать себя героиней и сделать свое бессилие заслу­гой. (Она стоит некоторое время в за­думчивости, затем подходит ближе к  леди, берет ее за руку и смотрит пристально). Берите его, миледи! Доб­ровольно уступаю я вам человека, ко­торого рвали от моего окровавленного сердца адскими крюками. Быть может, миледи, вам неизвестно, что вы разру­шили рай двух любящих, разъединили два сердца, соединенных богом; вы по­губили существо, близкое ему так же, как и вы, созданное им для радостей так же, как и вы, которое прославляло его так же, как и вы, но больше никог­да уж не будет прославлять... Леди! До слуха всеведущего долетают послед­ние судороги растоптанного червя... Он не может быть равнодушен, что в его руках убивают души! Теперь он ваш! Теперь, миледи, берите его! Спешите в его объятия! Тащите его к алтарю... Но, не забывайте, что между вашим свадебным поцелуем встанет привиде­ние самоубийцы... Боги умилосердятся надо мной!.. Иначе я не могу поступить (бросается вон из комнаты).

Сиена VIII

Леди одна

Леди (стоит пораженная и вне себя, обратив взгляд на дверь, через которую выбежала Миллер; наконец она выходит из своего оцепенения). Что это было? Что случилось со мной? Что сказала эта несчастная?... Еще, о небо! Еще до сих пор режут они мой слух, эти страшные, проклинающие меня сло­ва: «Возьмите его! Кого, несчастная? Подарок твоего предсмертного хрипения — ужасное завещание твоего отчая­ния? Боже! Боже! Так ли уж низко я пала — неужели я так внезапно уже сброшена со всех тронов моей гордости.

 

 

что даже соглашаюсь в томительном голоде выжидать подачки от великодушия нищей в ее предсмертную ми­нуту? Возьмите его! Каким тоном это сказано было! Каким взглядом! А! Эми­лия! Неужели же ты затем преступила границы своего пола? Затем стремилась к прекрасному имени великой британ­ки, чтобы все это пышное здание твоей чести погибло перед высшей доброде­телью заброшенной мещанки? Нет! Гор­дая несчастливица! Нет! Эмилия Мил-форд может позволить себя присты­дить, но опозорить — никогда! И во мне хватит сил отказаться от него! (ходит туда и назад величественно). Скройся от меня теперь мягкая, слабая женственность! Удалитесь вы сладкие, золотые образы любви... Одно только великодушие будет моим спутником!.. Или эта любящая пара погибла, или Милфорд должна отказаться от всех своих прав и исчезнуть из сердца кня­зя! (после некоторой паузы, с оживле­нием). Стряслось! Страшное препятст­вие удалено — разорвана всякая связь между мной и герцогом, вырвана из моего сердца эта бешеная любовь! Я бросаюсь в твои объятия, доброде­тель! Прими же кающуюся дочь Эми­лию! Ах! Как хорошо мне! Как легко, как отрадно стало мне сразу! Величе­ственно, как заходящее солнце, сойду я сегодня с высоты своего величия, моя власть умерла вместе с моей любовью, и только мое сердце будет сопрово­ждать меня в гордое изгнание. (Реши­тельно подходит к столу). Это сейчас нужно покончить — тут же на месте, прежде чем прелести любимого юноши смогут возобновить во мне кровавую борьбу. (Садится и пишет).

Сцена IX

Леди,   Камердинер,   Софья,   а   затем гофмаршал и все слуги

Камердинер. Гофмаршал фон Кальб в приемной с поручением от гер­цога.

Леди (пишет в волнении). Эта княжеская кукла испугается. Конечно! Эта фантазия довольно хороша, чтобы заставить растеряться его светлейший мозг. Все его придворные закружатся. Вся страна взволнуется.

Камердинер и Софья. Гоф­маршал, миледи!

Леди (оборачивается). Кто? Что? Тем лучше! Эти люди созданы только для того, чтобы распускать слухи. Он очень кстати приходит. (Камердинер уходит).

Софья (подходит ближе со стра­хом). Если бы я не боялась, миледи, что это смелость с моей стороны... (Леди продолжает писать). Мамзель

Миллер выбежала вне себя из зала... Вы в волнении... Разговариваете сами с собой... (Леди продолжает писать). Я боюсь, не случилось ли чего?

Гофмаршал (входит и отвеши­вает поклоны, обернувшейся к нему спиной леди: так как она его не заме­чает, он подходит ближе, становится за ее стулом и целует кончик ее платья; с робостью говорит). Светлейший...

Леди (пробегая письмо). Будет упрекать меня в черной неблагодарно­сти... Я была оставлена... Он вывел ме­ня из бедности... из несчастья! Страш­ный обмен! Разорви свои счеты соблаз­нитель! Мой вечный позор заплатил за них с лихвой!

Гофмаршал (напрасно обходит леди со всех сторон, стараясь обратить на себя внимание). Вы, миледи, кажет­ся, сегодня немного расстроены... Я возьму на себя смелость... (очень громко). Его Светлость изволил при­стать меня спросить вас, миледи, будет ли сегодня вечером собрание или не­нецкая комедия?

Леди (встает со смехом). Одно из двух мой ангел. А пока поднесите на десерт вашему герцогу это письме­цо! (К Софье). Ты, Софья, прикажи запрягать и собери весь мой гардероб в этот зал.

Софья (уходит встревоженная). О небо! Я предчувствую что-то! Что это еще будет?

Гофмаршал. Вы разгорячены, миледи!

Леди. Тем меньше, значит, буду лгать... Ура, гофмаршал! Есть вакант­ное место. Отличное время для сводни­ков (в то время как маршал посматри­вает на записку). Прочтите, прочтите! Я хочу, чтобы содержание этой запис­ки было всем известно.

Гофмаршал (читает, в это вре­мя собираются в глубине сцены слуги леди). «Ваше Сиятельство! Условие, нарушенное вами так легкомысленно, не может меня больше связывать. Усло­вием моей любви было счастье вашей страны. Три года длился обман. По­вязка спала с моих глаз. Мне противны знаки милости, послужившие при­чиной несчастья ваших поданных. По­дарите вы свою любовь, на которую я больше не в состоянии отвечать вам, вашей несчастной стране и научитесь от британской принцессы щадить свой немецкий народ. Через час я буду за границей.

Иоанна Норфолк.»

Все слуги (пораженные говорят между собой). За границей?

Гофмаршал (кладет испуганно письмо на стол). Избави боже, милая леди! Вы думаете, что у меня так же, как у вас, чешется шея?

Леди. Вот вы о чем заботитесь! К сожалению, я знаю, что вам подоб­ных за передачу известий о том, что сделали другие, предают смерти! Я бы посоветовала запечь записку в паштет, так чтобы Его Светлость нашел ее на своей тарелке...

Гофмаршал. Сiеl! Какая сме­лость! Опомнитесь, миледи! Подумайте: ведь, вы, таким образом, можете впасть в немилость, миледи!

Леди (обращается к собравшимся слугам и говорит, тронутая). Вы пора­жены, добрые люди, ждете с трепетом, как разрешится эта загадка? Подойдите ближе! Вы честно и хорошо служили, чаще заглядывали мне в глаза, чем в кошелек; ваше послушание было для вас удовольствием, вашей гордостью — моя милость! Воспоминание о верности совпадает с воспоминанием о моем уни­жении! Печальная участь— считать са­мыми тяжкими днями своей жизни те, которые были для вас счастливейшими! (со слезами на глазах). Я отпускаю вас, мои дети. Леди Милфорд не су­ществует больше, а Иоанна Норфолк слишком бедна, чтобы уплатить ее долги. Мой казначей разделит между вами все, что у него есть. Беднейший из вас выйдет отсюда богаче своей гос­пожи. (Она протягивает руки, которые те с состраданием целуют). Я понимаю вас, мои добрые... Прощайте! Прощайте навеки! Я слышу стук подъехавшей ка­реты. (Вырывается от слуг и хочет бе­жать, маршал преграждает ей путь). А! Вы все еще здесь, жалкий человек!

Гофмаршал (все время бес­смысленно смотрящий на записку). И я должен передать это письмо Его Свет­лости в его собственные светлейшие руки?

Леди. Жалкий человек! Да, в его светлейшие руки. Доложи также его светлейшим ушам, что я не могу отпра­виться босиком в Лоретте, а потому я постараюсь, работая поденно, смыть с себя позор, что я управляла им. (Быстро уходит. Все остальные очень возбужденные расходятся).

ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ

Комната музыканта

 Сумерки

Сцена I

Луиза   молча   и   неподвижно в темном углу комнаты, опустив го. на   руки.   После   долгого   безмолвия входит Миллер   с   фонарем   в тревожно светит и озирается и, не метив Луизы   кладет шляпу  на и ставит фонарь.

Миллер. Здесь ее тоже нет. Нигде е ее нет. Я бегал по всем улицам, был у всех знакомых, спрашивал у всех ворот — нигде не видели моего ребенка.
(Помолчав некоторое время). Терпи, бедный, несчастный отец. Жди до завтра. Быть может, твоя единственная   дочь приплывет к берегу. Боже, боже! Как я любил ее! Это наказание   слишком жестоко! О, Владыко небесный как это жестоко! Я не ропщу,   но   наказание слишком жестоко! (Падает в глубокой в глубокой скорби на стул).

Луиза.  Ты прав, бедный старик. Учись терпеть заранее.

Мил л е р.   Ты  здесь,  дитя   мое? Ты здесь? Но к чему   ты так уединилась и сидишь в темноте?

Луиза..  Я не одна. Когда вокруг меня темно ко мне являются мои любопытные гости.

Миллер.   Господь   спаси    тебя! Только червь угрызения   совести просыпается вместе с филином. Грешники и злые духи

боятся света.

Луи з а.   И  вечность, отец, которая разговаривает с душой без свидетелей.

Милл е р. Дитя, дитя! Что это ты говоришь?

 

 

 

 

 

 

 

Луиза (встает и выходит впе­ред). Я тяжко боролась, батюшка, он это знает. Господь дал мне силу. Борь­ба кончилась. Батюшка, говорят, что наш пол слаб и хил. Не верьте этому батюшка, мы, может быть, боимся пау­ка, но смерть, это страшное чудовище, не пугает нас. Я вам сообщаю это, ба­тюшка, смотрите, как ваша Луиза вдруг повеселела.

Миллер. Слушай, дочь моя, твоя слезы менее пугали бы меня, чем твоя радость.

Луиза. Как я его перехитрю, батюшка, как я обману тирана. Лю­бовь хитрее злости и отважнее. Этого не знал бедный человек. О, они очень хитры, когда имеют дело только с умом. Но как только начинают связываться с сердцем, и злодеи становятся глупы. Он думал укрепить свой обман клятвой? Клятвы связывают только живых, но смерть нарушает даже святые узы клятв. Фердинанд узнает свою Лу; Хотите передать ему эту записку, ба­тюшка, будьте столь добры.

Миллер. Кому, дочь моя?

Луиза. Странный вопрос! Сердце мое и бесконечность недостаточно ве­лики, чтобы вместить в себя единствен­ную мысль о нем. К кому же мне пи­сать кроме него?

Миллер. Слушай, Луиза, я от­крою письмо.

Луиза.   Как хотите, батюшка; но. вы не поймете его. Буквы эти совсем как мертвые тела.   Они   оживляются только для глаз любви.

Миллер (читает). «Ты обманут, Фердинанд! Ужасная подлость порвала союз наших сердец; но страшная клят­ва связала мне язык, твой отец подо­слал повсюду шпионов! Но если у тебя хватит мужества, мой дорогой, я знаю такое место, где никакая клятва не имеет силы и куда он не может подо­слать ни одного сыщика. (Миллер оста­навливается и серьезно смотрит ей в глаза).

Луиза. Что вы так смотрите на меня, батюшка? Читайте дальше.

Миллер,   «Но ты должен иметь

 

 

достаточно мужества, чтобы вступить в таинственную сень, где ничто не све­тит тебе, кроме твоей Луизы и бога. Ты должен придти полный любви, оста­вить все твои надежды и все твои страстные желания. Там тебе ничего не нужно кроме твоего сердца. Хо­чешь — приходи, когда колокол кармелитского монастыря пробьет двенадцать. Но если побоишься — вычеркни слово «мужество» из качеств своего пола —• тебя пристыдит девушка». (Миллер кла­дет письмо, долго смотрит неподвиж­ным взглядом, потом оборачивается к Луизе и говорит тихим голосом). Где же это место, Луиза?

Луиза. Вы не знаете его, вы дей­ствительно не знаете, батюшка? Стран­но! Я так ясно его описала, что сразу можно понять. Фердинанд его найдет. Миллер.  Гм! Говори ясней. Луиза.   Я не могу   найти   для него  приятного  названия.   Не    пугай­тесь, батюшка, если я назову его гад­ким именем. Это место — ах, отчего не любовь назначала имена! Она дала бы ему наилучшее название. Это место — но только не прерывайте меня, батюш­ка, это место — могила.

Миллер   (покачнувшись, хватает­ся за кресло). О, боже!

Луиза. Перестаньте, батюшка, это слово кажется вам страшным, отгоните его и вы увидите брачное   ложе,   озаренное золотыми лучами, покрытое ве­сенними пестрыми цветами. Только са­мый страшный грешник    представляет себе смерть в виде скелета. Смерть — это красивый ребенок, такой же пре­лестный,  как  мы  себе    рисуем    бога любви, но не такой коварный... это ти­хий, кроткий гений, который помогает страннице-душе     перешагнуть     через ров времени, открывает для нее вол­шебные замки вечного блаженства, дру­желюбно улыбается и потом исчезает. Миллер. Что ты хочешь сделать, дочь моя? Ты хочешь   наложить   на себя руки?

Луиза. Не называйте это так, батюшка. Исчезнуть из среды, где меня не терпят, удалиться туда, куда меня так сильно влечет — разве это грех?

М и л л ер. Самоубийство — самый ужасный грех, дитя мое, единственный, который нельзя искупить, потому что смерть сопровождает преступление.

Луиза (стоит недвижима). Как это страшно! Но ведь смерть не насту­пает так скоро. Я брошусь в речку, отец и, утопая, буду молить бога о про­щении.

Миллер. Это все равно, что рас­каяться в воровстве, зная, что его не откроют. Дитя, дитя! Не хули бога в минуту, когда он тебе нужен больше всего. Ах! Ты отклонилась от пути ис­тины, ты перестала молиться, и бог покинул тебя.

Луиза.   Разве  любовь—преступ­ление, батюшка?

Миллер. Любовь к богу никогда не грешна. Ты много горя причиняешь мне, моя родная. Это тяжкое горе све­дет меня в гроб. Но я не хочу упрекать тебя. Луиза, ты подслушала меня, ког­да я вошел, думая, что никто меня не слышит, потому незачем больше скрывать это от тебя. Ты была моим боже­ством. Слушай, Луиза, если у тебя хва­тит в сердце места для любви к отцу, ты была бы все для меня, да и теперь я все теряю с тобой. Посмотри, как волосы мои поседели. Наступает время, когда нам нужна любовь наших детей. Неужели ты обманешь меня, Луиза? Неужели ты покинешь твоего отца?

Луиза (глубоко тронутая, целует его руку). Нет, батюшка, покидая этот свет, я остаюсь твоей должницей и за­плачу свой долг на том свете.

Миллер. Вернись, еще есть вре­мя, дитя мое. (Строго и торжественно). Встретимся ли мы с тобой на том све­те? А... ты бледнеешь. Моя Луиза по­нимает, что нам не сойтись вместе, что я спешу так, как она. (Луиза припа­дает, дрожа от волнения, к его плечу. Он крепко прижимает ее к груди и про­должает умоляющим голосом). О, дочь моя, падшая, быть может, погибшая для меня. Слушай слова отца твоего. Я не могу уследить за тобой. Отниму я у тебя нож — ты можешь умертвить себя иглой. Спасу я тебя от яда - можешь  задушиться  ниткою  жемчуга. Луиза, Луиза, я могу только предосте­речь тебя. Или ты хочешь, чтобы иэ-менчивый призрак ускользнул от тебя на пороге к вечности? Или ты хочешь явиться на суд всевышнего с ложью в устах? Сказать: «Я явилась сюда ради тебя», когда твои грешные глаза искать своего земного   идола? А что если тот слабый идол   твоего сердца превращенный в червя, как и ты, обманет твою уверенность, укажет тебе вечное милосердие, и, валяясь у ног твое судии, будет молить его о твоем про прощении, которого не мог вымолить для себя. Что тогда? (громче и выразительнее). Что тогда, несчастная?   (прижимает ее, смотрит   пристально и потом отпускает ее). Больше я ничего не знаю. я не отвечаю за эту душу! Делай, что хочешь!  Принеси эту жертву   твоему красавцу, дабы все злые духи торжествовали, и все ангелы   отступились тебя. Иди, взвали все грехи на душу и еще этот, самый сильный, самый ужасный, а если их тяжесть все еще слиш­ком легка,— пусть мое проклятие по­полнит вес. Вот нож — вонзи его в серд­це (громко плачет, хочет убежать), в сердце отца.

Луиза (вскакивает и удерживает его). Остановись, батюшка. Ах! Отчего нежность действует на меня сильнее, чем самая страшная злость! Что мне делать, я не могу, что мне делать!

Миллер. Если поцелуи твоего возлюбленного горят сильнее слез тво­его отца— умирай!

Луиза (после сильной борьбы, с твердостью). Батюшка, вот моя рука,  хочу... Боже, боже, что я делаю! что я хочу делать! Батюшка, я клянусь — горе мне, горе! Грешница, что я делаю! Пусть будет по-твоему! Фер­динанд! Бог мой свидетель — я

уничтожаю последнюю память о нем. (Рвется к нему).

Миллер (бросается радостно   ей на шею). Вот дочь моя! Посмотри на меня! Ты лишилась любовника, но за­то осчастливила отца. (Обнимаем ее, плача и смеясь). Дитя, дитя мое! Я не достоин этого счастья! Моя Луиза, мое божество! О боже! Я ведь мало смыс­лю в любви, но что должно быть страшно мучительно прекратить лю­бить — это я понимаю.

Луиза. Но покинем эту страну, батюшка, прочь из этого города, где товарки смеются надо мной, где я утра­тила навсегда свое доброе имя! Прочь, прочь от этого места, где все напоми­нает мне потерянное блаженство. Уедем, если возможно!

Миллер. Куда угодно, дочь моя. Везде найдется хлеб для нас и слуша­тели для моей скрипки. Бросим все! Лира моя будет воспевать наше не­счастье, и будет петь о дочери, которая растерзала сердце свое ради отца! Мы будем петь это у всех дверей, и мило­стыня из рук плачущих будет нам сладка!

Сцена II

Те же и Фердинанд

Луиза. Боже! Вот он опять! Я пропала!

Миллер. Где, кто?

Луиза (показывает на майора и прижимается крепче к отцу). Он! Он сам! Оглянитесь, батюшка, он пришел меня убить!

Миллер. Как? Вы здесь, барон?

Фердинанд (приближается, смот­рит на Луизу упорным пристальным взглядом, после молчания). Уличенная совесть, спасибо! Признание твое ужас­но, но коротко и верно и избавляет от мучения. Добрый вечер, Миллер.

Миллер. Но, ради бога! Что вам надо барон? Что привело вас сюда? Что означает этот приход?

Фердинанд. Я помню время, когда считали секунды до моего при­хода, когда тоска ко мне замедляла скорость этих часов, когда она прислушивалась к биению сердца, чтобы узнать минуту моего прихода. Отчего же теперь так удивляются ему?

Миллер. Уходите, уходите, ба­рон. Если в вашем сердце хоть искра человечности, если вы не хотите убить ту, которую, как вы утверждаете, лю­бите, — бегите, не оставайтесь здесь ни минуты. Счастье покинуло мою хижину, с тех пор как вы переступили ее порог. Вы внесли несчастье в мой дом, где раньше знали одну лишь радость. Неужели вам этого недостаточно? Вы еще хотите бередить рану, которую ваше знакомство нанесло моей дочери?

Фердинанд. Странный вы отец! Я ведь пришел сегодня сообщить твоей дочери радостные вести.

Миллер. Новые надежды, кото­рые вызовут новое отчаяние? Уходи, ты приносишь горе, твое лицо показы­вает твое намерение.

Фердинанд. Наконец исполни­лись мои желания, леди Милфорд, самая ужасная преграда нашей любви, покинула только что страну. Отец мой одобряет мой выбор. Судьба перестала нас преследовать. Звезда нашего счастья взошла. Я пришел исполнить свое обещание и повести невесту к ал­тарю.

Миллер. Слышишь, дочь моя? Слышишь, как он издевается над твои­ми обманутыми надеждами. В самом деле, барон, это достойно обольстителя, изощрять свое остроумие на своем соб­ственном преступлении.

Фердинанд. Ты думаешь, я шу­чу? Клянусь честью, что нет. Слова мои правдивы, как любовь моей Луи­зы, и я их сдержу свято, как она свои клятвы Я не знаю ничего более свя­того. Ты еще сомневаешься? Краска радости еще не показывается на лице моей красивой супруги? Странно! Ложь вероятно здесь в обиходе, если правде так мало доверяют. Вы не верите мо­им словам? Так поверьте же этому письменному доказательству. (Бросает Луизе письмо к маршалу).

Луиза (открывает его и падает без чувств).

Миллер (не замечая этого к май­ору). Что это значит, барон? Я вас не понимаю.

Фердинанд (подводит его к Луи­зе). Зато вот эта меня отлично поняла. Миллер     (бросается    к    ней). О, господи, дочь моя!

Фердинанд. Бледна как смерть! Вот теперь она мне нравится, твоя дочь! Никогда она не была так хоро­ша, твоя честная, набожная дочь, с та­ким бледным лицом. Дух страшного суда, который срывает покрывало со всякой лжи, сорвал маску, которой эта великая искусница обманывала даже ангелов. Так она лучше всего, это ее настоящее лицо (хочет подойти к ней). Дай мне поцеловать ее.

Миллер. Прочь, прочь, не за­трагивай сердца отца, юноша. Я не мог остерегать ее от твоих лобзаний, но могу защитить ее от твоих оскорблений. Фердинанд. Что тебе надо, старик? С тобой я не имею никакого дела. Не вмешивайся в дело, которое, очевидно, проиграно, или ты тоже умнее, чем я предполагал? Быть может, ты   воспользовался   опытностью  твоей старости,  чтобы  руководить  любовны­ми делами твоей дочери   и   осрамил седину сводническим ремеслом? О, если это неверно, несчастный старик, ложись и умирай — еще время. Ты    еще мо­жешь   уснуть   в   сладком   сознании: «Я был счастливым отцом». Еще одно мгновение — и ты  отшвырнешь  ядови­тую змею в ад, откуда она   явилась, проклянешь того, кто тебе   ее послал и с проклятием сойдешь   в   могилу. (К Луизе). Говори, несчастная, ты пи­сала это письмо?

Миллер   (намекая Луизе). Ради бога, дочь, не забывай, не забывай. Луиза.  О, это письмо, батюшка! Фердинанд.   Да,   оно    попало туда, куда следует. Я благословляю эту случайность, она больше совершила, чем весь разум, и этот день больше сделает, чем остроумие всех мудрецов! Случай­ность! Ведь провидение действует, ког­да воробей попадается в клетку, поче­му же не содействовать там, где дьявол должен быть изобличен. Я жду ответа, ты ли писала письмо?

Миллер (с просьбой). Твердость, твердость, дочь моя, одно единственное «да», и все кончено.

Фердинанд.   Хорошо,   отлично, отец тоже   обманут!    Все   обмануты. Смотрите, как она стоит, бессовестная. Как язык не хочет повиноваться последней лжи. Клянись богом, единственным, страшным! Писала ли ты это письмо! Луиза   (после   долгой   борьбы, с ударением). Да, я его писала.

Фердинанд (останавливается испуганно). Луиза, нет! Клянусь душой своей — ты лжешь. Невинность сознает­ся иногда пытке в грехах, которых никогда не совершала. Я слишком резко спросил тебя. Не правда ли, Луиза? Ты созналась только потому, что я так резко говорил с тобой?

Луиза.  Я призналась в истине. Фердинанд.   Нет, говорю тебе. Нет! Ты не писала, это совсем не твой почерк; а если даже!... Ведь легче подделать   почерк, чем испортить сердце!

Скажи правду, Луиза,    или нет,    не делай этого. Ты могла бы сказать «да» тогда я пропал!   Лги,   Луиза, лги! О! если б ты   могла   теперь   солгать этим невинным   лицом,   если б ты могла обмануть   мой слух, мой глаз, мое сердце. О, Луиза! Одно слово — и истина исчезает с лица земли, и справедливость со всей своей    непреклонностью превращается в придворное подобострастие.  Ты  писала это письмо?

Луиза. Клянусь богом, единственным. грозным — да!

Фердинанд     (после    молчания глубокой скорбью).   Женщина,   это выражение, с которым ты глядишь на меня! Продавай ласки с таким лицом — и даже в аду ты не найдешь охотника! Знаешь ли ты, Луиза, чем ты была для меня?     Невозможно! Ты не знаешь, что была все для меня, все! Это слово ничтожно, но вечность едва ли может вместить в себе. Весь мир вокруг вертится. Все! О, как   преступно играть этим словом, как ужасно!

Луиз а. Вы имеете мое признание,